Мы добирались до Горличей целую неделю, и все семь дней шел непрерывный моросящий дождь. В единый миг осень решила вступить в свои права. Листва разом пожелтела и наметилась опадать. Чахлые березы и осины обреченно повесили ветки, и лишь могучий ельник темнел суровой стеной. Дороги развезло, и они превратились в мешанину цепкой грязи, в которой вязли как кони, так и люди.
Добираясь до приграничного Измальца, конь Гертруды потерял подкову, и мы вынуждены были потратить день на поиски кузнеца. Под непрекращающимся дождем мы вымокали до нитки, плащи положения не спасали. Агнесс плакала от холода и хлюпала покрасневшим носом. Чтобы девочка окончательно не разболелась, мы старались ночевать под крышей, но это не улучшало ее состояния. Одежда за ночь не успевала просыхать, и по утрам приходилось натягивать ее сырой.
Чтобы доспехи не заржавели, мы сняли их и увязали в промасленные мешки. От полагающейся уставной рясы тоже были вынуждены отказаться, потому что длинный подол сразу же намокал, и на него налипали фунтовые комья грязи. Мы то ехали, то брели радом с лошадьми, завернувшись в плащи с капюшонами, так что наружу торчал лишь нос, с кончика которого каплями стекала дождевая вода.
Вдобавок я предложила сестрам сделать еще дополнительный крюк и оставить Агнесс в Горличах. Раз уж мы петляли, словно подстреленные зайцы, милей больше – милей меньше, какая разница. Глупо было переться наобум к августинцам с племянницей настоятельницы, лучше уж потом ее к ним отвезти. Долго спорили, кого с ней оставить, наконец решили что Юозапу, как самую изворотливую. Случись непредвиденное – и девочку сбережет и обратно вернуться сумеет. А в орден поедем я и Герта, как два самых сильных бойца в четверке. Мы уговорились, что оставшиеся ждут нас пару недель, а после оседают где-нибудь и шлют весточку матери в монастырь.
Очертания городских строений появились неожиданно, словно нарисованные на небе они вынырнули из серых дождевых сумерек.
Горличи – большой вольный город, населенный торгашами и сомнительными личностями всех мастей, свободно раскинулся в излучине реки. Огромные крепостные стены были уже не в силах вместить желающих жить здесь, и небогатые дома бурным потоком выплескивались за его пределы. Всегда шумный и суетный город замирал глубоко заполночь, и оживал с рассветом. Рукотворный залив, в котором устроили порт – основную золотоносную жилу, был расположен под присмотром городских укреплений, и не затихал круглые сутки. Соединенный каналом-пуповиной с руслом Арканы, он принимал у своих причалов бесконечные швартующиеся речные суда. Те в спешном порядке разгружались и вновь загружались, а потом уходили по торговым делам. Пара фортов ощетинившихся баллистами и катапультами с обоих берегов взирали на его бесконечную суету. Каменные крепостные стены скрывали за собой кривые и узкие улочки, в которых так удобно сдерживать неприятеля. Чудовищно высокие, соединенные многочисленными башнями с устроенными над ними галереями, они совсем не радовали глаз и создавали гнетущее впечатление. Перед укреплениями мог селиться любой желающий, а под защитой стен только люди состоятельные – богатые торговцы, купцы, управляющие городским советом и их приближенные.
Внутрь за крепостные стены мы въезжать не стали, чтобы остановиться там наших денег не хватит. Решили снять на ночь небольшую комнату в средней паршивости постоялом дворе, самое главное: чтоб была возможность согреться.
Уже завтра Юза найдет жилье в другом месте, так чтобы мы не знали. Излишней предосторожности в таких делах не бывает, а то еще неизвестно как дело обернуться может. С тех пор как мне поручили отвести это письмо, сплошь возникают непредвиденные ситуации. Встретиться же договорились на площади перед эшафотом, там всегда людно. Юозапа должна будет приходить через день к послеобеденной молитве и сама разыскать меня или Герту.
На постоялом дворе 'У Покарта', где мы решили остановиться, было многолюдно и все столы оказались заняты посетителями. Вид у них, конечно, был еще тот, но – по заведению и публика. Слава Господу, на нас, похоже, никто не обратил внимания. Да и сложновато разглядеть лицо в сумрачном зале под грязными разводами. К тому же мало ли кого принесло: осень в разгаре, скоро зима, лед на реке встанет. Вот и мотаются разные люди туда-сюда, торопятся – навигация-то к концу подходит.
Герта протолкалась к стойке, а мы с Юзой зажали Агнесс в угол и прикрыли спинами, чтоб не светила. С нами связываться поостерегутся, но при виде хрупкой и маленькой девушки мало ли у кого что в голову стукнуть может – местечко-то не самое благополучное. Но вот сестра махнула нам рукой: айда, мол. Юозапа тронулась первой, следом я направила Агнесс, сама прикрываю; бодигарды, ни дать ни взять. Какой-то му… мужик все же ухватил девочку за плащ, рывком разворачивая к себе.
