– Болеет Лёка, – печально констатировала Дуся.
– Болеет, – демонстративно печально повторяла Анжела.
– Вон какая температура. Впору «Скорую» вызывать.
– А ее заберут? – не смела надеяться Лика.
– Да кто ж это ее отдаст? – вступалась за Элону Ваховская и объясняла толстокожей Анжеле: – Дома, деточка, и стены лечат.
– А она не дома! – напоминала девочка, чем невольно ранила Евдокию.
– А где же? – интересовалась та, но вопрос оставался без ответа.
Тогда Лика предпринимала еще одну попытку и вкрадчивым голосом с выражением притворной печали на лице спрашивала:
– А Лёка не умрет?
– Что ты! – крестилась Дуся. – Господь с тобой, Анжелочка! Нет, конечно.
– Никогда? – не хотела верить в очевидное Лика.
– Никогда! – заверяла ее Ваховская и бежала в комнату проведать несчастную.
– Это плохо, – бурчала себе под нос Анжелика и брала очередной кусок сваренного Дусей сахара.
Неприязнь девочек друг к другу родителям была очевидна. К тому же о ней неоднократно упоминала и Дуся, пытавшаяся цитировать притчу о Каине и Авеле. И Олег, и Римма по причине собственной необразованности не обращали внимания на библейские примеры, а потому предпочитали язык конкретный, без двусмысленностей.
– Ладно, – махала рукой Дуся. – Вы уж меня простите, если лезу не в свое дело…
«Конечно, не в свое», – мысленно отвечала Римка и пристально смотрела на мужа. Тот темнел лицом, опускал голову, но Евдокию не одергивал. Наоборот, Олег Иванович впадал в задумчивость, о чем свидетельствовало особое выражение лица. Взгляд Селеверова опрокидывался куда-то внутрь, а со стороны казалось: фокусировался на одной точке. От этого у окружающих возникало ощущение собственной никчемности. Жизнь начинала казаться бессмысленной по сравнению с не существующей в пространстве точкой приложения селеверовской мысли. Не случайно в такие моменты Римка буквально ненавидела мужа. Но трогать не осмеливалась, хотя руки чесались. «Вот подошла бы да врезала», – мечтала про себя Селеверова, пытаясь определить, в какой фазе мозгового штурма находится супруг. Сделать это было непросто: взгляд Олега Ивановича туманился, а лицо, кроме отстраненности, ничего не выражало. Идол, да и только.
На самом деле Селеверов переживал сложившуюся ситуацию и точно так же, как Римма, в глубине души не мог похвастаться объективностью по отношению к девочкам. Ему, по правде говоря, тоже больше нравилась Элона, но чувство вины, сопровождавшее эту преступную любовь, заставляло выказывать знаки внимания в адрес Анжелики гораздо чаще. Да и некоторая угрюмость и природная сдержанность Лики напоминали Олегу Ивановичу его самого. Эти качества остались с Хозяином на всю жизнь, просто стали ошибочно восприниматься как мужская харизма: строг, немногословен, деловит, расчетлив, подозрителен и т. д. Ну чем не герой производственного романа, пришедший в мир, дабы делать дело, а не растрачивать жизнь на мелочи и пустяки? Но это он! А девчонке как жить?
Особенно обидно становилось, когда супруга, глядя на спавших дочерей, безапелляционно заявляла:
– Господи, ну вся в тебя. И рожей, и кожей…
«Ну да… Не так привлекательна, как Элона. Спина широковата, грудь килем, как у курицы, рыхлая, неуклюжая… Зато умная, постоянная. Такая знает, что хочет. Далеко пойдет», – успокаивал себя Селеверов и тайком разглядывал ни о чем не подозревавшую Лику.
– Что ты вылупился-то на девчонку? – сердилась Римка, искоса наблюдавшая за всеми передвижениями в комнате. – Заняться, что ли, нечем? Вон уроки проверь.
