– А что за личности их расспрашивали? – Констанс стремительно развернулся, и пристально посмотрел на секретаря. – Описать могут?
– Уже опросили. К ним подходили всегда разные люди, от простолюдинов до клириков. Внешность не совпадает.
– Та-ак! Кому-то я дорожку перешел! Знать бы еще кому именно! – он отвернулся, поставил бокал на столик и подошел к окну.
Солнце садилось, окрашивая белые крепостные стены ауберга в золотисто-розовый цвет. В задумчивости епископ побарабанил пальцами по свинцовому оконному переплету. От подобных известий хорошее настроение в миг улетучилось.
А Боклерк терпеливо ждал.
– Плохо, конечно, – наконец произнес Констанс. – Но не неожиданно. Отправь послания во все поместья, если кто будет интересоваться хоть чуточку мной или моими средствами, пусть сразу же извещают. Предупреди братьев, чтобы с посторонними не болтали, и обязательно постарались захватить мне хоть одного любопытного. А уж там допытаем.
Он вернулся и снова сел в кресло, тщательно расправив складки сутаны на коленях. Секретарь сложил донесения, поданные ему епископом обратно в папку, и опустился на стул, на котором сидел прежде.
– Так теперь вернемся к нашим баранам, – как-то устало предложил его преосвященство, после недолгого молчания. – Деньги, скорее всего, у кардинала появляются от Сисвария, но почему-то тот не записывает их в расходную книгу.
– А может у него есть еще одна? – предложил Боклерк.
– Возможно, конечно, но тогда бы умнее было не только приход не записывать, но и расход. Ты знаешь, как это бывает. Но мой человек делавший списки служит непосредственно у кардинала, и чтобы он не нашел ее при тщательном обыске… Подобное маловероятно. Похоже, Джованне боязно разглашать источник средств, а вот траты он записывает туда по привычке. Наверное, как-то так, – рассудил епископ, и опять задумался. – Попробуем пойти другим путем! – определился он после пятиминутной паузы. – Здесь все дело в Сисварии. Собери все сведения о молодости этого резвого козла. Думается мне, что корень всех его денег скрыт там. Ты не помнишь, почему скандал с его болячкой не был сильно раздут?
– Сейчас посмотрю, ваше преосвященство, – сказал Боклерк, встал и направился к большому шкафу, стоящему у стены слева. Открыл дверцу, вынул какую-то книгу и тот отъехал в сторону, открывая потайную комнату. Секретарь зашел во внутрь, достал большой растрепанный, распухший от вложенных записок том, и положил его на епископский рабочий стол. – Вот, здесь собрана вся подшивка церковных дел за 487-ой год, – Констанс поднялся и пересел на кресло, что стояло у стола. – Из-за того, что епископ Сисварий прежде не попадал в сферу интересов вашего преосвященства, то четкой подборки на него нет. Скорее всего, здесь имеются разрозненные заметки.
В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, в кабинет зашел брат-прислужник с подносом, уставленным тарелками с несколькими блюдами и кувшином вина.
– Ужин его преосвященству, – негромко произнес он, ставя поднос с краю на рабочий стол. Это был невысокий, субтильного телосложения мужчина, в положенной рясе и скалипуре, откинутом на плечи, как носят все старшие братья ордена Святого Варфоломея.
Прислужник поклонился и собрался, было, выйти, как его окликнул Боклерк.
– А почему брат Эжен сам не подал ужин?
– Он немного занят, боится, что ростбиф из ягненка подгорит, и попросил подать меня, – смиренно объяснил тот, не поднимая на секретаря глаз.
– Постой! – Констанс оторвался от чтения записей и теперь внимательно рассматривал принесшего поднос. – Подойди-ка сюда.
Брат подошел к рабочему столу.
– Налей и выпей, – приказал епископ, указывая на кувшин с вином.
– Ваше преосвященство, я же не могу пить из вашего кубка, я недостоин…
– Пей!
Брат взял с подноса кубок, слегка дрогнувшей рукой налил в него вина из кувшина, и уже было поднес ко рту, как неожиданным резким движением выплеснул содержимое Констансу в лицо. Следом запустил кубок, метясь в голову, а после, сорвавшись с места, кинулся к двери. Секретарь быстро сориентировавшись, постарался загородить ему дорогу и с криком бросился на перерез. Прислужник вытащил откуда-то из складок рясы недлинный нож и, не глядя, отмахнулся от Боклерка. Тот с неожиданным проворством нырнул в сторону и вниз, все же стараясь при этом сбить беглеца своим телом с ног.
