Звонок повторяется.
– Боишься? – Анна выходит из комнаты.
А Максим, как парализованный, как дед Антон, продолжает сидеть на диване, не двигаясь. Он слышит какие-то голоса, доносящиеся из прихожей. Через минуту Анна возвращается.
– Это соседка. Можешь не волноваться. До пятницы.
– Все. Я не хочу так. Я не хочу делить тебя с этим.
– Это признание в любви?
– Считай – да.
– И что дальше?
– Меня бесит этот твой деловой тон, – говорит Максим, уставившись в сверкающий пол.
– А меня бесят бессмысленные разговоры.
– Ладно, ладно, прости меня. – Он берет ее за руку. – Знаешь, эти три дня, когда я тебя не вижу…
Анна высвобождает руку, но Максим продолжает:
– Дома мне кажется, что ты рядом, что ты просто вышла из комнаты. Когда просыпаюсь, долго не могу сообразить, где я: здесь или там? Где, чья квартира? С кем я спал?
– Вот как?
– Нет, не в этом смысле.
– Запутался, бедненький. – Анна встает и выходит из комнаты.
* * *– Покажи зубы! – говорит Максим.
– Смотри! – Сергей неестественно широко и торжественно улыбается.
– Шедевр! – восхищается он собственной работой.
– Дай я тебя поцелую. – Сергей перегибается через заставленный едой и бутылками стол, теряя равновесие и цепляясь за Максима губами. – Вот спасибо, доктор!
– Не за что. Всегда пожалуйста. – Максиму неловко, он оглядывается по сторонам.
В ресторане немноголюдно. Черно-белые официанты подобострастны и сутулы. Они вьются над их столиком с особым рвением, убирают, подносят, стремглав меняют пепельницы.
– Да не мельтеши ты! – грубо осаживает одного из них Максим. – Ненавижу, когда они так – пепел сбить не успеешь, поговорить не дают, лезут своими ручищами, суки!
– Тебе не зубы, а нервы лечить надо, – говорит Максим.
– Да ладно, это мой кабак, а эти, – кивает в сторону официанта, – они другого языка не понимают.
– Зачем же ты назвал свой кабак «Еврохарч»?
– Это не я. Это пиарщики. Говорят, «Еврохарч» – запоминающееся название. Провели социологический опрос. Народу нравится. А тебе нет?
– Ну, «Еврохарч» так «Еврохарч». Так ты, Серега, ресторатор?
– И ресторатор тоже, а нервы, конечно, лечить надо. Все болезни от нервов. Так, доктор? Жаль, что ты только по зубной части, – говорит Сергей, разливая по рюмкам тягучую ледяную водку.
– Какая часть тебя еще беспокоит?
– Все остальные части, Макс! Ливер болит, – смеется Сергей белозубым ртом, – все болит. Стареем.
– Ничего-ничего. Скрипучее дерево долго стоит.
– Да, мы еще поскрипим. Это уж точно. Ну, давай за здоровье! Снимем стресс.
– Стресс, Серега, алкоголем не снимается, – говорит Максим. – Но выпьем тем не менее.
– Что ж его, паразита, снимает? – кривится от водки Сергей. – Секс?
– И секс не снимает. Только у женщин. А у мужчин – не снимает.
– От бля… так и знал, – досадует Сергей. – Пью, трахаюсь, и никакого удовольствия! Так ты говоришь – даже стресс не снимает?
– Не снимает.
– Обидно, – говорит Сергей и задумывается. – А вот скажи мне, как медик медику: бабки стресс снимают?
– Зависит от суммы, – рассуждает Максим. – Тут ведь может быть превышение терапевтической дозы.
– А что делать?
– Физический труд, побольше на воздухе, здоровый образ жизни и все такое.
– Знаешь, что я тебе на это отвечу: ну тебя в жопу. Выпьем? – поднимает рюмку Сергей.
– Никаких противопоказаний, – тянет свою Максим. – Как говорится, в малых дозах алкоголь полезен в любых количествах.
