Судя по описанию того времени модель была, действительно, художественным произведением, но охотников посмотреть на нее в Петербурге нашлось немного: Росси выбрал неудачное время — шел процесс декабристов, ожидались похороны Александра I, не до моделей было тогда петербуржцу. Точно так же не находилось и покупателей на эту модель, хотя Росси выражал сильное желание продать ее — и 18 сентября 1826 года петербуржец читал уже следующую заметку:[248] «Превосходный план — модель С.-Петербурга вывезен уже из сего города. Трудящийся над оным г. Росси сопровождает свое произведение; он намерен посетить главнейшие столицы Европы, преимущественно Париж и Лондон, и теперь направляет путь свой к столице Франции. Можно предсказать ему наверное, что он соберет там обильную жатву похвал за неустанные свои старания и весьма значительные издержки и будет щедро за оные вознагражден, еще другим способом, более вещественным. Труд его весьма то заслуживает». Высказав такое предположение, «Северная Пчела» продолжала очень внимательно следить за путешествием модели. 22 января 1827 года[249] мы читаем, что «Модель С.-Петербурга выставлена ныне в Берлине, но, к сожалению, не в одной зале, а по частям в 7 комнатах, так что любопытные зрители не могут обозреть нашей прекрасной столицы в целом. Модель заслужила усердную хвалу Берлинской публики». В августе того же года Росси перекочевал в Гамбург,[250] а в ноябре в Париж, где он выставил свою модель в улице Риволи[251].
Дальнейших следов путешествия модели мы не нашли, но кажется, что модель попала в конце концов в Британский Музей.
В 1774 году в доме Чичерина была заведена[252] «вольная типография», в которой продавались «немецкие и голландские конессементы, а немецкие, голландские и Французские ведомости за настоящую цену», в конце того же года «прежде бывшая здесь у морского рынка в доме купца Шарова императорского московского университета лавка книжная переведена в дом его превосходительства г. генерала-полицмейстера Чичерина у самого Зеленого мосту, где продаваемым книгам реестры (т.-е. каталоги) безденежно отпускаются»[253].
И с этого времени оба эти просветительные начинания — и типография, и книжный магазин — почти не выезжали из описывав мого дома, а иногда они привлекали к себе и всеобщее внимание. Так в 30-ых годах прошлого столетия в доме Коссиковского или как его тогда звали «дом с колоннами» была торговля книгоиздателя Адольфа Александровича Плюшара[254]. Сын выходца из Брауншвейга типографщика Александра Плюшара[255] выписанного русским правительством в 1806 году для организации в Петербурге специальной французской типографии[256], Адольф Александрович Плюшар не только продолжал и после смерти отца[257] сперва вместе с матерью, а потом и один, его деятельность, но развил ее до небывалых еще в Петербурге размеров. Сначала Плюшар занимался библиотекою и типографиею. Библиотека вдовы Плюшар[258] не отличалась чем-либо особенным от других библиотек того времени и держалась им лишь по инерции и уже в 1833—34 годах была продана некоему Лури. Большее внимание Плюшар обращал на полученную им в наследство типографию, которую он, действительно, улучшил настолько, что в 30-ых годах прошлого столетия она считалась безусловно лучшей типографией и на петербургской мануфактурной выставке 1832 года была удостоена награды серебряной медали[259]. О словолитне Плюшара мы можем привести следующие современные известия. «По части промышленной, — говорил обозреватель «Северной Пчелы»[260], — должен упомянуть о прекрасной словолитне, устроенной А. А. Плюшаром, он привез с собою искусных мастеров, все инструменты и снадобия и, перелив все буквы собственной типографии, теперь работает на других». В следующем 1833 году Н. Греч, отвечая на запрос одного из подписчиков по поводу «Северной Пчелы», писал[261]. «Вы изъявляете опасение, что печать «Северной Пчелы» будет мельче, т.