Констанс, несмотря на свою старческую слабость и медлительность, сумел увернуться от выплеснутой на него жидкости и метко брошенного кубка, попросту рухнув на пол вместе с креслом под защиту массивного стола. Как только прислужник рванул к двери, епископ шустро выбрался из-под тяжелого кресла, и, метнувшись к себе в спальню, захлопнул дверь.
Убегающий, не обращая никакого внимания на маневры епископа, перепрыгнул через падающего Боклерка, и выскочил вон. Впрочем, далеко уйти ему не удалось, уже на лестнице его встретили два брата-сопровождающих с обнаженными фальшионами. С трудом затормозив на скользкой лестнице, он вынужден был ринуться обратно в кабинет. Секретарь начавший подниматься с пола, оказался вновь сбитым, отчего придушенно охнул и осел сбоку у распахнутой двери. Однако при падении ему каким-то чудом удалось выбить нож из рук прислужника; тот улетел рыбкой в сторону. Следом за беглецом ворвались два дюжих брата-сопровождающих.
– Живым! – сдавленно выкрикнул Боклерк, стараясь отползти в угол, подальше от места возможной драки.
Братья не спеша, начали наступать на мужчину, слегка разойдясь в стороны, чтобы взять его в клещи. Тот в ужасе заметался перед большим столом, к которому пытались прижать его братья; вырваться не представлялось никакой возможности. Тогда он схватил с подноса чудом не упавший кувшин, сделал из него пару больших глотков, а оставшуюся жидкость выплеснул в лица наступающим. Братья проворно закрылись руками. Секунда, другая – ничего не происходило. Затем беглец как-то странно вздрогнул всем телом, схватился рукой за скалипур возле горла, словно пытаясь оттянуть, но почти сразу свалился на пол, дернулся пару раз и затих. Однако братья-сопровождающие не спешили подходить к нему, настороженно поглядывая на распростертое тело.
– Что стоите, дурни! – прохрипел Боклерк из угла. – Окно откройте! Все уже! Не встанет он!
Один из братьев подошел к окошку и распахнул настежь, другой постучал в дверь спальни епископа.
– Ваше преосвященство, – пробасил он, – Можно выходить! Безопасно!
Спустя полминуты дверь открылась, и епископ вышел из комнаты. На нем, прямо на сутану, была одета короткая до бедер безрукавная кольчуга (хоубергеон), с полами, запахнутыми одна на другую, из-за чего на груди образовывался двойной слой. В руке он сжимал кинжал.
Окинув комнату быстрым взглядом и слегка задержавшись на распростертом теле, Констанс немного нервно поинтересовался:
– Сам, или вы постарались?
– Сам, ваше преосвященство, – ответил один из братьев.
– Боклерк? – спросил епископ, выходя на середину кабинета.
В комнате царил приличный разгром: перевернутое при падении кресло и стул, сбитый рухнувшим на пол секретарем, валялись кверху ножками, собранный волнами ковер был залит вином и засыпан останками трапезы с упавшего подноса. Маленький столик тоже оказался опрокинутым, его хрупкая столешница не выдержала и разломилась пополам. Поверх всего этого лежали рассыпавшиеся по всей комнате листы из сброшенной со стола книги.
– Со мной все в порядке, ваше преосвященство, – прохрипел секретарь из своего угла, до сих пор так и не вставший на ноги, слишком крепко его приложил вернувшийся убийца.
Братья принялись осматривать тело прислужника. Епископ брезгливо обошел лежащий на полу труп по широкой дуге и направился к окошку вдохнуть свежего воздуха, от ядовитых испарений сильно разболелась голова. К тому же запах смешавшихся блюд и опрокинутого на пол вина вызывал дурноту. Наконец Боклерк поднялся и, ссутулившись, тоже проковылял к телу. Присев он осторожно, двумя пальцами повернул голову лежащего туда-сюда в надежде опознать, вдруг он уже видел его и узнает, кому же тот служил. Не удалось, в памяти ничего не всплывало.
Дюжие братья шустро стянули скалипур и распахнули рясу на его груди – никаких отметин указывающих на принадлежность к наемникам не было, только простой нательный крест.
– Ну, что там? – нетерпеливо спросил Констанс, не оборачиваясь.
– Пока ничего не ясно, ваше преосвященство, – ответил секретарь, и протянул руку одному из братьев. – Дай-ка сюда нож, и поднос тоже.
Тот протянул ему клинок со своего пояса, другой подал серебряный поднос, на котором убийца принес ужин. Боклерк обнажил руку покойника, задрав широкий рукав рясы, подложил по нее поднос и ловким движением полоснул по сгибу локтя, перерезая вены. На светлый металл нехотя полилась алая кровь.
