Что все это означает тактически? Обратимся снова к основополагающему документу — Полевому уставу. Глава пятая, «Основы боевых порядков», ст. 98: «При атаке сильно укрепленных полос и УР ширина фронта наступления дивизии может сокращаться до 2 км»; ст. 105: «При обороне УР фронты могут быть шире, доходя до 3—5 км на батальон». Для того чтобы выбить батальон, обороняющийся в укрепрайоне, нужна дивизия. А дивизия — это девять батальонов пехоты и два полка артиллерии. Разумеется, все эти уставные нормы относятся к обороне полностью оборудованного и вооруженного УРа. Разумеется, 22 июня 1941 г. до состояния «полностью оборудованного» было еще далеко. Но, с другой стороны, где же на всем протяжении фронта от Балтики до Карпат соотношение сил было 9 к 1 в пользу вермахта? Самое неблагоприятное для нас соотношение сил сложилось именно в полосе Западного фронта. Там наступала самая мощная группировка противника (группа армий «Центр»), а оборонялись не самые многочисленные войска Западного ОВО. Самое неблагоприятное соотношение сил было таким: 48 немецких дивизий (31 пехотная, 1 кавалерийская, 9 танковых, 5 моторизованных и 2 мотодивизии войск СС) против 44 дивизий Красной Армии (24 стрелковые, 2 кавалерийские, 12 танковых и 6 моторизованных). Но это опять же в среднем за период операции (увы, эта операция завершилась в первых числах июля окружением и разгромом основных сил Западного фронта). Фактически (не по плану прикрытия, а именно с учетом его несвоевременного введения в действие) в самый первый день войны первый эшелон вермахта (24 пехотные, 1 кавалерийская, 4 танковые дивизии) столкнулся с первым эшелоном войск Западного ОВО (12 стрелковых, 2 кавалерийские, 4 танковые и 2 моторизованные дивизии). Численное превосходство противника очевидно, но оно отнюдь не выражается в пропорциях «дивизия против батальона».
Не противоречит ли сказанному выше о возможностях и преимуществах долговременной фортификации тот факт, что и гораздо более совершенные «линия Мажино», «Атлантический вал», «Западный вал» не оправдали возлагавшихся на них надежд? Нет, не противоречит. Почему? Надежды были разные. Французское военно-политическое руководство надеялось решить стратегическую задачу обороны страны через дорогостоящее строительство «китайской стены XX века». Идея оказалась мертворожденной. В конце 30-х годов средние двухмоторные бомбардировщики (советский ДБ-3, английский «Веллингтон», немецкий «Хейнкель»-111) поднимали бомбы единичного веса в 1—2 тонны. С появлением боеприпасов такой единичной мощности извечное соревнование «меча и щита» было окончательно и бесповоротно решено в пользу «меча». Строго говоря, потратив невообразимое количество бетона и стальной арматуры, можно построить ДОС, способный выдержать прямое попадание тяжелой авиабомбы, но никакая страна не может позволить себе транжирить ресурсы на строительство «рукотворных горных хребтов». С появлением бомбардировочной авиации долговременная фортификация стала «долговременной» только в одном смысле — в оценке затрат времени на строительство железобетонных монстров. Время, потребное для разрушения любой полосы укреплений, перестало быть «долгим» в стратегических масштабах.