-е. еще труднее прежнего для чтения. Теперь разуверьтесь, буквы гораздо крупнее прежних, но лист расположен так, что вмещает в себе 1/4 долю больше прежнего. Сим я обязан А. А. Плюшару, который отлил шрифт для «Северной Пчелы» в превосходной своей словолитне». Расхваливая словолитню, Н. Греч между прочим упоминает и об отливаемых у Плюшара металлических буквах для надписей на досках и вывесках. Безусловно, к похвалам Н. Греча и Ф. Булгарина надо относиться несколько критически — они хвалили главным образом тогда, когда похвала приносила им выгоды. Но в этом случае похвала соответствовала действительности, и словолитня и типография Плюшара были поставлены на надлежащую высоту, что видно хотя бы из того обстоятельства, что Плюшар смог одновременно печатать и журнал «Библиотека для Чтения», и свой «Энциклопедический Лексикон»[262], не говоря уже о ряде других, большею частью иллюстрированных книг — для этого нужно было иметь большие типографские средства. Но понятно, что не при помощи своей библиотеки или типографии А. А. Плюшар сохранил свое имя в потомстве. Его заслуга и, надо сознаться, заслуга очень значительная, как вообще издателя, а в частности издателя первого по времени в России «Энциклопедического Лексикона». С этим изданием А. А. Плюшар выступил в 1834 году, и в то время это предприятие называлось, как свидетельствует один из участников его В. В. Григорьев, «левиафановским»[263]. В самом деле, Плюшар захотел не перевести какой-либо заграничный энциклопедический словарь, а составить при помощи русских ученых самостоятельный энциклопедический словарь: все издание должно было заключать в себе 40 томов, быть издано в течение 6 лет и стоить по тому времени очень недорого: 180 рублей. Дело на первых порах пошло как будто хорошо: уже в начале 1835 года Плюшар извещал, что имеется 6.335 подписчиков[264]. «Все литераторы и книгопродавцы,— восклицала с пафосом спустя несколько лет «Северная Пчела»[265], — до сих пор не могут опомниться от неслыханного у нас успеха «Энциклопедического Лексикона», имевшего более семи тысяч подписчиков. Это дело небывалое, неслыханное на Руси».
В конце 1835 года вышел первый том словаря с буквою А. Предприятие как будто было хорошо поставлено: главным редактором был Н. И. Греч, издатель «Северной Пчелы», человек, как говорится, съевший на издательстве зубы, приглашены были к участию все более или менее выдающиеся ученые, труд оплачивался по тому времени более чем роскошно, за лист оригинальной статьи платился гонорар 400 р., реклама была принята широкая, но... но дело повелось так, что в 1839 году издание приостановилось за несостоятельностью издателя, а в 1841 году и окончательно прекратилось после выпуска уже администрацией над издателем XVIII тома.
В этой неудаче сыграли роль много причин. Виноват безусловно и сам Плюшар своим нехозяйственным, если так можно выразиться, ведением дела. П. С. Савельев, бывший в последние года главным редактором издания, сообщает между прочим следующий факт[266]: «О добросовестности Менцлова, одного из главных сотрудников словаря, можно судить по одному образчику: в XV томе «Энциклопедического Словаря» есть статья Д'Аламбер, произведение оригинальное, в 400 рублей за лист, с полною подписью имена автора Н. М. — Но что же? мало того, что эта статья не только переводная, она просто переписана с русского же почти буквально и откуда же? Из первого же тома того же «Энциклопедического Лексикона». — Этот факт — печатание дважды одной и той же статьи, под несколько измененным заглавием — показывает ясно, как легко относились к издательским деньгам сотрудники. Положим, и сам издатель не считал своих денег — повел широкую жизнь далеко не по средствам. Затем появились раздоры между главными редакторами словаря Н. И. Гречем и Сенковским — это столкновение довольно подробно описано самим же Гречем[267], но главною причиною была, конечно, неразвитость нашего общества, которое еще не нуждалось в таком начинании, как «Энциклопедический Лексикон». Но едва ли справедливо мнение, которое поддерживается и в наше время, что будто бы неудача первого «Энциклопедического Лексикона» произошла от того, «что во главе его встали такие не либеральные (с нашей точки зрения) деятели, как Греч, Сенковcкий, что лексикон рекламировал Булгарин и «Северная Пчела». И Греч и Сенковcкий, наоборот, пользовались в свое время успехом именно потому, что они отвечали требованию громадного большинства того времени. Это большинство было далеко от всяких новшеств, от всяких просветительных начинаний — и в этом была главная причина неудачи Плюшара.
