– А из персонала к ребятам никто не подкатывал?
– Никогда не слышал ничего похожего, а такие вещи быстро становятся известны. Я знаю, что меня лично никто не трогал, но если бы мисс Гленбрук поманила меня пальчиком, я бы весь свой запас наркоты отдал.
Он опять подался вперед, на этот раз чуть больше, и развел руками.
– Обитель давала нам то, в чем мы нуждались. Крышу над головой, еду, необходимые ограничения, дисциплину, знания, систему поощрений и наказаний. Вдруг оказалось, кому-то есть до нас дело. А когда мы переехали в другое здание и стали называться Благословенным Высшей Силой Молодежным Реабилитационным Центром, все это нам стали предоставлять в большем объеме и в лучшем помещении, поскольку выросло финансирование. Без того, что мне там дали, без возможности увидеть, какой дорогой идти, поверить в эту высшую силу, я бы никогда не увидел или не раскрыл своего потенциала, не нашел бы в себе смелости открыть этот новый путь другим.
– Эти девочки так и не получили шанса понять, в чем состоит их потенциал, – напомнила Ева. – Кто-то все это для них обрубил. Обрубил их жизнь.
Фрестер на пару дюймов почтительно склонил голову.
– Могу лишь надеяться, что сейчас они в лучшем из миров.
– Я не считаю смерть лучшим из миров. И не надо мне сейчас о высшей силе! – поспешила добавить Ева, предупредив его возражения. – Речь идет об убийстве. Где бы они сейчас ни находились, никто не имел права их туда отправлять.
– Конечно, нет. Конечно, нет. Забрать у человека жизнь – самый тяжкий грех против всего живущего. Я только хотел сказать, что эти девочки, познавшие боль, беды и лишения, теперь покоятся с миром.
Ева выпрямилась.
– И это вам внушалось в Обители и в БВСМРЦ? Что упокоиться с миром лучше, чем вести такую трудную жизнь?
– Вы не понимаете.
Он сложил ладони вместе, направив кончики пальцев в ее сторону, и заговорил торжественным голосом:
– Обрести жизнь, открыть в ней свет, мир и богатство – неважно, какой ценой, – это то, что отличает нас от животных. Протянуть руку нуждающемуся, сказать доброе слово, дать кров, возможность распространить этот свет и направить нас на путь истинный… Когда же этот путь окончен, света становится еще больше, покой – еще безграничнее. Вот чего я желаю этим несчастным девочкам. И для их убийцы я буду желать того же. Чтобы он осознал содеянное, раскаялся и искупил вину.
– Мне от него нужно признание, а искупление вины пусть оставит себе.
Он выпрямился со вздохом сожаления.
– Ваша работа заводит вас во мрак. Грета, дай лейтенанту Даллас книгу с диском.
– Спасибо, не надо. – Ева поднялась. Она скорее согласилась бы получить удар раскаленным копьем в ухо, чем эту книгу. – Нам не разрешается принимать подарки. Спасибо, что уделили время. Если у меня появятся новые вопросы, я знаю, как вас найти.
От столь резкого отказа Фрестер опешил.
– Надеюсь, я вам хоть чем-то помог. – Он тоже встал. – Желаю вам проницательности на вашем пути.
Он выплыл из зала так же степенно, как вошел, но Еве подумалось, что часть лоска она с него сбила. Конечно, радоваться этому довольно мелочно, ну и пусть.
11
Ева стояла на тротуаре, изучая место преступления, пытаясь представить себе, как это здание выглядело пятнадцать лет назад. Во всяком случае, не настолько обшарпанным, подумала она. И окна не были заколочены. Насколько она сумела разобраться в Джонсах, они посылали бы сотрудников и ребят оттирать любые пятна и надписи, да и сами тоже в этом участвовали бы. И возможно, в это время года на дверях вместо полицейской пломбы красовался бы рождественский венок.
Соседние здания наверняка в чем-то тоже изменились. Менялись владельцы, арендаторы то въезжали, то съезжали.
Она посмотрела на салон татуировок и магазин дешевой электроники, на котором выделялась вывеска о финальной распродаже – должно быть, висевшая там со дня открытия. Потом ее взгляд скользнул к небольшой, жалкой с виду лавчонке через дорогу.