И тогда Селеверов шел, и начинал обязательно с Анжелики, и хвалил дочь за сообразительность, и поглаживал шершавой ладонью по голове с такой силой, что девочка сама уворачивалась от отцовских рук.
– Ну, башка! – как умел, восторгался Олег Иванович, возможно думая, что делает дочери комплимент. – В кого ж ты такая умная?
Вопрос зависал в воздухе – Римма молчала.
– В меня, – ничтоже сумняшеся заявляла Элона и бесцеремонно залезала к отцу на колени.
Анжела багровела и с надеждой смотрела на Селеверова.
– Нет, Лёка… Ты у нас в маму – у той тоже ветер в голове гуляет. Три копейки сложить не может. А вот Лика – в меня. Профессор! Папина дочка.
– Ты меня не любишь? – распахивала синющие глаза Элона, чем вводила отца в ступор.
– Люблю.
– А кого больше?
– Одинаково, – выкручивался Олег Иванович.
Сестрам ответ отца не нравился, потому что в нем не было правды, и девочки это чувствовали.
Окончательное распределение дочерей по секциям – «мамина», «папина» – произошло естественно и органично.
– Папе скажу, – воинственно заявляла Анжела разошедшейся не на шутку сестре.
– Давай, говори. Напугала, – парировала материнская любимица.
– Нехорошо, – встревала Дуся, следившая за эмоциональным балансом в отношениях девочек.
– Хорошо, – успокаивала ее Элона и, стащив с комода кружевную салфетку, примеряла ее перед зеркалом как мантилью. – Красиво?
– Некрасиво, – спорила с очевидным Лика и теребила пухлыми пальчиками вязаную скатерть.
– Это тебе некрасиво! – огрызалась младшая сестра и с упоением кружилась среди коробок, загромоздивших Дусину квартиру.
– Не ссорьтесь! – пыталась примирить девочек Ваховская и каждый вечер перед сном обращалась к Богу за помощью: – Вразуми меня, Господи, старую дуру…
Соломоново решение пришло к Дусе во сне: некто, повадками напоминающий ангела, вел ее по коридору четырехкомнатной квартиры и крылом указывал на запертые двери: Римма, Олег, Элона, Анжела.
– А я же где, Господи? – поинтересовалась Дуся и проснулась с ощущением выполненного долга.
– У девочек должны быть разные комнаты, – заявила она родителям во время очередной экскурсии по новой четырехкомнатной квартире, манящей своими немыслимыми просторами.
– Как же! – раздраженно отметила Римка. – Я почти восемь лет без спальни, а им – отдельные комнаты.
– Почему без спальни? – растерялась Дуся, вспоминая сон.
– Обойдутся твои Лелёки, – отрезала Селеверова и колупнула краску на косяке. – Так и знала! Покрасить нормально не могут. Вон потеки какие!
– Где?! – присоединился Олег Иванович и зачем-то колупнул то же место. На косяке образовалась грязная отметина.
– Тебе делать, что ли, нечего? – набросилась на него жена, любую недоделку в новой квартире воспринимавшая как катастрофу.
Селеверов надулся.
Ожидание измотало супругов, сделало обидчивыми и раздражительными. За шаг до счастья Селеверовы начали ругаться и безостановочно спорить. Одна Дуся передвигалась по новой квартире как блаженная, с любовью поглаживая свежевыкрашенные подоконники и косяки.
– Чуть-чуть осталось, – успокаивала она новоиспеченных родственников и добавляла про себя: «Слава богу!»
– Ну что, Евдокия, – для поддержания разговора интересовался Олег Иванович. – Не жалеешь?
– Да что вы! – расплывалась в улыбке Ваховская и снова вспоминала волшебный сон.
– Выбирай тогда, – благородно заявлял Селеверов и подхватывал Римку под руку.
– Как скажете, – отказывалась от выбора Дуся и по-собачьи преданно смотрела на супругов.