Но операция прикрытия мобилизации, сосредоточения и развертывания и не должна быть долгой. По определению. Операция прикрытия — это считаные дни, которые вполне реально было выиграть, потратив ранее месяцы и годы на строительство ДОСов. Эта простая теория была полностью подтверждена практикой. Не говоря уже про хрестоматийный пример «линии Маннергейма» (редкая цепочка пулеметных ДОСов с примитивным казематным оборудованием или вовсе без оного), прорыв которой занял более 30 дней в феврале—марте 1940 года, гарнизоны многих ДОСов Гродненского, Осовецкого, Брестского, Рава-Русского, Перемышльского укрепрайонов отчаянно сопротивлялись вплоть до 26—27 июня. Несколько ДОСов Рава-Русского УРа держали оборону до 29 июня, отразив многочисленные атаки пехоты противника, использовавшего тяжелую артиллерию, 88-мм зенитные пушки и огнеметные танки. Немцы уже заняли Минск и Бобруйск, но 3-я рота 17-го артпульбата Брестского УРа удерживала четыре ДОСа на берегу Буга у местечка Семятыче до 30 июня 41-го года. Восемь дней. Большего для полного отмобилизования и развертывания войск Западного фронта и не требовалось…
Возвращаясь в исходную точку данной главы, следует еще раз подчеркнуть главное: прикрытие развертывания и оборона границы (страны, округа) суть разные по содержанию, целям и срокам операции. В данном вопросе я готов полностью согласиться с мнением товарища Гареева, когда он пишет: «Войска пограничных военных округов имели задачи не на оборонительные операции, а лишь на прикрытие развертывания войск». (44, стр. 128) Это различие находит свое ясное отражение и в советских документах оперативного планирования. Так, апрельская (1941 г.) Директива предписывала разработать:
«…а) план прикрытия и обороны на весь период сосредоточения;
б) план сосредоточения и развертывания войск фронта;
в) план выполнения первой операции 13-й и 4-й армий и план обороны 3-й и 10-й армий…»
Как видим, составители (и исполнители) Директивы совершенно четко разделяют понятия «план прикрытия» и «план обороны». Прикрытие предстояло осуществить на всем протяжении фронта на время сосредоточения и развертывания войск. Оборона на пассивных участках (3-я и 10-я Армии) органически включалась в общий оперативный план первых операций Западного фронта (наступление силами 4-й и 13-й Армий от Вельска—Бреста на Варшаву—Радом и оборона силами 10-й и 3-й Армий в центре и на северном фланге фронта).
Среди множества различий между планами прикрытия и планами стратегической обороны самым важным (и имевшим в июне 41-го года самые тяжелые последствия) является порядок введения этих планов в действие. Продолжая линию сравнения прикрытия с караульной службой, мы сразу же увидим эту принципиальную разницу. Караул(ы) несут свою службу по охране объекта непрерывно, круглосуточно и круглогодично. Никаких дополнительных «указаний из Москвы» для этого не требуется. Порядок действий часового в случае нападения (или даже попытки нападения) на охраняемый объект известен и прост:
а) Стой, кто идет?
б) Стой, стрелять буду!
в) Предупредительный выстрел в воздух, и после этого — огонь на поражение
Никаких дополнительных указаний. Никаких приказов вышестоящего начальства. Часовой не только имеет право, но и обязан принять решение на применение оружия самостоятельно.
С планом прикрытия — все точно наоборот. И это не случайность и не ошибка. Операция прикрытия есть не что иное, как начало войны. Это джинн, засунуть которого назад в бутылку уже не удастся. И не только потому, что советские планы прикрытия лета 1941 г. предполагали нанесение массированных авиаударов по сопредельной территории. Сам комплекс действий по отмобилизованию, сосредоточению и оперативному развертыванию войск — для прикрытия которого и вводится в действие соответствующий план — настолько объемен и заметен, что противник неизбежно начнет реагировать на его начало. Мобилизация — это война. А введение в действие плана прикрытия есть не что иное, как фактическое начало войны, скрыть которое от противника не удастся. В этом не было бы ничего страшного, если бы планировалось ведение оборонительной войны. И пускай противник видит, пускай знает: границы на замке! «Пусть помнит враг, укрывшийся в засаде:/ Мы начеку, мы за врагом следим». Прекрасная песня. Да только следующая ее строка («Чужой земли мы не хотим ни пяди,/ Но и своей вершка не от -дадим») к лету 1941 года уже устарела. Сталин планировал другую войну, войну, которая должна была начаться сокрушительным внезапным ударом Красной Армии. Естественно, что право выбора момента нанесения этого удара высшее руководство страны оставило за собой, и только за собой.
