Келья, что в этот раз выделили брату Боклерку, в нарушение правил располагалась в другом конце жилого флигеля. Обыкновенно она была смежной с епископскими покоями, дабы личный секретарь был всегда под рукой. Однако по каким-то причинам его не поселили рядом, и теперь приходилось спешить по темным извилистым коридорам, рискуя в любой момент споткнуться и расшибить себе голову.
Наконец брат добрался до комнат, где находились покои его преосвященства. Немного покопавшись, он снял со шнурка на шее ключ, аккуратно повернул его в замке и медленно стал открывать дверь, а то не приведи Господь, скрипнет. Войдя в кабинет, прошел по ковру, густой и мягкий ворс которого скрыл звук его шагов, обогнул массивный стол, и, нащупав между шкафом и большим напольным подсвечником сливающуюся с панелями дверь, вошел в спальню. Епископ спал на большой и высокой кровати, стоявшей в нише, сейчас скрытой темными занавесями из расшитой парчи. Едва секретарь затеплил пару свечей стоящих на комоде, как блики света заиграли на резных деталях украшенных благородным металлом, стало заметно светлей. Поправив распахнувшиеся при ходьбе полы плаща, он прошептал: 'Господи прости!', – отодвинул портьеру.
Едва его рука коснулась сухонького плеча спящего, епископ открыл глаза. Взгляд у него был ясный, как у бодрствующего человека.
– Боклерк?
– Ваше преосвященство, сестра, что доставила сегодня письмо, покинула монастырь, – напряженным шепотом сообщил тот.
– Послали кого? – тут же спросил епископ.
– Братья вовремя не доложили, – виновато начал оправдываться Боклерк.
Констанс откинул одеяло, и сел на кровати, свесив худые с шишковатыми ступнями ноги. Брат отошел к камину и разворошил рдеющие угли, пламя взметнулось маленькими язычками. И хотя еще было лето, ночью камин приходилось топить, поскольку епископ, привыкший к теплу, царившему в Святом Городе, здесь в Интерии постоянно мерз. Подхватив домашние туфли стоявшие подле кровати, секретарь поднес их к огню, слегка подогрел, и поставил перед его преосвященством. Тот всунул ноги и встал, тонкая ночная рубашка, доходившая до лодыжек, не могла скрыть сухощавого тела. Боклерк взял с кресла, что стояло возле камина, длинный подбитый мехом халат и накинул его на плечи епископа. Констанс запахнулся поплотнее, вмиг став похожим на взъерошенного филина, поскольку седые волосы топорщились в разные стороны и смешивались с оторочкой одеяния из чернобурок. Усевшись в освободившееся кресло, он сухо приказал:
– Рассказывай.
– Вечером, перед закрытием врат, сестра в спешке покинула монастырь, о чем сразу не было доложено. Настоятель узнал слишком поздно и только что сообщил мне.
– Ясно, – еще суше произнес епископ. – Простых вещей поручить нельзя. Что-нибудь известно об этой девице?
– Нет, ваше преосвященство, о ней у нас ничего.
– А о настоятельнице этого ордена?
– Так сразу сказать не могу, мы же не в ауберге. А здесь я полную подборку не держу. Опасно, – развел руками секретарь. Констанс недовольно поджал губы. В представительстве в Святом Городе, в личных покоях у епископа был собран внушительный архив на основные фигуры церковной власти. Здесь же в главном монастыре епархии, где помимо его преосвященства мог остановиться другой епископ ордена и воспользоваться оставленными без присмотра сведениями, заводить такую подборку не имело смысла и даже являлось бы большой глупостью.
– Плохо, – одним словом выразил он положение дел, а заодно и свое отношение к ним.
Когда Боклерк слышал данное слово, ему невольно хотелось находиться подальше, и ни как не быть связанным с теми людьми, о которых так мог отзываться епископ.
– Кому еще может быть доставлено подобное послание? – с содержанием письма его преосвященство ознакомил брата сегодня вечером, поскольку тот был доверенным лицом и ходячим кладезем нужных сведений.
Секретарь немного подумал, а затем осторожно предположил:
– Полагаю, что в орден августинцев, как к еще одному из основных военных орденов, и возможно к Святому Иерониму. Но к ним вероятность меньше, поскольку большинство их обителей сосредоточены в прибрежных государствах.
– Подкинь еще дров и сядь, – неожиданно предложил епископ.
Боклерк взял с подставки изящную кочергу, и, положив на угли пару небольших полешек, разворошил вновь угасшее пламя, затем сел, подтащив стул поближе к креслу. Епископ вытянул ноги к разгорающемуся огню. Некоторое время он молчал, глядя на игру оживших язычков, которые жадно принялись за сосновые поленья.