– Точно. Ты-то как? Жена? Дети? – закусывая, интересуется Сергей.
– Жена, дети – дочь – пятнадцать лет, собака. А у тебя?
– Жена еще есть, детей нет, собака сдохла. Все хорошо. Помнишь, как мы с тобой в лагерь ездили пионерский?
– Помню. Каждый раз из окна поезда я надеялся увидеть, где начинается море. Так ни разу и не удалось. Я всегда просыпал этот момент.
Поезд покачивает. Дребезжат стаканы в подстаканниках на столике купе. Верхняя полка, подбородок уперт в подушку. За окном море. Утреннее, пустынное, еще не прогретое солнцем. Каменистые пляжи, солярии с голыми серыми лежаками. Туннель – неожиданно, как обрыв пленки в летнем кинотеатре. Девчонки пищат от темноты где-то в тамбуре. Свет – ожидаемо, но все равно внезапно. Выброшенные на сушу останки ржавых судов. На бортах надписи белой краской: «СКА – чемпион», «Саша. Донецк. 1974», «Здесь был Игорь из Свердловска». Вдруг кто-то кричит: «Дельфины!» «Где? Где?» «Да вон там!» – бросаются к окну. Черные силуэты прыгают по воде, как запущенный с берега параллельно поверхности плоский камень. На перроне пахнет шпалами, морем, магнолией, китайской акацией. Народ тянется на пляж с надутыми матрасами под мышками, с детьми на плечах, с полотенцами через плечо. Двадцатикопеечная монета блестит на солнце. Женщина с усами продает горячую кукурузу, дает крупную соль из пол литровой банки. Соль – бесплатно, бери сколько хочешь. Втираешь ее в початок, отряхиваешь о шорты руки и ешь по дороге на море. Хорошо. «Максим! – кричит вожатая. – Где твоя пара?» Серега в белой пилотке с белым вафельным полотенцем, на котором в углу йодом выведено: «Сережа Сапунов».
Вот он. Или не он? Тот – худой, с просвечивающимися ребрами, со смехом похожим на икоту, и этот, сидящий напротив, – не совмещаются, как гусеница с бабочкой.
– Я покажу тебе, где начинается море, – говорит он. – Зафрахтуем яхту на Кипре, возьмем девочек и будем снимать им стресс, раз себе не получается. Морской воздух, из еды только рыба, овощи и фрукты – стои́т, я тебе скажу, как эбонитовый! У тебя, Макс, есть любовница?
– Есть! – почему-то краснея, отвечает Максим.
– Красивая?
– Да.
– А у меня все равно лучше!
– Почему это?
– Потому, что лучше не бывает!
– Где взял? – отшучивается Максим.
– Где взял, где взял… Купил!
– Она что, проститутка?
– Сейчас получишь! Знаешь, я как-то со временем так полюбил эти товарно-денежные отношения. Мне легче с очень конкретными людьми. Вот я к тебе пришел, говорю – зубы сделай, ты мне – столько за лечение, столько за керамику. Очень внятно, понимаешь? Мне это нравится. Мне платят, я плачу. Не надо этих страданий – чтобы я к тебе – я тебе за зубы должен? А ты глаза опускаешь, уходишь в другую комнату, меняешь тему разговора. Я еще раз – ну, сколько? А ты мне – нет, я так не могу, и так далее. К чему все это?
Максим украдкой посматривает на часы. Он мог бы быть сейчас там, с Анной, но он не решился отказать школьному другу. Не этому – ресторатору в костюме, а тому, с ребрами, из детства. А завтра пятница. И это значит, что они не увидятся с Анной аж до понедельника.
– …А она мне: я ухожу – мне надоело, я так не хочу, – продолжает Сергей. – Я ей: ты же знаешь, я жену не брошу, что ты хочешь? Скажи, что ты хочешь? Сколько? А она, не моргнув глазом, веришь – ни секунды не задумываясь, – тридцать две тысячи шестьсот пятьдесят три доллара – говорит. О’кей. Я даже не спросил, почему шестьсот пятьдесят три. Говорю – есть такая цифра в этой букве. Это лучший ответ в мире. О’кей. В тот же день привез баксы. Она взяла. Сказала: «Хорошо». Мы по-прежнему вместе. Ты меня слушаешь?