– О! – только и успел произнести он, как Гертруда оказалась рядом и, положив руку на плечо, вкрадчиво поинтересовалась.
– Паря, тебе, что жить не весело? – хватка у сестры железная, захочешь, не вырвешься. – Тряпочку отпусти! – и сжала пальцы. Не слишком приятное ощущение, когда в захвате плечо над ключицей оказывается, руку от боли чувствовать перестаешь.
А я повернулась лицом к сидящим в зале, недвусмысленно показывая перекрестие меча, чтоб лишних движений не намечалось. Агнесс тоже умница, стояла молча и не паниковала. А то только заварушки нам здесь и не хватало!
– Вот и молодец, – так же тихо прошептала на ухо мужику Гертруда, когда тот выпустил полу плаща. И уже нам: – За мной.
Мы отконвоировали девочку наверх. Не спутница, а все тридцать три несчастья.
Комната что удалось снять Гертруде, была небольшой, вмещала лишь пару нешироких кроватей и колченогий стул возле мутного оконца.
– Скромненько, – входя, прокомментировала Юозапа.
– Сколько денег было, на то и дали, – ответила, словно бы оправдываясь, старшая сестра. – Спать по двое будем, – и захлопнула за нами дверь.
Все, можно расслабиться, сегодня никуда не спешим.
– Камин здесь или печка есть? – спросила продрогшая Агнесс, выбившая зубами отчетливо слышную дробь. В комнате было холодно, вдобавок от окна сильно сквозило.
– Окстись! Кто тебе печку принесет? Не зима ведь. Так согреемся, – сказала я, снимая переметные сумки с плеча и бросая их на пол, чтоб ничего ими не испачкать. Сами все грязные с ног до головы, и вещи тоже.
– А если я еще денег дам? – предложила она.
– Деньгами светить, когда я так отчаянно торговалась? Ты в своем уме? – постучала пальцем по лбу Гертруда. – Чем меньше нас запомнят, тем лучше. Это заведение не того пошиба. Твой заказ переносной печки станет большим событием для прислуги. А оно нам надо?! Раздевайся и лезь под одеяло, отойдешь. Я за едой вниз пошла.
– Может лучше я? – предложила свою кандидатуру Юозапа.
– У меня быстрее выйдет. Ко мне, знаешь ли, точно не привяжутся, – хмыкнула Герта, потирая пальцем шрам на щеке. – Даже оружие доставать не понадобится, а тебе в случае чего помахать придется.
Действительно полезть к старшей сестре мог бы только умалишенный, со статью и размерами першерона она у любого отбивала желание цепляться. Гертруда спустилась вниз, а мы принялись раздеваться. На спинки кроватей развесили сырые плащи и куртки, стянули напрочь мокрющие сапоги. Да, переносная печка или на худой конец жаровня оказались бы сейчас истинным удовольствием!
В дверь постучали. Мы с Юзой как были в исподнем и босые, единым движением схватились за клинки.
– Да? – громко спросила я.
– Это Герта, со мной прислужник.
Мы расслабленно выдохнули. Махнув Агнесс рукой на дальний угол, мол, давай туда, я дождалась пока Юза встанет за дверью, и уже только после этого повернула ключ в замке. Подперев коленом, чтоб не распахнули рывком, стала неспешно открывать вовнутрь. В образовавшемся проеме стояла Гертруда и какой-то мужичок сомнительного вида с двумя ведрами в руках.
– Держи, – старшая сестра сунула мне поднос, заставленный мисками с едой, и вновь повернулась к нему. Стараясь удержать поднос одной рукой, я передала его Юзе, и тут же встала как прежде. А Герта отобрала у мужика ведра и бросила: – Свободен!
Прислужник замялся, норовя заглянуть внутрь, однако сестра закрывала ему весь обзор, второй преградой была я, тоже с не очень ласковым взглядом. Догадавшись, что тот просто-напросто хочет получить маленькую монетку за труды, я завела руку за спину и пошевелила пальцами; наш условный знак. Юозапа положила мне в ладонь какую-то мелочь. Я высунула руку в дверь, и поманила его к себе.
– Держи.
Мужик бочком подскочил, ловким движением ухватил медную монету, и шустро вернулся обратно. Похоже, припугнула его сестра изрядно.
– Благодарствую. Ежели что, зовите, – он коротко поклонился, а потом припустил по коридору и горохом скатился по лестнице.
Я забрала Гертруды одно ведро, и отойдя от двери, пропустила ее в комнату.
– Водичка! – оптимистично воскликнула Юза, увидевшая ведра. – Хоть сполоснемся чуток.