– Нет уж. Ты давай сама…
– Как скажете, – смиренно повторяла Ваховская и опускала глаза.
Последнее слово, как всегда, оставалось за Риммой. В преддверии переезда она неожиданно обнаружила, что мечта о кабинете находится под угрозой. Селеверова заволновалась, а тут еще эта Дуся со своими советами – разные комнаты девкам подавай. «Нет уж! Дудки! Что же мне, в зале жить? – возмущалась Римка. – Как же! Обязательно! Эти сопли будут по комнатам, а нам с Олегом?!»
Селеверова неоднократно рисовала на тетрадном листе план квартиры, пытаясь по справедливости распределить квадратные метры. «Это спальня», – вписывала она в один квадратик. «Это кабинет» – в другой. «Это детская. Это зал». Некуда было деть Дусю, и Римка перечерчивала план заново, и начинала распределять комнаты повторно. Выходило то же самое: как ни крути, Дуся не вписывалась никуда. А если еще по отдельной комнате девкам, то тогда и самой Римме в новой квартире не место. После третьего, четвертого, пятого подхода стало очевидно: кабинета не будет, Лелёкам – одну комнату.
Это открытие Римка переживала три недели, пока не смирилась. «Ну не в кухне же она жить будет!»
– Смотри, Евдокия, – в который раз наседал на Ваховскую Хозяин. – На днях переезжаем. Куда свое барахло ставить будешь?
В поисках места для «барахла» Дуся еще раз обошла квартиру, но так ни на чем и не остановилась.
Переезжали в один день: Дусю уже изрядно уставшие грузчики загружали последней.
– Осторожнее! – бросалась Ваховская на помощь парням и пыталась сама подать в машину ту или иную коробку.
– Не мешай, мать, – останавливали ее такелажники и утрамбовывали в кузове грузовика нехитрый Дусин скарб.
– Не мешай, мать, – останавливали ее такелажники и утрамбовывали в кузове грузовика нехитрый Дусин скарб.
Последним из опустевшей квартиры выносили обшарпанный сундук, долгое время простоявший в коридоре. Увидев его, Римка возмутилась и остановила процесс:
– С ума сошла! Ты б еще с собой лавку от подъезда прихватила. В новую квартиру – такое старье!
– Ну что вы, Римма, – растерялась Ваховская и развела руками. – Это же мамина память. Куда ж я без него?! Там же вещи…
– Какие у тебя вещи? Две чашки, три ложки. «Мамина па-а-амять», – передразнила Евдокию Селеверова. – Столетняя рухлядь это, а не «мамина память». Разгружай давай «мамину память» – все равно ставить некуда!
После Римкиной тирады Ваховская сгорбилась и заметалась, не в силах принять решение. Она перебегала с места на место: от машины к подъезду и наоборот, пока грузчики не закричали:
– Слышь, тетка! Ты давай рожай быстрее! Грузить или оставлять? Время поджимает…
Дуся просительно посмотрела на Селеверову, но ровно через секунду поняла, что ни на какие уступки Римка не пойдет, а если просить, то не пойдет точно. За эти семь лет она уже достаточно хорошо изучила ее характер, поэтому в бессилии опустила руки и тихо ответила:
– Оставляйте. Может, добрые люди приберут. На дачу или куда там…
– Разбирай, мать, барахло свое. И едем.
Дуся склонилась над сундуком, любовно провела по крышке ладонями, звякнула замком и скорбно замерла над «маминой памятью».
– Быстрей давай! – прикрикнула на нее Римка и взобралась в кабину грузовика. – Тоже мне, спящая красавица…
Ваховская засуетилась, подняла крышку, оклеенную изнутри этикетками с папиросных коробок, оглядела содержимое сундука и на секунду задумалась.
– Быстрей! – торопила ее Селеверова, не обращая внимания на горестное выражение лица той, благодаря которой сегодня оказался реальным этот переезд.
