Орудуя на всех фронтах, Эскобар вел переговоры даже за спиной Вильямисара, причем тогда, когда тот уже почти добился успеха. В конце апреля Эскобар передал через знакомого священника письмо Эрнандо Сантосу, предложив ему встретиться со своим адвокатом в соборе Усакена. В письме говорилось, что это крайне важно для освобождения Пачо. Эрнандо не только был знаком со священником, но и считал его святым, поэтому пришел на встречу в указанный день один, ровно в восемь вечера. Адвокат, лицо которого было почти неразличимо в полумраке собора, заверил Эрнандо, что не имеет ничего общего с наркокартелями, но поскольку Пабло Эскобар стоял у истоков его карьеры, он не мог отказать ему в просьбе. Адвокату было поручено передать Эрнандо два текста: доклад организации «Международная амнистия» о злоупотреблениях полиции в Медельине и написанную от руки статью, которую адвокат предложил опубликовать в «Тьемпо» в качестве передовицы. В статье шла речь о расправах, учиняемых Элитным корпусом.
– Я пришел сюда только ради вашего сына, – сказал адвокат. – Если вы завтра опубликуете это, послезавтра Франсиско будет на свободе.
Эрнандо прочитал статью, преследовавшую вполне определенную цель. В ней перечислялись факты, уже известные из заявлений Эскобара, но теперь они были снабжены кошмарными подробностями, которые, впрочем, невозможно было проверить. Статья производила впечатление солидного, хитроумно составленного материала. По словам адвоката, Эскобар написал ее сам. Во всяком случае, чувствовался его стиль.
Документ «Международной амнистии» уже публиковался в газетах, и Эрнандо Сантос был не прочь напечатать его еще раз. А вот в статье содержались слишком серьезные обвинения, и печатать ее, не имея на руках доказательств, было нельзя.
– Пусть пришлет доказательства, и мы тут же напечатаем статью, даже если Пачо не освободят, – пообещал Сантос.
Больше беседовать было не о чем. Адвокат понимал, что его миссия окончена, но, воспользовавшись случаем, все-таки поинтересовался, сколько взял с Эрнандо Гидо Парра за посредничество на переговорах.
– Ни сентаво, – ответил Эрнандо. – О деньгах вообще речи не заходило.
– Скажите правду! – настаивал адвокат. – Эскобар все расходы проверяет, он вообще все контролирует, а тут у него нет сведений.
Эрнандо еще раз повторил, что не давал Гидо денег, и адвокат откланялся.
Наверное, единственным человеком, не сомневавшимся в те дни, что развязка близка, был колумбийский астролог Маурисио Пуэрта; он внимательно следил за жизнью страны по звездам и пришел к поразительным выводам, составив гороскоп Пабло Эскобара.
Пабло родился в Медельине 1 декабря 1949 года в 11 часов 30 минут. Следовательно, он был Стрельцом, но находился под сильным влиянием Рыб, причем при наихудшем сочетании Марса, Сатурна и Девы. Такие люди склонны к жесткому авторитаризму, деспотизму, ненасытному тщеславию, бунтарству; они беспокойны, не выносят подчинения и дисциплины. Это анархисты, вечно нападающие на власть. Кончается все это внезапной смертью. С 30 марта 1991 года Сатурн сместился относительно Земли на 5 градусов, и так будет в течение трех лет. Это значит, что у Эскобара есть только три варианта дальнейшего пути: больница, кладбище или тюрьма. Есть еще четвертый вариант – монастырь, но в данном случае он маловероятен. В любом случае для него лучше не сжигать за собой мосты, а прийти к соглашению. То есть сдаться на тех условиях, которые предлагает правительство.
– Эскобар, должно быть, очень нервничает, раз так интересуется своим гороскопом, – заметил один журналист.
Дело в том, что, узнав об изысканиях Маурисио Пуэрты, Эскобар захотел выяснить все до мельчайших подробностей. Однако два его посланника не добрались до цели, а один и вовсе сгинул навеки. Тогда Пуэрта сам решил пойти навстречу Эскобару и устроил в Медельине широко разрекламированный семинар, но из-за каких-то странных недоразумений увидеться им так и не удалось. Пуэрта воспринял это как указание свыше: звезды не позволяли вмешиваться в судьбу Эскобара, поскольку она была уже окончательно предрешена.
Супруга Пачо Сантоса тоже получила сверхъестественное откровение от ясновидящей, которая когда-то удивительно точно предсказала гибель Дианы, а про Пачо уверяла, что он жив. В апреле Мариаве снова где-то встретила эту женщину, и, проходя мимо, та шепнула ей на ухо:
– Поздравляю! Он скоро вернется.