Но дом с колоннами был свидетелем не одной Плюшаровской неудачи. В 1835 году в нем открылся еще один книжный магазин под интересной вывеской «Магазин новостей Русской Словесности Ф. Ротгана». Ф. Ротган до 1834 года торговал только иностранными книгами, а с этого времени решил открыть торговлю и русскими книгами. Подтолкнуло Ф. Ротгана на это дело следующее соображение[268]: «Распространяющееся в отечестве нашем просвещение и умножившееся ныне в России издание книг соделывают необходимым учреждение на прочных основаниях такого книжного магазина, который, служа прямым посредником между авторами и публикою, способствовал вместе с тем и изданию самих книг». — Ф. Ротган хотел избавить авторов от эксплоатации книгопродавцев. Он писал в своем широковещательном объявлении: «Ныне авторы находятся в необходимости платить книгопродавцам за комиссию редко 10%, но почти всегда 15%, или 20%, а иногда и более из выручаемой от продажи книг суммы; выдача же денег сих часто производится, как известно, многим авторам, по прошествии полугода, года и далее. Находя должным и справедливым не допускать столь невыгодных для авторов действий, я принял за правило, ведя в величайшей точности счет на книги магазина, иметь всегда в наличности все следуемые авторам суммы, выдавать оные по первому востребованию, хотя бы то было ежедневно, или отсылать суммы те по определенным срокам в назначенные места. Притом магазин сей предоставляет себе за комиссию с какой бы то ни было книги по 10%, с газет и журналов по 5%, а с книг, имеющих предметом цель благотворительную, ничего не будет положено за комиссию».
Но дом с колоннами был свидетелем не одной Плюшаровской неудачи. В 1835 году в нем открылся еще один книжный магазин под интересной вывеской «Магазин новостей Русской Словесности Ф. Ротгана». Ф. Ротган до 1834 года торговал только иностранными книгами, а с этого времени решил открыть торговлю и русскими книгами. Подтолкнуло Ф. Ротгана на это дело следующее соображение[268]: «Распространяющееся в отечестве нашем просвещение и умножившееся ныне в России издание книг соделывают необходимым учреждение на прочных основаниях такого книжного магазина, который, служа прямым посредником между авторами и публикою, способствовал вместе с тем и изданию самих книг». — Ф. Ротган хотел избавить авторов от эксплоатации книгопродавцев. Он писал в своем широковещательном объявлении: «Ныне авторы находятся в необходимости платить книгопродавцам за комиссию редко 10%, но почти всегда 15%, или 20%, а иногда и более из выручаемой от продажи книг суммы; выдача же денег сих часто производится, как известно, многим авторам, по прошествии полугода, года и далее. Находя должным и справедливым не допускать столь невыгодных для авторов действий, я принял за правило, ведя в величайшей точности счет на книги магазина, иметь всегда в наличности все следуемые авторам суммы, выдавать оные по первому востребованию, хотя бы то было ежедневно, или отсылать суммы те по определенным срокам в назначенные места. Притом магазин сей предоставляет себе за комиссию с какой бы то ни было книги по 10%, с газет и журналов по 5%, а с книг, имеющих предметом цель благотворительную, ничего не будет положено за комиссию».
Объявление Ротгана интересно для нас указанием на те условия, которые ставились книжными магазинами авторам книг.
Мы видим, что комиссионный процент за продажу книг был 20%, и с расчетом книгопродавцы, видимо, не стеснялись, автору приходилось подолгу ждать следуемых денег.