– Ладно, – неожиданно произнес он. – Где сейчас могут находиться командоры этих орденов?
Секретарь задумался.
– Когда мы уезжали от Святого Престола, – начал он. – Адмирал иеронимцев находился у себя в крепости и снова лечил подагру. По моим сведениям он довольно сильно страдает ею больше пары лет, но тщательным образом старается скрывать этот факт, так как его заместители, страстно рвущиеся наверх, не преминут этим воспользоваться. Маршал августинцев отправился с посольством к нашим возможным союзникам в Бувин, и застрянет там надолго. Местные свободолюбивые бароны и князьки не желают над собой власти Святого Престола, а их беспомощный король страстно мечтает их утихомирить. Переговоры могут продлиться до начала зимы, и потом добираться делегации придется довольно долго по высоким сугробам.
– Какой ближайший к сестрам монастырь августинцев?
– Их несколько, один возле соленых озер, другой близ Горличей, правда, до озер путь дальше.
– Кто там настоятели? – уточнил епископ.
– У озер преподобный Клижес, а у Горличей – Жофруа, – сразу же ответил Боклерк. – На Клижеса собирать что-либо бесполезно, он почти святой и законченный аскет, с детских лет посвятил себя религии и неукоснительно соблюдает все предписания. Я думаю, что настоятельница вряд ли направит кого-нибудь из сестер к озерам, Клижес на дух не переносит весь женский род. А вот к преподобному Жофруа запросто. Насколько мне помнится, тот в молодости особой правильностью не отличался; более подробно нужно посмотреть в заметках, у нас что-то на него есть.
– Упущенного не вернешь, – нехорошо усмехнувшись заметил епископ. Непонятно к кому это относилось: то ли к уехавшей сестре, то ли к настоятелю Жофруа. – Подготовь письмо для настоятеля августинцев близ Горличей. Препятствовать распространению сведений мы не в силах, но можем попытаться замедлить их продвижение хотя бы в самом вероятном из направлений. В послании настоятельно 'попроси' его лично пакет не вскрывать, ссылаясь на возможную опасность изложенных в нем сведений. Пусть его куда-нибудь дальше везут. Надеюсь, мы не опоздали с этим решением и известия не были отправлены во все монастыри маршальских орденов одновременно. Впрочем, подобное маловероятно. Пакет отправить немедля. Для смягчения 'просьбы' передай необходимое вознаграждение, пусть дважды подумает. Насколько я знаю, августинцы в последнее время весьма стеснены в средствах. Утром собирай вещи, мы возвращаемся в Святой Город. Марк поедет со мной, он показал себя расторопным мальчиком. Повозку пусть подадут после завтрака, не хочу трястись на пустой желудок.
Брат Боклерк встал, поклонился его преосвященству.
– Подожди, – епископ с трудом выбрался из глубокого кресла, поднялся и направился за ширму; зажурчало. Потом вернулся, приподнимая длиннополый халат повыше, а то, не дай Бог, запнуться в потемках. Скинул его перед кроватью на заботливо подставленные руки секретаря и, забравшись обратно в постель, приказал: – Свечи не забудь погасить перед уходом и кабинет закрой.
Боклерк сложил халат в кресло, аккуратно поправил портьеру, скрывшую епископскую постель, и, затушив свечи, вышел.
После натопленной спальни в коридоре монастыря показалось очень холодно. Запахнувшись поплотней в пелиссон, он стремительным шагом поспешил до своей комнаты. Туфли норовили свалиться с ног, и что за мода на подобную обувь? От быстрой ходьбы перед его дверью свечка в лампионе не выдержала и потухла. Выругавшись про себя в сердцах, он снял с шеи шнурок с ключами, долго возился в темноте, отыскивая свой, и только потом, нащупав замочную скважину, отпер келью. В помещении было не теплей, чем в коридоре; брат с тоской оглянулся на камин, растапливать нечем, для него дров никто не припас. Поскольку из-за дальнейших дел возможности поспать больше не представлялось, Боклерк запалил все свечи, имевшиеся в наличии и сразу стал переодеваться по-дорожному: в черную сутану, теплые кальцони и удобные башмаки. (Сутана – черное разрезное платье с застежками до пола.) Потом выложил из сундука, стоявшего у стены, свои вещи и переложил в сумки. Нарядный пелиссон убрал туда же, взамен его достал коричневый походный, подбитый заячьим мехом. Застелил разобранную постель, а уж после преступил к чтению своих записей в поисках компромата на настоятеля монастыря Святого Августина.