Вот, собственно говоря, и все, чем можно было утешаться до того дня, как падре Гарсия Эррерос выступил с загадочным обращением к Пабло Эскобару. Как он дошел до столь промыслительного решения и какое отношение имело к нему море в Ковеньясе, до сих пор будоражит любопытство колумбийцев. Но подробности этой истории интригуют еще больше.
12 апреля падре поехал к доктору Мануэлю Элькину Патарройо, человеку, которому посчастливилось создать вакцину против малярии. Гарсия Эррерос хотел, чтобы тот организовал под эгидой передачи «Минута с Богом» медицинский пункт ранней диагностики СПИДа. Помимо молодого приходского священника, падре сопровождал его близкий друг, благотворитель, устраивавший его земные дела. Этот человек, который просил не называть его имени, не только по собственному почину построил и подарил падре часовню, но и исправно отдавал ему на социальную работу десятину со своих доходов. Они ехали в машине в Институт иммунологии, которым руководил доктор Патарройо, и вдруг благодетеля осенило.
– Послушайте, падре! – воскликнул он. – А что, если вы вмешаетесь в эту историю и поможете Пабло Эскобару сдаться?
Он сказал это совершенно внезапно, без всяких видимых причин.
– Это мне было ниспослано свыше, – позднее скажет этот человек, как всегда говоря о Боге со смирением верного раба и доверием любящего друга. Падре же словно стрела вонзилась в сердце. Он помертвел.
Доктор Патарройо, который совсем не знал великого проповедника, был поражен его деловитостью, однако благотворитель оценил состояние святого отца совершенно иначе.
– Падре слушал его вполуха, – вспоминает он, – а сам только и думал, что о моих словах. А под конец так занервничал, что я даже испугался за него.
Благодетель пригласил падре отдохнуть у него в Ковеньясе. Это такой популярный курорт на Карибском море, где прохлаждаются тысячи туристов и заканчивается нефтепровод, по которому проходит 250 тысяч баррелей нефти в день.
Но падре никак не мог успокоиться. Он почти не спал, выбегал из-за стола посреди обеда и подолгу в любое время дня и ночи бродил по берегу.
– О, море в Ковеньясе! – восклицал он, стараясь перекричать грохот волн. – Скажи, я могу это сделать? Я должен это сделать? Ты же все знаешь! Скажи, мы не умрем при этой попытке?
Возвращаясь после этих бурных прогулок, падре какое-то время держал себя в руках, как будто море и впрямь дало ему ответ, и во всех подробностях обсуждал с хозяином дома план дальнейших действий.
Во вторник на обратном пути в Боготу падре окончательно все обдумал и полностью успокоился. В среду жизнь вошла в привычную колею: в шесть утра падре встал, принял душ, надел черную сутану с белым воротничком, накинул поверх сутаны белоснежную мантию и принялся разгребать завалы дел с помощью своей бессменной секретарши Паулины Гарсон, без которой он не мог обходиться уже полжизни. В тот вечер Гарсия Эррерос затронул на телевидении тему, которая не имела ничего общего с тем, что сейчас занимало его мысли. В четверг утром доктор Патарройо, как и обещал, дал положительный ответ на предложение падре о сотрудничестве. От обеда падре отказался и, приехав без десяти семь на телестудию «Интрависьон», откуда транслировалась его передача, выступил с импровизированным обращением к Эскобару. Эти шестьдесят секунд изменили всю его оставшуюся жизнь. По возвращении домой падре поджидали корзина телефонограмм со всей страны и орды журналистов, которые с того вечера уже не теряли его из виду, пока он не выполнил свое обещание отвести Пабло Эскобара за руку в тюрьму. Процесс переговоров вступал в завершающую стадию, хотя будущее все еще терялось в тумане. Общественное мнение разделилось: большинство считало падре святым, однако находились и другие, называвшие его полусумасшедшим. Впрочем, жизнь падре Гарсии Эррероса свидетельствовала о том, что к нему приложимо много эпитетов, но только не этот. В январе падре стукнуло восемьдесят два года, а в августе исполнялось пятьдесят два со дня его рукоположения. Среди влиятельных колумбийцев он, пожалуй, был единственным, кто никогда не метил в президенты. Его седая голова и белая шерстяная накидка, надетая поверх сутаны, были известны на всю страну. Падре был одним из самых уважаемых граждан. В девятнадцать лет он писал стихи, которые затем вышли в сборнике. Позже, тоже в юные годы, Гарсия Эррерос опубликовал еще несколько книг под псевдонимом Старец. За свои рассказы падре получил премию, о которой давно успел позабыть, а за социальную работу снискал сорок шесть наград. И в горе, и в радости он всегда проявлял трезвомыслие, был общителен, любил шутки и анекдоты самого разного свойства, и в решительные моменты чувствовалась его народная жилка; падре хоть и носил белую мантию, но сам белым и пушистым не был, оставаясь в душе истинным сантандерцем.