Опрос местных жителей показал, что салон тату появился тут всего семь лет назад, а вот продовольственный магазинчик, судя по всему, тужится из последних сил уже лет двадцать с гаком.
Она посылала туда оперов, но от хозяина (она проверила в блокноте его имя – Дэ Пак) те мало чего добились.
Она перешла на ту сторону и вошла внутрь. Здесь пахло землей – наверное, так пахнет на ферме. За прилавком парень лет двадцати с черными как смоль волосами с помощью специального аппарата лепил ценники на упаковки с товаром. На его левом запястье красовалась татуировка в виде дракона, сделанная, скорее всего, по соседству. По его угрюмому выражению лица было понятно, что работу свою он не очень любит.
Не задерживаясь, Ева прошла к старику с коричневым и сморщенным, как грецкий орех, лицом. Тот методично выкладывал на полку пакеты с лапшой быстрого приготовления.
– Мне нужен мистер Пак. – Ева показала жетон.
– Я уже говорить с копами. – С таким же угрюмым выражением, как и у парня, старик ткнул в нее корявым пальцем. – Вы почему не приходить, когда шпана воровать? Почему, а? А? Почему тогда вы не здесь?
– Мистер Пак, я из убойного отдела. Я расследую убийства.
Он выставил руки и обвел лавку широким жестом.
– Здесь мертвых нет.
– Я рада это слышать, но в соседнем здании были убиты двенадцать девочек.
– Я слышать это все. Ничего не знать. Пришла сюда – купи что-нибудь.
Ева призвала себя к терпению. Старик выглядел так, будто ему миллион лет, парень за прилавком над ним откровенно потешался. Она подошла к холодильнику, взяла банку пепси, наугад схватила сладкий батончик и шлепнула их на прилавок перед насмешником.
Тот просканировал покупки и под ее недобрым взглядом скалиться перестал. Ева расплатилась, батончик сунула в карман, а банку с пепси открыла.
– Я купила, – повернулась она к Паку.
– Купила, заплатила – шагай.
– Удивляюсь, как при таком воодушевляющем и индивидуальном подходе к клиентам у вас тут не толкутся покупатели. Двенадцать девочек! Из тех, кого мы сумели идентифицировать, имея лишь то, что от них осталось, старшей было четырнадцать, младшей – двенадцать. Вы тут уже много лет торгуете. Кто-то из них наверняка к вам захаживал. Вы видели, как они проходят мимо, слышали их голоса. Тот, кто их убил, оставил их гнить до костей, не выказав ни малейшего почтения, а родные в это время сбивались с ног в поисках.
Старик лишь нахмурился и продолжил выгружать пачки на полку.
– Каждый день, когда вы открывали магазин, когда закрывались, когда заполняли полки товаром, подметали пол, они лежали там, в темноте. Одни.
Его похожее на орех лицо приняло жесткое выражение.
– Меня не касается.
– А я сейчас сделаю так, что будет касаться. – Она оглядела лавку. – Если я захочу, как вы, упереться рогом, я тут мигом всяких нарушений накопаю. В противном случае могу подать заявку на усиленное патрулирование этого района, и у вас тут станет спокойнее. Вы что выбираете?
– О мертвых девчонках ничего не знать!
Ева жестом подозвала его к прилавку, достала фотографии и выложила перед кассой, рядом с коробками жвачки и ментоловых пастилок.
– Никого не узнаете?
– Вы все одно лицо. – Он впервые изобразил подобие улыбки. – Они все время ходить, девочки, мальчики… Таскать товар, шуметь, беспорядок учинять. Плохие девочки, плохие мальчики. Я думать, когда они съехать, это прекращаться. Но всегда есть новые. Я работать, моя семья работать, а они воровать.
– Сочувствую, но эти девочки уже точно у вас ничего не украдут. Они умерли. Посмотрите на них, мистер Пак. Никого не вспоминаете?
Старик выдохнул, встал поудобнее и нагнулся так низко, разве что носом не уткнулся в фотографии.
– Уже год как у окулиста не был, – сказал парень.