– Что и требовалось доказать, – как бы для себя произнес секретарь, а затем уже громче обращаясь к епископу добавил: – Ваше преосвященство вас хотели отравить синильной кислотой. (Синильная кислота – цианистый калий, при отравлении цианидами организм перестает усваивать растворенный в крови кислород, отчего даже венозная кровь становится ярко алой.)
– То, что хотели отравить, я уже сам понял, – ворчливо выдавил из себя тот. – И то, что это была синильная, тоже много не дает… Круг желающих поквитаться со мной широк до невозможности!
На столь очевидное высказывание Боклерк отвечать не стал.
В дверь кабинета заглянул послушник Марк. Лицо его было белее мела, а сине-серые губы дрожали.
– Т-т-там… Т-т-там… – судорожно силился произнести он.
– Ну что там? – недовольно рявкнул епископ.
Но мальчик не отвечал, он большими глазами смотрел на распростертое на полу тело, вокруг которого копошились пара братьев и секретарь с окровавленным ножом в руках. Следом за парнишкой в дверях показался еще один брат-сопровождающий.
– Ваше преосвященство, – начал он спокойным и деловым тоном. – На кухне старшего брата Эжена и его прислужника зарезали. Лично осматривать будете?
– Боклерк?
– Буду, ваше преосвященство, – кивнул тот, вставая с колен и отряхивая сутану, оказавшуюся разрезанной в паре мест нападавшим. – Может хоть что-то разъясниться.
– Пошли, – Констанс отошел от окна и направился к двери. – Этого, если уже закончили, унесите куда-нибудь, и избавьтесь по-тихому, чтобы никто не знал. А после, прикажите навести порядок. И смотрите, чтобы за эти стены ни одного слова не просочилось!
Секретарь вышел из кабинета первым, сдвинув с дороги так и не пришедшего в себя Марка, за ним епископ, отвесивший мальчику подзатыльник.
– Живо к себе! И чтобы до завтрашнего утра не появлялся! – послушник словно бы очнулся, оторвав взгляд от трупа, судорожно сглотнул и дернул что есть силы по коридору к узкой лесенке, которая вела на третий этаж, где ему выделили маленькую каморку.
Возглавляемые братом они спустились на первый этаж, прошли по неширокому коридору и попали в жаркую кухню. Противоположную от двери стену почти полностью занимал очаг, на огне которого уже обуглилась тушка небольшого поросенка, отчего по кухне плыл горелый запах, перебивая все остальные. На большом столе, стоящим поперек помещения, лежал молоденький парнишка лет пятнадцати с неестественно вывернутой головой. На лавке стоявшей перед столом ничком лежало второе тело – брат Эжен. Из-под него натекла приличная кровяная лужа. Брат-сопровождающий, нимало не смутившись, прошел до очага, снял вместе с вертелом сгоревшего поросенка и отставил его в сторону. Боклерк, стараясь не испачкать обувь, вошел следом. Епископ застыл на пороге, брезгливо прикрывая нос вышитым платком. Секретарь подозвал брата-сопровождающего, и они вдвоем перевернули тело Эжена. Вся ряса и скалипур были пропитаны кровью. Боклерк осторожно, стараясь не замараться, оттянул ткань и обнажил неширокую рану слева у основания шеи, ставшую причиной почти мгновенной смерти.
– Удар профессиональный, – заметил он, обращаясь к епископу, и продолжил осмотр. – Бил через одежды, так чтобы не обрызгало, мальчику же попросту, как куренку, свернули шею. Однако во всем случившемся я не вижу хорошо подготовленного покушения, – сделал он вывод из всего увиденного. – Похоже, кто-то в сильной спешке отправил к вам наемника, не знакомого с внутренними порядками ордена. Наверное тот, кто подослал убийцу, сильно торопился или хотел все решить с наскока.
Находясь на службе у епископа, Боклерк выучился распознавать множество ядов и симптомы отравления ими, разбираться в манерах и методах работы наемных убийц, усвоил несколько способов и приемов защиты от них. Обучился многим вещам, о которых большинство церковников следующих заповедям Господа и не знало.
– Упокой, Господи, душу раба твоего… – выдохнул Констанс, осеняя себя знамением, и распорядился. – Окажите брату Эжену и его помощнику полагающиеся соборования. Боклерк, проследишь. При похоронах посторонним сообщите, что умерли они от естественных причин, да простит меня Господь за эту ложь! Не нужно, чтоб об этом все языком трепали.
С этими словами он развернулся и ушел к себе.
– Ишь, стервец, орудовал мастерски! – замелит брат-сопровождающий, как только епископ скрылся. – Кровищи словно на бойне натекло! А на самом убивце, поди, не пятнышка?