– Слушаю.
– Макс, я ее все равно люблю. Она за мной, как за декабристами, и на Канары, и на Сейшелы. На яхте… Она такая, понимаешь, такая… Она этих денег стоит! Я ей сейчас ремонт делаю – супер-пупер!
Звонит сотовый телефон. Сергей достает из кармана мобильник:
– Да! Мама, я же говорил… Я же просил тебя не делать этого! Ну и что? Я же тебе сказал: налог на прибыль с убытка. Ладно, скоро буду. Целую. – Кладет мобильник на стол. – Это мама, – говорит Сергей, – она у меня бухгалтером.
Максим встает и, шатаясь, идет к выходу.
– Ты куда?
– Меня тошнит, – не поворачиваясь, отвечает Максим.
* * *В квартире Анны армяне закончили прокладывать проводку.
– Готово, хозяйка! Включай все, что есть! – командует Ашот, потирая руки.
– Все? – с недоверием переспрашивает Анна.
– Все, все. Все включай! – сияя, отзывается он, напевая веселую народную армянскую песню.
Анна мечется по комнатам в поисках всего, что включается в сеть.
– А не перегорит? Я раньше чайник электрический включить не могла – сразу пробки выбивало.
– Ай, слушай, какой чайник! – прерывая песню, говорит Ашот. – Электростанцию можно запускать на таких проводах! Включай, что есть! – Снова поет.
Анна включает все осветительные приборы в доме, чайник, микроволновую печь, утюг, телевизор, стиральную машину, пылесос, музыкальный центр, фен.
Рабочие застывают в ожидании результатов смелого эксперимента. Все шумит и орет. Анна, сложив руки, как при молитве, склонив голову, шепчет:
– Инч пес чер тангакин орох чутюн. Инч пес чер тангакин орох чутюн. Ток покорно течет по проложенной магистрали – медной проводке. Так гений человеческого разума побеждает стихию.
– Что еще не включила? Анна-джан, все включай! – не унимается Ашот.
– Да все включила! Больше нечего!
– Что?
– Все! Больше нечего!
Анна копается в ящике. С радостью обнаруживает еще один чуть было не забытый ею электрический прибор. Она достает крошечный эпилятор и включает его в розетку. И тут все разом отключается, замолкает, гаснет – проводка не выдерживает, как сердце в момент максимальной нагрузки.
Из длинной, мрачной паузы, повисшей в глубокой тишине, всплывает стон Ашота – сначала в виде еле уловимой точки на горизонте, но, увеличиваясь с каждой секундой, скоро заполняет собой все пространство новой квартиры. Ашот стенает и причитает с силой и громкостью всех только что умолкших механизмов. Он вздевает к небу свои волосатые широкие руки, свое небритое, загоревшее лицо, свой печально поникший над этим миром нос. Он отчаянно жестикулирует, выкрикивая какие-то слова, вены вздуваются на его коренастой шее, как провода, наполненные электричеством. Внезапно он замолкает, будто где-то в устройстве его организма выбивает пробки. Он оборачивается и смотрит на маленький приборчик, безвольно повисший на проводе параллельно стене:
– Что это?
– Эпилятор, – говорит Анна.
– Кто такой?
– Ноги брить.
– Зачем ноги брить?
– А что делать?
– Давай в кино пойдем! – грустно предлагает Ашот.
– А как насчет электростанции? – весело спрашивает Анна.
Ашот разводит руками.
– Ну, ничего. Инч пес цер тангакин орох чутюн, – без запинки произносит Анна.
Ашот улыбается:
– Анна-джан!