Евдокия откинула серую суконную тряпку, покрывавшую вещи, немного подумала, провела рукой, словно слепая, и вытащила из сундука два фотоальбома, затянутых в плюш. Зажав их под мышкой, она аккуратно, точно хрустальную, опустила крышку на место и перекрестилась.
– И это все? – язвительно поинтересовалась Римка.
– Все, – выдохнула Дуся и смахнула слезу.
Такелажники оживились, с лязгом закрепили борта грузовика и в предвкушении финала радостно загалдели:
– Не грусти, мать! Зять новый купит. Мадам попросит – Иваныч сделает.
Дусе не был нужен новый сундук. Ей был нужен этот – обшарпанный, дореволюционный, единственный, хранивший память о безвременно ушедшей маме, которую Евдокия и в глаза-то не видела. Только на фотографии. Дуся чувствовала себя предательницей по отношению к родителям. В душе смиренницы Ваховской росло несвойственное ей сопротивление. Но женщина усилием воли погасила назревавший бунт и взобралась в кабину, где ждала ее сердитая Римка, около которой предстояло прожить еще какое-то, одному Господу Богу известное время.
«Ну… сколько Бог даст», – подумала про себя Дуся и произнесла вслух:
– В добрый путь.
Селеверова скептически посмотрела на нее и усмехнулась:
– Не бойся… без куска хлеба не оставим…
– Да что вы! – привычно всплеснула руками Евдокия Петровна. – Разве я об этом?
– Не зна-а-а-аю… – многозначительно протянула Римка и отвернулась.
Селеверов встречал грузовик около подъезда, стоя под ноябрьской моросью в одной рубашке с закатанными рукавами.
– Батюшки! – заохала Евдокия. – Совсем раздетый… Зима на улице… Иззябнет…
– Не скули, – грубо оборвала ее Римка и спрыгнула из кабины на землю.
– Все? – устало поинтересовался Олег Иванович, подозревавший, что придется гонять рабочих еще один раз.
– Все, – подтвердила жена и, не глядя на Дусю, нырнула в пустой пока подъезд: Селеверовы переезжали одни из первых. Откуда-то сверху доносились девчачьи голоса, принадлежность которых Римка определила безошибочно.
– Смотри, мама поднимается, – сообщила сестре Анжела.
– Опять кричать будет… – узнала голос своей любимицы Селеверова.
– Не будет, – пообещала Лика и, вставив ноги в промежутки между прутьями перил, свесилась вниз.
Римка задрала голову и прокричала снизу:
– А ну слезь, пока вниз не свалилась! Живо в квартиру! Кому сказала?!
– Я же говорила, будет, – пробурчала Элона, но перечить матери не решилась и первой испарилась в темном коридоре нового жилья.
– Ну… – по-хозяйски вошла Римка и любовно провела по обоям руками. – Выбрали комнату?
– Это моя! – взвизгнула Лёка и понеслась, скользя по покрытому лакированным паркетом коридору, в комнату, которую мать облюбовала себе под спальню.
– Мимо! – небрежно обронила Римма и поинтересовалась у старшей дочери: – А ты?
Анжелика ткнула наугад в сторону и попала в отнятый у Селеверовой кабинет.
– И ты туда же! – проворчала Римка и вошла в комнату, расположенную между теми, что понравились девочкам. – Вот здесь жить будете…
– Нет! – возмутилась Элона и встала в проходе.
– Это почему это нет?
– Потому что Дуся сказала: у меня будет своя комната.
Селеверова прищурилась, посмотрела на дочь и глухо переспросила:
– А кто такая Дуся?
– Никто, – подсказала ответ сестре Анжела.
– Вот именно, что никто, – согласилась со старшей дочерью Римка, медленно надвигаясь на Элону.
– Сама никто, – не осталась в долгу младшая и на всякий случай ретировалась в коридор.