«План прикрытия вводится в действие при получении шифрованной телеграммы за моей, члена Главного Военного совета, начальника Генерального штаба подписями следующего содержания: «Приступить к выполнению плана прикрытия 1941 г.» Этой стандартной фразой завершались все директивы на разработку плана прикрытия, направленные наркомом обороны СССР в военные округа. Не только ввести в действие, но и ознакомиться с содержимым «красного пакета» генералы, командующие армиями, корпусами и дивизиями не имели права без санкции высшего командования. «Папки и пакеты с документами по прикрытию вскрываются по письменному или телеграфному распоряжению: в армиях — Военного совета округа, в соединениях — Военного совета армии». (6, стр. 233) Таким образом, при отсутствии оперативных планов обороны возможность организованного отражения внезапного упреждающего удара противника зависела от того, успеет ли высшее руководство передать в штабы округов эти четыре коротких слова: «Ввести в действие план прикрытия». Была ли отдана эта команда? А если нет, то почему? Невероятно, но даже 66 лет спустя мы не имеем точного ответа на эти простые вопросы. Все, что остается предложить читателю, — это очередную гипотезу, к обсуждению которой мы приступим в следующей главе.
Глава 11
23 ИЮНЯ: «ДЕНЬ М»
Прежде чем начать обсуждение загадочных событий последних мирных дней июня 41-го, следует определиться с тем, что сегодня называют «цена вопроса». А прежде чем перейти к обсуждению этой «цены», я должен извиниться за вынужденный цинизм дальнейшего изложения. Разумеется, с нормальной человеческой точки зрения «незначительных потерь» не бывает. Даже гибель одного человека — трагедия, и для семей красноармейцев, в дома которых пришли первые «похоронки» войны, эти жертвы стали величайшим в их жизни горем. Понимая все это, я прошу читателей понять, что военная история пишется на своем, достаточно специфичном языке. Живые люди на этом языке называются «личным составом», убитые люди — «потерями в живой силе», братские могилы — «санитарным захоронением». И на этом языке итог первого дня войны (22 июня 1941 г.) может быть обозначен так: используя фактор тактической внезапности, противник на нескольких направлениях потеснил советские войска. Вот и все. Ничего судьбоносного 22 июня НЕ ПРОИЗОШЛО. И не могло произойти. Ни на оперативном, ни — тем более — на стратегическом уровне. Не тот масштаб события. Не тот пространственный размах. Уничтожить или хотя бы значительно ослабить первым ударом армию, рассредоточенную на гигантских просторах Советского Союза, армию, имевшую в своем составе три сотни дивизий, тысячи железобетонных дотов, многие сотни аэродромов, десятки тысяч орудий, танков и самолетов, можно было только одним-единственным способом: массированным ракетно-ядерным ударом.
К счастью для всех нас, атомной бомбы у Гитлера не было. Баллистические ракеты «Фау-2» и реактивные бомбардировщики существовали летом 1941 г. лишь в виде чертежей. Из 115 дивизий армии вторжения три четверти были пехотными. С артиллерией на конной тяге. Солдаты вермахта переходили пограничные реки пешком (или на велосипедах). По мостам, которые еще надо было навести (или захватить и удержать). Расчетный темп марша (марша, а не наступления!) пехотной дивизии — 20 км в день. Без учета времени, потребного на форсирование рек, и без учета сопротивления Красной Армии, которая в боевых действиях 22 июня тоже участвовала. Добавим к этому максимальную дальность стрельбы основных систем немецкой полевой артиллерии (10—20 км) и мы получим величину максимально возможной глубины «зоны поражения» первого дня войны: 20—30 км. По меньшей мере 4/5 всех дивизий Красной Армии находились ВНЕ этой зоны, на расстояниях в 50—500—5000 километров от границы. О начале войны они узнали не по падающим на военный городок снарядам немецкой артиллерии, а из выступления Молотова по радио (как об этом и повествуется в сотнях мемуаров). Даже полная потеря тех 30—35 дивизий, которые в первый день войны оказались в приграничной полосе, не могла бы иметь катастрофических последствий для Красной Армии с ее наличным и мобилизационным потенциалом. Но немцы и не могли при всем желании уничтожить огнем пехотного вооружения 30 дивизий за один день. Если бы такое было возможно, если бы пехотная (стрелковая) дивизия начала 40-х годов обладала такой огневой мощью, то вся Вторая мировая война закончилась бы за один месяц. По причине полного взаимного истребления сторон. Не будем забывать и о том, что самые крупные поражения 1941 года (Киевский и Вяземский «котлы») состоялись не в первый день, не в первую неделю и даже далеко не в первый месяц войны, а разгромленные в этих «котлах» дивизии (за редкими исключениями) не только не были жертвами «внезапного нападения» — многие из них и вовсе не существовали на момент 22 июня. Ничуть не менее сокрушительными, нежели поражения 1941 года, были и разгромы советских войск в Крыму и под Харьковом весной 1942 г., хотя на втором-то году войны про «мирно спящие аэродромы» и «неотмобилизованность армии» говорить уж точно не приходится…
Вот почему обсуждение «загадки 22 июня» ни в коей мере не является главной составляющей вопроса о причинах катастрофического разгрома Красной Армии летом 41-го года. Эта «загадка» — как бы она ни привлекала к себе внимание историков и публицистов — является всего лишь одной из частных проблем историографии начального периода войны. Эта проблема заслуживает, на мой взгляд, обсуждения, но это обсуждение должно быть изначально освобождено от ореола судьбоносной сверхзначимости.