* * *Максим лежит в постели. Рядом, отвернувшись, тихо посапывает Настя. В окне на небе поплавком на воде покачивается луна. Призрачный, еле заметный квадрат потолка кружится, медленно набирая обороты. Максим закрывает глаза, но потолок продолжает вертеться даже сквозь плотно закрытые веки. Внезапно его заселяет отчетливо видимая детская парковая карусель с лошадками, верблюдами и слонами. На их стальных телах облупившаяся краска. Они несут по кругу Анну, маленького Серегу и взрослого ресторатора, Машу и Настю, украинских и армянских шабашников, тещу – Антонину Павловну, Антона Павловича, Марьяну. Мелькая, сменяя друг друга и исчезая за обратной стороной карусели, они что-то кричат Максиму оттуда, сверху, с потолка. Но в этом шуме ничего невозможно разобрать…
Во рту появляется горечь. Он встает, шатаясь, натыкается на что-то, что с грохотом и звоном падает на пол. Кое-как добирается до туалета. Его тошнит. Он долго стоит на коленях перед новеньким унитазом. Слезы застилают глаза, и унитаз мутнеет, делается легким, парящим. Максим цепляется за него, чтобы не упасть от быстрого скольжения по кругу. Карусель белоснежных унитазов, сменивших лошадок, слонов и верблюдов, кружит в ночи, мрачно, почти зловеще, без музыки, без смеха, без разноцветных мигающих лампочек…
– Тебе плохо? – раздается из-за двери голос жены.
* * *Максим истошно звонит в дверь, не отрывая пальца от кнопки. Но Анна не открывает. Он уже достает телефон, чтобы набрать ее номер, как в этот момент замок раздраженно цокает язычком. Анна стоит на пороге в мокром халате на голое тело, с тряпкой в руках, босая, растрепанная и злая:
– Это ты?
– А где он?
– Меня заливают.
Максим следует за ней на кухню. Там идет дождь. Он льется с потолка, мутный, белесый от размокшей штукатурки. Новая мебель наскоро укрыта газетами, полиэтиленовыми пакетами. Пол заставлен тазами, ведрами, но вода все прибывает, и под ногами прилично хлюпает. Она сует ему в руки тряпку:
– На, помогай воду собирать. Соседи уехали за границу. А там, видно, прорвало. Все, плакал мой ремонт.
Они безнадежно, ползая на корточках, пытаются собирать воду.
– А Он где?
– Скоро придет, – мрачно сообщает Анна.
– Почему ты не спросишь, зачем я приехал?
– Осторожно! – Анна толкает Максима.
Они вместе падают на пол, в лужу, а в нескольких сантиметрах от них с грохотом и всплеском обрушивается огромный кусок штукатурки.
Они неподвижно лежат в воде, обнявшись. Максим смотрит на мокрое от воды и слез лицо Анны, привлекает ее к себе и целует.
– Ты мне жизнь спасла, – шепчет он. – Я твой должник.
– Не до шуток, – шмыгает носом Анна.
Максим встает, открывает кухонное окно и вспрыгивает на подоконник. Он ступает на карниз и медленно, приставными шагами, продвигается в сторону пожарной лестницы.
– Ты что, с ума сошел? Вернись! Я сейчас вызову аварийку.
– Лучше «скорую» вызывай, милая! – рекомендует с соседнего балкона старуха в платке.
– Молодой человек! – слышится откуда-то снизу.
Максим оглядывается и видит под домом старика, приставившего ко лбу газету, как козырек от солнца.
– Да?
– Вы уже были сегодня у нотариуса?
– Нет.
– Тогда зачем вы это делаете?
– Ради женщины, – громким шепотом отвечает он.
– А… – понимающе, кивает старик. – Но к нотариусу все равно бы не мешало…
Но Максим уже уверенно карабкается по пожарной лестнице. Он чувствует себя героем какого-нибудь американского боевика. Каким-нибудь Сталлоне или Ван Даммом или еще кем-то в этом роде. Он даже успевает заметить, как рельефно напрягаются мышцы предплечья. Его движения стремительны и точны. По крайней мере, так ему кажется. Он уверен, что никогда не совершал и не совершит ничего более достойного. Он совсем не думает об опасности. Даже если он сейчас сорвется, разобьется, трагически погибнет в расцвете лет, спасая от потопа любимую женщину, – не страшно. Она навсегда запомнит его таким – отчаянным, готовым для нее на все. Даже на смерть. В жизни всегда есть место подвигу! Он добирается до нужного окна, локтем эффектно разбивает стекло и щелкает шпингалетом, как оружейным затвором.