Походные записки были небольшого размера, всего пара томов, их возили с собой на случай срочно узнать что-то важное о некоторых людях.
Констанс всегда находился в центре политических и религиозных событий, всегда старался располагать информацией об интригах, которые непрестанно затевались возле папского престола. К тому же он разительно отличался от своих собратьев: епископы ордена были все как на подбор, высокие и крепкие мужчины, ведь начинать приходилось с простых боевых братьев, тогда как Констанс – невысок и сухопар. Каким образом он поднялся до такого поста, оставалось загадкой, ведь представить его на могучем боевом скакуне не хватит воображения даже у самого искусного сказочника. Однако, несмотря ни на что, его преосвященство являлся главой со своей резиденцией в этом монастыре, официальным представителем командора, а так же его первым достойным доверия во многих вопросах ордена и церковной политики.
Пролистав необходимые документы, секретарь выяснил, что в юности у настоятеля и ныне покойной девицы Орман была связь, вследствие которой у нее родился сын. Девица померла родами, но она была горячо любимой младшей дочерью графини д`Эрнес, а та в свою очередь была любимой сестрой своего брата, нынешнего кардинала братьев адмонитианцев. Мальчика оставил при себе отец, и он в настоящее время тот служит в монастыре архивариусом.
Боклерк составил витиеватое послание, в коем намекал на возможные неприятности со стороны кардинала, если настоятель ордена надумает вскрыть послание, прибывшее от настоятельницы монастыря Святой Великомученицы Софии Костелийской. А так же аккуратно порекомендовал отправить письмо дальше, например кому-нибудь из епископов, находящихся в ауберге ордена, а еще лучше самому командору. Перечитав написанное, он убрал слова, содержащие явную угрозу, вдруг настоятель вздумает упереться, добавил еще пару размытых пожеланий о процветании, и переписал его набело. Утром нужно будет показать епископу, а после отправить с вестовым.
Зазвонили колокола, созывая на утреннюю службу. Секретарь убрал в небольшой, окованный железом переносной сундук походные записи, уложил туда же большую чернильницу-непроливайку и связку перьев. Закрыл его на висячий замок, а ключ повесил на отдельный шнурок на шее, и спрятал под сутану. Теперь можно было идти к его преосвященству, помогать собрать вещи. От бессонной ночи глаза покраснели, а ощущение было такое, что словно под веки песка насыпали. Чтобы взбодриться и скинуть сонливость, перед выходом лицо пришлось ополоснуть холодной водой. Хотя это мало помогло – спать все равно хотелось; а сегодня в путь. К тому же в повозке особо не выспишься: несмотря на мягкую внутреннюю обивку и неспешный ход, в ней здорово мотало из стороны в сторону. Пересаживаться на лошадь тоже не было смысла, с непривычки весь зад отбить можно. Но потакать усталому телу нельзя – дела превыше всего.
Самостоятельно сделать карьеру на церковном поприще Боклерк бы не смог, однако, поднимаясь совместно с его преосвященством по должностной лестнице, сумел достичь почти тех же высот. Оказавшись на службе у епископа, брат старался быть полезным, стремился стать его незаметным, но верным помощником, всегда готовым пожертвовать личными нуждами по первому требованию. Где бы он был, если б потворствовал своим слабостям? Так и мог остаться младшим подавальщиком старшего подметальщика, а не личным секретарем.
Еще раз окинув взором келью и проверив – все ли собрано, Боклерк поспешил в покои к его преосвященству. На пороге он столкнулся с братом-прислужником, выносившим ночной горшок, значит – епископ уже проснулся.
Констанс встретил секретаря в спальне, восседая за накрытым столом, только что подали завтрак. Трапеза была не по-монастырски богатой и радовала обилием мясных блюд.
– Доброе утро, ваше преосвященство! – поприветствовал Боклерк, кладя на край стола пару исписанных листов. Епископ, не отрываясь от еды, вопросительно изогнул бровь, и брат поспешил пояснить: – Это вариант письма для настоятеля Жофруа, – епископ сделал знак рукой – читай, секретарь вновь взяв листы, и начал.
Констанс внимательно выслушал послание, даже перестал жевать и хмыкнул, когда речь зашла о сыне.
– Хорошо, – одобрил он написанное. – Отправляй спешно. Деньги вон там возьми, – указав зажатой в руке двузубой вилкой на дорожный сундучок, в котором перевозилась походная казна. Секретарь подошел, достал оттуда небольшой, но все же довольно увесистый кошель и продемонстрировал епископу. – Подойдет, – согласно махнул тот.