Жил он по-монашески аскетично в приходском доме ордена эудистов, в келье с протекающим потолком, который запрещал ремонтировать. Спал на голых досках без матраса и подушки, под тонким лоскутным покрывалом, на котором были изображены домики. Покрывало сшили для падре сердобольные монашки. Ему пытались подарить перьевую подушку, но он отказался, считая это небогоугодным делом. У падре были всего одни ботинки, одна смена белья и одна мантия, которые он носил, пока ему не подарят новые. Ел он мало, но отличался хорошим вкусом, разбирался в блюдах и винах, однако избегал приглашений в шикарные рестораны, боясь, как бы люди не подумали, что он платит сам. В одном из таких заведений падре увидел светскую львицу, на пальце которой красовался бриллиант величиной с миндаль.
– Будь у меня такой перстень, – напрямик заявил ей падре, – я бы построил сто двадцать домиков для бедняков.
Ошеломленная дама не нашлась что ответить, но на следующий день прислала ему перстень вместе с любезным письмом. На сто двадцать домиков не хватило, но падре их потом все равно построил.
Паулина Гарсон де Бермудес была родом из Чиапаты, что на юге провинции Сантандер. В Боготу она приехала пятнадцатилетней девушкой вместе с матерью в 1961 году. В рекомендациях, которыми заручилась Паулина, ее называли опытной машинисткой, и это было правдой. Однако она не умела отвечать на телефонные звонки, а когда отправлялась на рынок и составляла список продуктов, он не поддавался расшифровке – столько там было орфографических ошибок. Но, стремясь, чтобы падре взял ее к себе на работу, Паулина прекрасно освоила и телефон, и орфографию. В двадцать пять лет она вышла замуж и родила сына Альфонсо и дочь Марию Констансу; оба стали инженерами. Паулина так устроила свою жизнь, что смогла продолжать работу у падре, и он мало-помалу расширял ее права и обязанности. Секретарша сделалась ему настолько необходимой, что он начал брать ее с собой в поездки, в том числе за границу. Правда, их всегда сопровождал еще один священник.
– Во избежание сплетен, – поясняет Паулина.
В результате она ездила с ним повсюду, хотя бы только для того, чтобы снимать и надевать падре контактные линзы: эту премудрость он так и не освоил.
В последние годы жизни падре оглох на правое ухо, сделался раздражительным и очень досадовал на провалы в памяти. Он все больше забывал тексты молитв и на ходу сочинял свои, произнося их громко и вдохновенно, с видом человека, на которого снизошло озарение свыше. Чем больше народная молва приписывала ему сверхъестественные способности разговаривать с морем и укрощать его стихию, тем больше другие люди считали его безумцем. Когда падре с таким пониманием отнесся к Пабло Эскобару, многие вспомнили, что он сказал в августе 1957 года по поводу возвращения генерала Густаво Рохаса Пинильи, который должен был предстать перед судом парламента:
– Когда человек добровольно отдается в руки правосудия, он заслуживает глубокого уважения. Даже если он виновен.
Почти перед самой смертью, на «Миллионном банкете», который на сей раз удалось организовать с огромным трудом, кто-то из друзей спросил падре, что он будет делать потом, и старик ответил, как девятнадцатилетний юноша:
– Хочу растянуться на лугу и смотреть на звезды.
На следующий день после своего телеобращения падре Гарсия Эррерос явился без предупреждения в тюрьму Итагуи, чтобы выяснить у братьев Очоа, как он может поспособствовать сдаче Эскобара. У Очоа сложилось впечатление, что падре святой. Правда, их несколько смутило одно обстоятельство: поскольку падре сорок с лишним лет ежедневно выступал перед телезрителями, он привык им обо всем рассказывать. Но дон Фабио счел Гарсию Эррероса посланником провидения, и это решило дело. Во-первых, у Эскобара не возникнет по поводу священника подозрений, которые препятствовали ему встретиться с Вильямисаром. А во-вторых, падре, почитаемый в народе святым, вполне может уговорить сдаться всю Эскобарову команду.