Она смотрит на него влюбленными глазами. Она сушит феном его мокрую одежду. Он пьет горячий чай с лимоном, сидя на диване в ее махровом халате.
– Что-то он запаздывает. – С наигранным беспокойством Максим смотрит на часы.
– Хоть ты сегодня и герой, – говорит Анна, – но сейчас уйдешь.
– Значит так, – категорично заявляет он. – Во-первых, никуда я уходить не собираюсь. Во-вторых, я плачу за новый потолок, я плачу за пол, теперь за все плачу я… Так что ты ничего не теряешь.
Анна отвечает не сразу. Она выключает фен и резко бросает одежду ему в лицо. Она собирается запустить в него феном, но вовремя передумывает, пожалев то ли Максима, то ли новенький электроприбор:
– Ты ничего не понял. Уходи. Быстро!
Но тут раздается звонок в дверь. Максим демонстративно кладет голые ноги на стол и, развалясь на диване, продолжает пить чай:
– Иди, открывай… Ну, чего ты стоишь?
Анна в замешательстве. Звонок повторяется.
– Если хочешь, чтобы мы продолжали встречаться, ты сделаешь так, как я скажу, – в ультимативном тоне заявляет она.
Сергей раздраженно звонит еще несколько раз, смотрит на часы, потом достает из кармана ключи и открывает дверь. Он проходит одну комнату за другой, но никого не обнаруживает. Только недопитый чай с лимоном предательски источает тепло.
Максим и Анна сидят на сумках и чемоданах в темной и тесной гардеробной. Пахнет свежей краской, деревом и Аниными духами. Она держит в руках его одежду и подглядывает в дверную щель за Сергеем. Максим видит будто вырезанный из черной бумаги силуэт ее лица.
– Почему ты не хочешь все прекратить? Он тебе не муж. Ты его не любишь.
– Тсс! – Поворачиваясь в темноту, Анна подносит к губам палец. – Он мне ничего плохого не сделал.
– Он тебя купил, арендовал, взял в лизинг, – шипит Максим.
– Я сама так захотела, – шепчет она.
– Я сейчас выйду и все ему скажу. – Он решительно возвышает голос.
Анна бросается к Максиму, пытаясь зажать ему рот. Но в темноте промахивается и чуть не падает:
– Ну что, что ты ему скажешь?
– Что я тебя люблю…
Тем временем Сергей появляется в спальне и принимается раздеваться, потом подходит к гардеробной, открывает ее, берет первую попавшуюся вешалку и закрывает дверь на ключ.
Оставшись в полной темноте, они какое-то время сидят неподвижно, практически не дыша. После короткого шока Анна вдруг начинает давиться от смеха.
– Замуровал, гад! – тихо возмущается Максим.
– Купаться пошел, – переведя дух, сообщает она.
– Замечательно. Я не намерен терять времени. – Максим обнимает Анну.
Она вяло сопротивляется:
– Ты с ума сошел.
– Темно, как в склепе.
– Как в могиле.
– Вот что значит умереть в одном гробу.
– Какой-то ты чрезвычайно активный для покойника.
– Это только потому, что ты недостаточно холодна для трупа.
Сергей выходит из ванной. Он завернут в махровое полотенце, причесан, аккуратен и свеж. Он слышит легкий шум.
– Аня? – Снова инспектирует комнаты – никого нет.
Он подходит к своему пиджаку, достает из кармана телефон, набирая номер, идет на кухню.
– Я хочу курить, – жалуется Максим.
Где-то во мраке пищит телефон. Анна извлекает откуда-то трубку, ожившую в темноте, как светлячок.