От воды поднимался легкий парок: горячая, благодать. Мы наскоро умылись, обтерлись от двухнедельной грязи, не до роскошеств хорошей купальни сейчас, и приступили к ужину. Еда была немудреная: вареное мясо большими кусками, каша со шкварками, поджаренный на смальце лук золотисто-рыжей горкой, здоровые ломти хлеба и горячая варенуха в кувшине. Правда, не та, которую я пила в детстве – с корицей и гвоздикой. Такую подают только в богатом доме, и для простого люда она слишком дорога. Здесь же был обычный травяной завар из мяты и зверобоя, смешанный наполовину с ягодным самодельным вином и приправленный большим количеством меда. Но, выпив его тоже можно согреться. (Смалец – вытопленное нутряное свиное сало, еду на нем готовили только самые бедные. Варенуха – глинтвейн)
Мы заканчивали ужинать, как вдруг Агнесс, уже клюющая носом, заерзала, недвусмысленно намекая, что ей надо на двор.
– Сейчас, все бросили и повели тебя строем, – буркнула недовольная Юза, – Вон в углу пустое ведро, вперед, – девочка замялась, похоже, ей были непривычны подобные удобства. – Давай, если хочешь, мы отвернемся, застенчивая ты наша.
В походах мы не обращали на подобные мелочи никакого внимания; просто удивительная двойственность поведения. В монастырях мы были само смирение и образец добродетели, ну хотя бы старались принять подобный вид, а в 'поле' сквернословили, ругались между собой, справляли нужду друг перед другом без малейшего смущения. Думаю, что настоятельница прекрасно знала о нашем поведении, поскольку сама была когда-то боевой сестрой, и теперь не пыталась что-либо изменить. А вот в духовных орденах было все по-другому. Там что в монастыре, что за его стенами – сплошная скромность и следование всем обетам; проще заставить свинью летать, чем монашку непристойно выражаться. Возможно все дело в войне: мы же боевой орден, не до сантиментов бывает, когда кому-нибудь голову сносишь. А уж братья! Те скажут, так скажут: иной раз просто заслушиваешься, как и кого они склоняют!
Когда девочка закончила свои дела, плотно прикрыв крышку на ведре, я решила поподробнее расспросить об ее прежней жизни.
– Агнесс, ты ведь у нас из благородных, можно сказать белая кость, – начала я издалека.
– С чего вы взяли? – насторожилась она.
– Хгм-м. Уж за дур нас совсем не держи, – посоветовала я. – Во-первых: ты племянница настоятельницы, а во-вторых – по тебе же сразу видать, где воспитывалась. Скажи, чья ты дочь? – сразу решила отбросить все политесы, не люблю, когда меня норовят поводить за нос.
– Это как?
– У тебя отца как зовут? – продолжила допытываться я.
– А вам зачем? Мне тетка строго-настрого запретила что-либо о себе рассказывать. Вы даже не должны были знать, что я – ее племянница.
От удивления я аж опешила, но быстро справившись с собой, возмущенно выдала:
– Зашибись себе таинственность! Слушай ты, ларчик с потайным дном! Может мы из-за тебя в нехорошую историю влипли, сидим – знать, ничего не знаем! Нам о тебе что-то в монастыре Святого Августина говорить надо? Надо. Тебя же там оставлять придется, вот и давай рассказывай, – продолжила давить я на нее.
– Мне тетка еще одно письмо дала, я его настоятелю должна передать, – наконец выдавила из себя Агнесс.
– Так, красавица! Для меня у тебя все письма? Или может быть стоит хорошенько поискать?! – терпеть не могу подобную таинственность! Нам ведь неизвестно из-за чего на нас тогда напали, то ли из-за письма, то ли из-за нее?
– Нет это все, – мотнула головой девочка. – Вы должны меня оставить там, а дальше это не ваши заботы.
Я взбеленилась. Никто, кроме настоятельницы не смел разговаривать со мной подобным образом. А тут эта сопля позволила себе подобный тон!
– Смотрите, как мы заговорили! Как от холода рыдать или от стертой задницы, это мы завсегда, пожалуйста, бедная малышка! А тут чисто герцогиня!
Агнесс тут же смутилась:
– Я не в этом смысле, просто тетя сказала, что чем вы меньше знаете, тем для вас лучше, – сразу же поправилась она, и виновато добавила. – А чтобы я вам ничего не разболтала, она и мне не рассказала.
– Но назвать имя отца ты все же можешь, – я так просто не сдамся!
– Давайте не надо… – как-то нелогично попросила она. – Вы все равно скоро от меня избавитесь.
– Есфирь, да отстань ты от девочки, – попросила меня Юозапа. – Что за мания у тебя такая – вечно все выспрашивать?! Мало по шапке за свое любопытство получала?!