Наконец в 50-ых годах в доме Коссиковского пытался возобновить торговлю своего отца Смирдин сын, но дело тоже не пошло, и магазин вскоре закрылся.
Не малую роль играл означенный дом и в деле развития музыкальных вкусов петербуржцев. В нем долгое время помещался Музыкальный клуб. О нем мы находим следующие данные в «Описании С.-Петербурга Георги»[269]. «Музыкальный клуб учредился соединением из некоторых охотников музыки. Плата была назначена 10 рублей, и за сей приход наняты были комнаты, также управляющий музыкою и несколько аккомпанирующих и духовых музыкантов из придворной капеллии. Были ведомости, журналы, стол и прочее, такожде определено было давать ежемесячно один бал или маскарад. Число членов достигло до 300, оркестр был составлен из придворных музыкантов, такожде нанимались виртуозы и придворные певчие. Тогда начал клуб блистать, но великие издержки, несоблюдение экономии и ссоры причинили, что оный в 1777 году рушился. Из рассыпанного общества составилось в 1778 новое, с платою 15 рублей, которое вторично погибло в начале 1793 года. Из дебрей сего наипреимущественно клуба составился попечением барона Демидова, статского советника Стинселя, купера (т.-е., виноторговца) Бландо и некоторых других ревностных охотников до музыка еще до исхода 1792 года новый музыкальный клуб под названием «Музыкальное общество».
К этим сведениям Георги относительно первого периода существования общества, т.-е. 1772—1778 г.г., мы можем прибавить очень немногое[270] — общество занимало помещение в бывшей Малой Морской, ныне улица Гоголя в доме Кизеля. Зато нам посчастливилось отыскать подробные сведения о втором периоде существования общества опять таки в момент его распадения и о первых годах третьего периода. Прежде всего Георги ошибся в дате: вторично Музыкальное общество погибло не в начале 1793 года, а в начале 1792 года, так как уже 25 и 26 марта этого года[271] «пополудни в 4 часа продаваться будут в прежде Чичериновом, ныне Куракиновом доме оставшиеся от музыкального клуба вещи: музыкальные инструменты, столовая и поваренная посуда, серебро и мебель». Причина вторичного крушения общества довольно подробно указывается самим же обществом: «избранный музыкальным клубом комитет, — читаем мы 16 февраля 1792 года[272], — объявляя господам членам, что как ныне для заплаты прежних долгов потребны деньги, а из господ членов многие должны за биллиард, карты, также и эконому, поставляет себя долгом известить, чтоб господа члены постарались долги свои заплатить к 25-му числу сего месяца. Деньги поручено принимать эконому и давать в получении оных расписки, в противном случае комитет принужденным себе найдет впредь пропечатать в ведомостях именно тех, кто должны». Прошло 25 февраля, пролетела масленица, наступил великий пост, и появляется вторичное извещение от Комитета Музыкального Общества вместо обещанного им пропечатания фамилий неисправных должников. В этом извещении комитет указывал, что[273] «небольшое число старых сочленов обещали учинить клубу вспомоществование, другие же на то согласия своего не объявили, а между тем время бездействия проходит и долг на клуб вседневно возрастает, почему подтверждается сим прежнее извещение, что за неимением в клубе наличных денег, оставшиеся вещи употреблены будут на удовольствие долговых требований». — Как изысканно изъяснялись 150 лет тому назад — вместо продажи через судебного пристава, например, говорили: «на удовольствие долговых требований».