Определившись с «ценой вопроса», постараемся как можно точнее сформулировать его суть. Проблема сводится к тому, что в последние мирные дни (ориентировочно с 13 по 22 июня 1941 г.) высшее военно-политическое руководство СССР совершало действия (или не менее удивительные бездействия), совершенно неадекватные сложившейся военно-политической обстановке. И это при том, что — как сегодня абсолютно точно известно — информации о близящемся вторжении немецких войск в распоряжении Сталина, Молотова, Тимошенко, Жукова было более чем достаточно.
В чем конкретно состояли эти «неадекватные» действия и бездействия?
Первое и самое главное — четыре слова так и не были произнесены. Директива («за моей, члена Главного Военного совета, начальника Генерального штаба подписями») о введении в действие плана прикрытия в штабы западных приграничных округов до начала боевых действий так и не поступила. Вместо короткой, заранее оговоренной фразы («Ввести в действие план прикрытия») поздним вечером 21 июня 1941 г. Тимошенко и Жуков (а по сути дела — Сталин) отправили в округа целое сочинение, вошедшее в историографию под названием «Директива № 1». Вот ее полный текст:
«1. В течение 22—23 июня 1941г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, KOBO, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.
2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.
ПРИКАЗЫВАЮ:
а) в течение ночи на 22 июня 1941г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;
б) перед рассветом 22 июня 1941 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;
в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскировано;
г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава.
Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;
д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить». (6, стр. 424)
Обсуждение и анализ смысла этого многозначного, как пророчества Нострадамуса, текста продолжаются уже более полувека. Одни утверждают, что главное в Директиве — требование «не поддаваться на провокации». Другие резонно возражают, указывая на фразу «встретить возможный удар немцев». Третьи справедливо указывают на явную двусмысленность Директивы: как можно «встретить удар немцев», не проводя при этом «никаких других мероприятий», кроме рассредоточения и маскировки? И что значит «встретить удар»? Где встретить? Как встретить? На каких рубежах, в каких боевых порядках, по каким оперативным планам, с какими ограничениями в действиях? Создается впечатление, что высшее командование предложило своим подчиненным разгадать некий ребус. В условиях жесточайшего дефицита времени (и с весьма высокой вероятностью ареста и расстрела в случае неверного ответа) командующим округами поручено было отгадать: чем «провокационные действия» отличаются от «внезапного удара»… И все это — вместо простого, ясного и однозначного приказа: «Ввести в действие план прикрытия».
Более того, даже в тот момент, когда нападение стало свершившимся фактом, Москва так и не отдала прямой и ясный приказ о введении в действие плана прикрытия. Вот как описаны события первых минут войны в показаниях бывшего командующего Западным фронтом Д.Г. Павлова (протокол первого допроса от 7 июля 1941 г.):
«…В час ночи 22 июня с.г. по приказу народного комиссара обороны я был вызван в штаб фронта. Вместе со мной туда явились член Военного совета корпусной комиссар Фоминых и начальник штаба фронта генерал-майор Климовских. Первым вопросом по телефону народный комиссар задал: «Ну, как у вас, спокойно?» Я ответил, что очень большое движение немецких войск наблюдается на правом фланге: по донесению командующего 3-й армией Кузнецова в течение полутора суток в Сувалкский выступ шли беспрерывно немецкие мотомехколонны. По его же донесению, на участке Августов—Сапоцкин во многих местах со стороны немцев снята проволока заграждения…