Закончив завтрак, Констанс встал, и, приглашающе кивнув на стол Боклерку, направился мыть руки в серебряном тазу. Наскоро перекусив, секретарь поспешил начать укладывать епископские вещи.
– Можешь завернуть с собой, – великодушно разрешил тот, наблюдая за жующим на ходу братом. Столь хорошего и исполнительного помощника, которому к тому же можно доверить многие тайные сведения, у его преосвященства прежде не было.
Он нашел его в одном из монастырей Бремула, когда останавливался у настоятеля торкунитов. Юноша был там младшим переписчиком. Когда прежний секретарь, разболтав пару секретов, 'нечаянно' отравившись в дороге, заболел и умер, епископу в спешном порядке потребовался новый. Тогда никого лучше не нашлось, и Констанс согласился на предложенную замену, в дальнейшем предполагая отыскать в дальнейшем более опытного помощника. Однако Боклерк с таким рвением взялся за работу, выказывая при этом полную преданность, что после нескольких проверок, епископ решил оставить брата при себе. И вот уже более семнадцати лет имел в своем распоряжении отличного помощника, даже в решении щекотливых вопросов.
Собрав все вещи, секретарь поспешил известить настоятеля монастыря, что они немедленно выезжают. Настоятель, сделал вид, что сильно опечален их отъездом, но, несмотря на его скорбное лицо становилось ясно: он весьма рад избавится от столь почетных гостей, и вновь стать полноправным хозяином в обители. Боклерк попросил собрать в дорогу послушника Марка, предупредить братьев-сопровождающих о скорейшем отъезде и, дабы не огорчать епископа, приказать подать в дорогу корзины с лучшей едой. Распорядился он и об отправке письма, выразив при этом, как бы невзначай, сомнение в скорости его доставки. Поскольку сомнение личного секретаря его преосвященства будет рассматриваться как сомнение самого епископа, то письмо отошлют адресату с максимально возможной быстротой. Что ж еще одна прелесть его нынешнего положения была в том, что он, будучи всего лишь простым братом по Вере, мог приказывать настоятелю оогромного монастыря. Раздав все необходимые распоряжения, Боклерк вернулся в кабинет к его преосвященству.
Часам к десяти во внутренний двор подали каррусу, запряженную четырьмя мохноногими тяжеловозами цугом. (Карруса – повозка – представляет собой громоздкое деревянное сооружение в виде комнаты на колесах, обитая снаружи перекрещивающимися металлическими полосами, и укрепленная большими щитами на случай опасности. Изнутри стены, пол и потолок покрыты мягкой обивкой) Впереди на неширокой скамейке сидел возница, у него спиной разместились корзины с провизией и сундуки с вещами, не требующимися в пути. Шестеро братьев-сопровождающих уже были в седлах, а послушник Марк крутился подле них. Настоятель и старшие боевые братья вышедшие проводить в дорогу его преосвященство, терпеливо ждали его появления.
Наконец где-то через четверть часа вниз спустился епископ Констанс, следом за ним, отставая на пару шагов, вышел его секретарь. Придерживая расшитый пелиссон, его преосвященство торопливо пересек мощеный двор, и ни с кем не прощаясь, тут же забрался внутрь. Едва он удобно расположился на мягких подушках, как Боклерк указав мальчику на место рядом с возницей и сделав знак рукой, что можно трогаться, нырнул следом. Один из братьев-прислужников, провожавших епископа, поспешил поднять часть борта, что служил входом. Едва он закрепил его на месте, как щелкнул кнут, раздалось протяжное 'Но-о-о!' и, скрипнув, повозка тронулась в путь.
***
Через скошенный луг и убранные поля мы добрались до небольшого перелеска, где благополучно спешились, и, поручив все еще зеленой Агнесс переседлать наших лошадей, вдвоем со старшей сестрой занялись переноской трупов. Пока мы оттаскивали их в сторонку, Юозапа подхватила снятые с ее жеребца сумки, а потом, отойдя подальше от девочки занявшейся скакунами, начала самостоятельно снимать доспехи.
Гертруда присев на корточки, принялась внимательно разглядывать нападавших.
– Ты Юзой занимайся, а я этих осмотрю, – бросила она мне, не поворачиваясь. Что ж пойду к раненой, все одно я лучше остальных в нашей четверке в медицине разбираюсь.
Подойдя к сестре, которая уже успела расстегнуть мелочь вроде наручей, помогла снять ей ламелляр.