Из текста приведенных извещений видно, что общество погибло от долгов его членов и что общество называлось музыкальным больше для проформы — на самом деле это был клуб, в котором процветали биллиард, карты, угощение и выпивка, а музыка была добавочным развлечением. Правда, каждою осенью делалось извещение, подобное следующему[274]: «старшины музыкального общества уведомляют сим почтенных членов оного, что обыкновенные концерты и маскарады имеют ныне вновь начаться, а именно 1-ый концерт 6 сентября, а первый маскарад 10 сентября, концерты имеют продолжаться по одному в неделю, а маскарады однажды в месяц», но на самом деле маскарады и балы происходили гораздо чаще, а о концертах делалось нередко извещение, что с субботы этот концерт переносился на пятницу, или просто по независящим от клуба обстоятельствам не мог состояться. — Балы и маскарады общества усердно посещались, по при этом приходило много и не членов общества, которые входили под видом таковых, не заплатя членского взноса. Как бороться с таким злоупотреблением? В настоящее время этот вопрос может показаться наивным — поставить у входа контроль и поверять билеты. Но в то доброе, старое время спросить билет у какого-нибудь сановника, идущего на маскарад бесплатно, было рискованно, сановник мог обидеться, и в результате вышла бы тяжелая по своим последствиям история. И заправилы Музыкального общества прибегают к такой хитрости. Они объявляют[275]: «но как швейцар, по недавнему его в должность вступлению, не имеет чести знать лично всех г.г. членов, то старшины просят, чтоб они при входе благоволили предъявлять ему свои билеты, потому что ему приказано таких, коих он не знает, без билетов не пускать.
Буде же коим членом общества билет случайно утрачен, то он, объявляя о сем заблаговременно в конторе, может получить другой». Так было поступлено для начала, а затем мало-по-малу контроль вошел в употребление, и его перестали считать за личное оскорбление. Во втором периоде своего существования Музыкальное общество имело ограниченное число членов, именно оно объявляло[276], что, с 1-го сентября открыт прием вместо отбылых, т.-е., вышедших из общества, вновь желающих вступить сочленами, причем знать дается, что токма столько принято будет, сколько на годовое содержание нужно будет».
6 марта 1792 года[277] на развалинах второго Музыкального общества, помещавшегося в «бывшем Чичерина, ныне Куракина доме» состоялось учредительное собрание вновь образованного общества; 1 ноября того же года были произведены выборы старшин, утвержден вступительный взнос в 50 рублен, наем помещения[278] и «старшины Музыкального общества имеют честь уведомить г.г. членов, что первый концерт имеет быть в субботу, т.-е. 20 числа сего месяца (ноября). Начнется он большой симфонией г. Гайдена, после которой славный г. Гезелер будет играть концерт на фортепиано, потом будут петь несколько арий, и после оных кончится концерт торжественною музыкою, сочинения г. Сарти с роговою музыкою и хорами. Дамские и гостинные (т.-е. розовые для входа на концерт) билеты выдаваемы будут членам в пятницу и субботу до полудня».
Как видим, открылось Музыкальное общество вполне торжественно, и первый концерт был достоин наименования общества — музыкальное: в нем игрались классические произведения — европейской знаменитости Гайдена и любимца двора петербургского светила итальянца Сарти. Звучало на этом концерте и фортепиано под руками «славного Гезелера», гремел и придворный роговой оркестр, тот оркестр, который приводил в изумление всех знатоков музыки и который исчез безвозвратно с XIX века. На осень 1793 года общество пригласило на свои концерты «первую певицу итальянской труппы госпожу Галлети и господина Бениния, тенора, которые обещались в течение настоящего года быть на 13 концертах[279]. Но такое «музыкальное» направление общества продолжалось неделю; концерты снова отходят на второй план, и «с дозволения правительства Музыкальное Общество имеет честь известить подписавшихся на маскарад оного общества, даваемого в доме княгини Лобановой-Ростовской (общество уже переехало из дома бывшего Чичерина, но и этот другой дом находился в изучаемой нами местности, это дом бывший военного министерства против Исаакиевского собора, дом со львами), что за билетами для гостей на сей маскарад, имеющий быть в субботу 26 ноября после театра, присылать можно во оный дом с 9 часов утра и до вечера. Для лучшего украшения сего маскарада покорнейше просить приезжать на оный в характерных костюмах или по крайней мере в венецианах. При входе в маскарад можно получать разное маскарадное, характерное платье и карикатурные костюмы, восковые маски, полумаски, венецианы и «шапо ба» — что за «низкая шляпа» была в то время модою, мы не знаем[280].