Через два дня падре Гарсия Эррерос объявил на пресс-конференции, что ему удалось установить контакт с организаторами похищения, и выразил надежду на скорое освобождение журналистов. Вильямисар, не раздумывая, явился к падре прямо в студию, где снималась «Минута с Богом», и вскоре святой отец уже поехал в тюрьму Итагуи вместе с Альберто. Сразу же после свидания с братьями Очоа начались сложные секретные переговоры, которые должны были завершиться сдачей Эскобара. Падре прямо в тюремной камере продиктовал письмо, которое Мария Лия напечатала на машинке. Он стоял перед ней и вещал в той же апостольской манере и с тем же сантандерским акцентом, с каким произносил свои минутные телепроповеди. Падре предложил наркобарону совместно искать путь к миру в Колумбии и выразил надежду на то, что правительство назначит его гарантом соблюдения прав самого Пабло, его родных и близких. Однако предупредил, что не следует выдвигать требований, которые правительство не сможет удовлетворить. Ну а под конец, перед словами «искренне твой», падре сказал самое главное. То, ради чего, собственно, и сочинялось это письмо: «Если решишь, что мы можем встретиться в безопасном месте, пожалуйста, сообщи».
Спустя три дня Эскобар собственноручно ответил, что готов пожертвовать своей свободой ради мира в стране. Он ясно давал понять, что не ожидает помилования и даже не требует уголовного преследования полицейских карателей, выражая готовность удовольствоваться дисциплинарным взысканием. Однако при этом не отказывается от решения перейти к ответному террору. Эскобар согласился сознаться в каком-нибудь преступлении, хотя был совершенно уверен, что ни один судья как в Колумбии, так и за рубежом не располагает достаточными доказательствами его виновности. И выразил надежду, что его противников тоже будут судить по закону. Однако вопреки ожиданиям падре в письме не было ни намека на встречу.
Падре пообещал Вильямисару сдерживать свои порывы и не делиться информацией с широкой публикой. И поначалу, хотя бы отчасти, свое обещание выполнял. Но потом не устоял; ему, как ребенку, хотелось приключений. Надежды, возлагаемые на него, и ажиотаж прессы были так велики, что падре теперь повсюду, до самого порога дома, сопровождала толпа газетных репортеров, телевизионщиков с камерами и радиожурналистов.
Привыкнув в течение пяти месяцев действовать в обстановке полной секретности под бдительным оком Рафаэля Пардо, Вильямисар считал, что словоохотливый падре Гарсия Эррерос постоянно ставит под угрозу их планы. Поэтому он заручился поддержкой ближайшего окружения священника – прежде всего Паулины, – и кое-какие шаги стали предпринимать без его ведома.
13 мая от Эскобара поступило письмо, в котором он просил привезти падре в Ла-Лому, где ему придется пробыть столько, сколько потребуется. Может, три дня, а может, и три месяца, ведь он, Эскобар, должен лично, очень тщательно проверить каждую деталь предстоящей операции. Не исключено даже, что в последний миг встреча будет отменена по соображениям безопасности. К счастью, падре всегда был готов полностью отдаться делу, которое отнимало у него сон. 14 мая в пять часов утра Вильямисар постучался в келью Гарсии Эррероса и застал его за работой, как в разгар дня.
– Пойдемте, падре, – сказал Альберто, – мы едем в Медельин.
У Очоа в Ла-Ломе все было готово, чтобы падре мог там пробыть столько, сколько будет нужно. Сам дон Фабио куда-то отлучился, но женщины взяли на себя все хлопоты по приему гостя. А занимать его разговорами в тот момент было нелегко, ведь он нервничал, понимая, что столь внезапный и стремительный приезд в Ла-Лому обусловлен какими-то чрезвычайно серьезными обстоятельствами.
Завтрак был обильным и долгим, святой отец ел с аппетитом. Около десяти утра Марта Ньевес, стараясь не драматизировать обстановку, сообщила падре, что Эскобар встретится с ним в ближайшее время. Он встрепенулся, обрадовался, но что делать дальше – не знал. Вильямисар вернул его к реальности.
– Лучше сразу вас предупредить, падре, – сказал Альберто. – Вполне возможно, вы поедете без меня, только с шофером. Причем неизвестно куда и неизвестно на сколько.
Падре побледнел и чуть не выронил четки. Потом заходил из угла в угол, громко молясь Богу своими словами. Проходя мимо окна, он всякий раз глядел на дорогу, и его обуревал страх, что машина вот-вот приедет, и одновременно беспокойство из-за того, что она никак не приезжала. Он хотел поговорить по телефону, но сообразил, что это рискованно.
– К счастью, для беседы с Богом телефон не нужен, – вздохнул падре.
От обеда, достаточно позднего и еще более вкусного, чем завтрак, Гарсия Эррерос отказался. В комнате, которую для него приготовили, стояла кровать с балдахином, как у епископа. Женщины уговаривали его немного вздремнуть, и он вроде бы согласился. Однако сон не шел. Чтобы унять тревогу, падре взял в руки модную в то время «Краткую историю времени» Стивена Хокинга, в которой автор пытался математически доказать, что Бога нет. Около четырех часов дня падре вышел в гостиную, где кемарил Вильямисар.