– Никто, говоришь? – переспросила ее Селеверова и двинулась за ней следом.
Благоразумная Анжелика отодвинулась в сторону.
– Значит, никто?
Лёка молчала, делая вид, что ничего не говорила.
– А ну иди сюда!
Девочка, опустив голову, подошла к матери.
– Никто, значит? – еще раз угрожающе тихо повторила Селеверова. – А вот раз я никто (обняла она дочь за плечи), то и топай отсюда… Во-о-он в ту сторону. На выход…
Элона даже не тронулась с места, чем привела мать в бешенство.
– П-п-пошла во-о-о-н! – заорала Римка и подтолкнула дочь в спину с такой силой, что та чуть не рухнула на пол. – Впере-о-о-од!
Лёка раздумала отстаивать собственную правоту и проворно засеменила ко входной двери.
– И ты то-о-оже! – продолжала кричать Селеверова, теперь обращаясь к старшей дочери.
– Почему? – некстати уточнила Анжела и тут же получила подзатыльник.
– Я перед тобой что, отчитываться буду? Кому сказала?!
– А что случилось? – поинтересовалась входящая в квартиру Дуся именно в тот момент, когда толстая Анжела с непривычной для себя резвостью улепетывала от матери.
– Твое какое дело? – тут же нагрубила Римка и прокричала мужу: – Попробуй их только впусти!
– Там же холодно, – робко напомнила Дуся.
– Ничего! Здоровее будут.
– Му-у-сь, – миролюбиво протянул Олег Иванович. – Ты чего разошлась-то? В подъезде дверь открыта – студено. Потом же сама жалеть будешь.
– Тебя не спросила! – нахамила Римка супругу, перестав соблюдать даже элементарные правила приличия.
Селеверов сдвинул брови. Поставил на пол ящик с инструментами и подошел к жене так близко, что слышала его только она:
– Ошалела от счастья, что ли?
Римка попыталась повернуться к мужу спиной, но тут же была водворена на место властной рукой Хозяина:
– Еще раз рот откроешь…
– И что будет? – не удержалась Селеверова.
– Ничего не будет, – спокойно пояснил Олег Иванович. – И тебя в том числе.
– Напугалась!
– А не надо пугаться, – оборвал жену Селеверов. – Не надо. Ты просто знай. Ррр-а-аз, – Олег Иванович с такой силой саданул по стене кулаком, что хрустнули обои, – и нет…
Римка попробовала было с вызовом посмотреть на мужа, но тут же стушевалась и притихла.
– Поняла меня, Мусь?
Селеверова стиснула зубы.
– Вот и хорошо, – с барской интонацией протянул Олег Иванович и позвал Дусю: – Петро-о-овна! Ну, ты решила, где жить-то будешь?
Ставшая невольной свидетельницей семейной сцены, Ваховская заробела, но ни на секунду не забыла о своей главной миссии – соблюдать интересы девочек – и переспросила Хозяина:
– А как же Лёка с Ликой? Пусть они выбирают…
– Ну уж не-е-ет… – пресек Дусину инициативу Селеверов и подмигнул жене. Та сделала вид, что не заметила. – Без тебя бы этой квартиры не было, тебе и выбирать.
– А как же?.. – снова попыталась вступить в дискуссию Евдокия, но вновь была водворена на место властным взглядом Олега Ивановича. – Здесь тогда, – мяукнула Дуся и указала на ближнюю ко входной двери комнату, причем самую небольшую по метражу.
– Ты, Петровна, не стесняйся. Выбирай ту, какая приглянулась, – вновь с барской интонацией заявил Селеверов.
– Да мне хорошо… Много не надо… И к выходу поближе. Если вдруг выйти, так чтоб не беспокоить… Эту возьму.
Римка Дусиному решению обрадовалась, но этого никак не показала, соблюдая правила игры. Зато девочки, вернувшиеся в квартиру, не преминули заявить Евдокии, что это Ликина комната.