– Не пятнышка! – подтвердил секретарь, оттирая испачканные пальцы о кухонное полотенце.
– Ну, надо ж!
– Вот что Тиас, – обратился Боклерк к брату-сопровождающему. – Ты же в своей тройки за ведущего?
– Ну!
– Сейчас ваша очередь дежурить? – тот опять кивнул. – Тогда поднимай другую, пусть прочешут все помещения с верху донизу, мало ли что. Необходимо усилить охрану апартаментов нашей епархии, но так чтобы другие не пронюхали. Старшим назначаю тебя, если кто-то будет роптать, направляй ко мне, я лично поговорю с недовольными! Предупреди всех боевых братьев, прислужников и помощников, нечего им прохлаждаться! Переводи на осадное положение, за пределы помещений ходить только по двое, всем вооружиться, но скрытно. Когда приславший убийцу поймет, что затея с отравлением провалилась, то следом могут попытаться убрать его преосвященство при помощи чего-нибудь колюще-режущего. Так, что еще… – секретарь невольно копировал манеру речи и интонации епископа. – Завтра его преосвященство должен будет сразу после заутреней быть в Паласте, сопровождающими будете шестеро разом! Не приведи Господь, что случится с епископом, сам знаешь, где всем скопом оказаться можем! – он указал пальцем вниз, намекая на подвалы Ответственных.
Глава 8.
Оранжереи в Sanctus Urbs давно славились своим разнообразием сортов растущих в них растений и деревьев. К папскому столу круглый год подавались то северная лесная ягода, то прихотливая южная алыча или персики, заботливо выращенные трудолюбивыми монахами. А залы и комнаты в зависимости от сезона украшались ароматными нарциссами, разноцветными нежными ирисами, капризными розами или пламенеющими георгинами.
Утро еще разгоралось розовой ленточкой на востоке, когда его преосвященство епископ Констанс прибыл на назначенную встречу. Он явился, предприняв всевозможные меры предосторожности: с усиленной охраной, одев под сутану свой хоубергеон. Брат Боклерк сопровождавший епископа снарядился не худшим образом, захватив с собой спрятанный в одежде длинный боевой нож.
В оранжерее, что предпочла для укромной беседы ее благочестие Саския, выращивали гладиолусы, и куда ни кинь взгляд, повсюду пестрели длинные колосья цветов, к этому времени в природе уже отцветших, и с тщательной искусностью задержанных в росте здесь, в саду Его Святейшества. Ее благочестие пришла на встречу как всегда облаченная в черное с ног до головы. Монотонность ее одеяний нарушал лишь небольшой серебряный крест на длинной цепочке увитый терниями и розами – символами трудностей и радостей духовной жизни. Саския была женщиной невысокого роста, слегка сутулящейся, с цепким взглядом агатовых глаз. Как большинство халисиек в молодости она блистала красотой, но быстро увяла и теперь походила на сморщенный урюк с немного торчащим вперед носом. К тому же чертами лица она совершенно не походила на своего брата.
– Рад приветствовать вас, ваше высокопреподобие в столь чудесный, уже освященный первой молитвой, утренний час, – куртуазно начал Констанс, слегка поклонившись.
– Вы всегда слыли искусным собеседником, умеющим поддержать разговор любой сложности, – кивнула она в ответ. Голос у Саскии оказался весьма глубокий, ласкающий слух бархатными обертонами. – Но полно упражняться в словоблудии епископ. Пусть ваш сопровождающий выйдет, ничего интересного для него здесь нет.
Констанс махнул рукой секретарю, подтверждая распоряжение благочестивой. Боклерк поклонился и произнеся: 'Я буду у входа, ваше преосвященство. Ваше высокопреподобие…' – вышел из влажной оранжереи.
– Какой преданный и воспитанный мальчик! – фыркнула Саския, пряча руки в рукава черной хламиды. – Говорят, все ваши люди вам преданны?!
– Не жалуюсь, ваше высокопреподобие.
– Теперь мы здесь одни, так что я даю вам разрешение называть меня благочестивой, – милостиво кивнула она и, повернувшись, пошла по дорожке между цветами. Торопливые и мелкие движения ее ног едва угадывались под бесформенным одеянием. Епископ последовал за ней. – Меня, знаете ли, утомляют все эти расшаркивания лизоблюдов и подхалимов, стремящихся выдоить как можно больше денег из папской казны. Святой Престол – это вершина Единой Церкви, а не кормушка для свиней! Давайте присядем вон на ту скамью, еще успеем набегаться за весь день.
Ее благочестие направилась к мраморной скамейке установленной в живописных зарослях цветов, где высокие колосья цветоносов достигали ярдовой длины.