– Про письмо я ничего не знала, а что в итоге?!
– Да ничего в итоге. Констансу, поди, что-то узнать надо было помимо этого, вот и пытался опоить. А коня перековать собирались, так чтобы побольше времени дать старику подумать, или письмо там какое написать. Думаешь ты одна такая невезучая? Меня вон тоже однажды опоили, так оказалось, что пытались урожай овса в наших комендатериях заранее выяснить, чтоб свой по низкой цене не отдать, а то вдруг продешевят! Он, наверное, и матери собирался что-нибудь передать, а ты смылась как чокнутая! – поведала мне сестра.
Я скривилась. Если то, что сказала мне Юза – правда, то я, конечно же, выгляжу дура-дурой, но чует мое сердце, что здесь не все так просто.
– Ладно, давайте спать, – бросила я к облегчению Агнесс, все одно толком сегодня у нее допытать не получится. – Нам завтра вставать рано.
Мы улеглись на кровати по двое – Гертруда с мелкой Агнесс, а я с Юозапой. Хоть вышло тесно, но спать вместе гораздо теплее. Правда, поворачиваться будем, как в той шутке 'по команде', иначе попадаем.
Утро выдалось холодным и пасмурным. За ночь комната так выстыла, что при дыхании с губ срывался едва заметный пар. Мы лежали с Юзой ложечкой: спина к груди, Агнесс закопалась Герте под бок, и укрылась с головой. Я осторожно толкнула сестру пяткой и шепотом добавила:
– Подъем.
– Уже полдень? – раздалось из-за спины. А когда я повернулась, Юозапа лениво приоткрыла один глаз.
– Почему полдень? – удивилась я.
– Потому что ты сама проснулась, – едко прокомментировала она.
– Язва.
– Вы, засони! С добрым утром! – в полный голос сказала Гертруда. – Я на вас уже час смотрю. Па-адъем! – гаркнула она и ухватила спящую Агнесс за бока.
Вы видели, чтобы с кровати выпрыгивали, оттолкнувшись от нее всем телом? Редкое зрелище! Просто чудо, что после невероятного скачка наша красотка устояла на ногах и не убилась. Она хватала воздух открытым ртом, и очумело оглядывалась по сторонам.
– Утро доброе! – поприветствовала ее Юза, и, потягиваясь, поднялась с постели.
– А? Что? Доброе… – девочка, наконец, проморгалась, выдохнула, обретая дар речи.
Вот так выглядит знаменитая побудка Гертруды в чужом исполнении, если смотреть на это со стороны. В данном случае ее устроили Агнесс. С нами же подобным образом уже не пошутишь, в ответ прилетит – не отмашешься.
– Ну что, быстренько позавтракали и по коням?! – предложила я, начиная одеваться. Поддоспешник был чуть влажный, а сапоги совершенно не высохли в холодной комнате.
– Три тебе завтрака. Здесь жратву подают только после обеда, – обрадовала нас старшая сестра.
– Вчера предупредить не могла?! – раздраженно заметила Юза, натягивая стегач. – Все бы не съели.
– Сегодня пятница, постный день, – начала выкручиваться Герта.
– А ты головой нигде не ударялась? Обычно посты за тобой не наблюдаются, – выгнула бровь Юозапа, перестав застегивать поддоспешник.
– Ну хорошо, я просто-напросто забыла об этом сказать! – наконец созналась та. – Ничего страшного, можно подумать, нам привыкать.
Ох-хо-хо! Тоскливо будет отправляться в дорогу на голодный желудок. Настроение махом скисло. Мы споро собрались, надвинули капюшоны пониже, и гуськом вышли за дверь. Быстро прошли по коридору, спустились вниз в залу. При свете дня постоялый двор предстал перед нами во всем своем убожестве. Нет, мы ночевали в местах и похуже, но тут тоже изрядный клоповник. Лавки лежали на столах кверху ножками. Ну надо же! Здесь даже пытаются убираться или хотя бы подметать пол. За стойкой никого не было, у входа на голой лавке вытянулся какой-то бугай самого бандитского вида. Когда мы подошли к дверям, он, не вставая с лежбища, вытянул руку, преградив нам путь, и гаркнул.
– Верус!
На вопль вышел заспанный хозяин, почесал большой живот, и, бросив на нас хмурый взгляд, выдал.
– Оплачено, отпускай, – потом громогласно зевнул, развернулся и утопал прочь.
Здоровяк убрал руку. Мы вышли. Ну и обслуга здесь, ишь как пасут клиентов, а то вдруг смоются не заплатив.
Под небольшим навесом стояли наши лошади, других не было. Свели что ли? Это наши чужому в руки не дадутся. А вот седла отсутствовали. Вот гады! Но нет зря наговариваю: вон давешний мужичек тянет Гертрудино.