– Зато уши у меня в порядке. Иди заканчивай там. Вот эта. Непутевая!
Он ткнул корявым пальцем в лицо Шелби.
– Она воровать. Я говорить: больше не приходить! Но она прокрасться. Я ходить, говорить с леди, и она такая учтивая. Она мне давать пятьдесят долларов и говорить, как ей жаль, она поговорить эта девчонка и другие. Она любезная, и какое-то время лучше. Вот эта девчонка. – Теперь он ткнул в фотографию Линь Пенброк.
Ева прищурилась.
– Вы уверены?
– Она одета как плохая девчонка, но у нее хороший семья. Это видно. Я ее помнить, потому что она не красть и она заплатить за то, что брать вот эта, плохая.
– Они были вместе? Эти двое?
– Приходить поздно, когда я закрывать.
– Это было до или после того, как приют из того дома съехал?
– После, но вскоре. Я знать, потому что я думать, больше могу из-за этой не волноваться, но она приходить опять. Я ей сказать убираться, а она показать мне грубый палец. Но другая девочка платить, и еще она извиняться на нашем языке. Это вежливо и учтиво. Я ее помнить. Она умереть?
– Да, обе они убиты.
– У нее хороший семья?
Вежливая девочка, хорошая семья – это имело для него значение, чем Ева и решила воспользоваться.
– Да, хорошая. У нее хорошие родители. И брат с сестрой, которые за ней присматривали. И все эти годы они надеялись ее отыскать. Она допустила ошибку, мистер Пак. Неужели за это она должна была поплатиться жизнью? С ними кто-то еще был?
– Не могу сказать. Я только помнить, они входить, когда я закрывать. Я помнить, потому что вот от этой были одни неприятности, а другая была кореянка и очень почтительная.
– Они между собой разговаривали? Не помните, может, упоминали, что с кем-то еще должны встретиться, куда-то пойти?
– Девчонки щебетать как птички. – Он помахал пальцами возле уха. – Только ноты слышать можно.
– Хорошо, а другие? Они сюда не приходили?
– Не могу сказать, – повторил он. – Много приходить и уходить. Вот этих двух я помнить.
– Вот эта. – Ева постучала пальцем по снимку Шелби. – С кем еще она приходила? С кем она общалась, вы видели?
– Чаще всего с маленькой черной девочкой, с большой белой. – Он сделал жест, изображая крупное телосложение. – Еще худой мальчишка, коричневый. Эта черная петь, как… – Он напрягся, потом спросил что-то по-корейски у угрюмого парня за прилавком.
– Ангелы, – подсказал тот.
– Да, как ангелы. Но она воровать. Они все воровать. И все они умирать?
– Пока не знаю. Спасибо, вы очень помогли.
– Вы делать, что обещать? Больше патрульных?
– Да, раз обещала – сделаю.
Ева распрощалась, подошла к опечатанному зданию, нагнулась под лентой.
Старик обозначил связь между двумя жертвами, теми, что были найдены вместе и раньше всех. Убиты вместе? – размышляла она. Одна в Обители жила, другая – нет. Одна – девочка из приличной семьи, другая – под надзором органов опеки, родители лишены прав.
Но перед тем как умереть, они были вместе, причем в двух шагах от того места, где их тела были сокрыты.
Она вошла внутрь. Просто постояла.
Линь заводит дружбу с Шелби уже после того, как Обитель съезжает. Сбежавшая из дома девочка, перед тем как вернуться, ищет острых ощущений и оказывается в компании девчонки с улицы, которая эти острые ощущения умеет добывать как никто. И обе в итоге находят свой конец в этом доме.
И все из-за того, что здание стояло пустым, подумала Ева.
Та, что с улицы, говорит беглянке: «Я знаю место, где можно перекантоваться. Можем там зависнуть, повеселиться».
Попасть внутрь несложно. Может, у той, что с улицы, были ключи, или коды к замкам, или какой-то лаз, каким она и раньше пользовалась.
Допустим, Шелби хочет вмазаться, рассуждала Ева. Обменять старый добрый минет на что-то интересное. А Линь для нее, вероятно, просто лохушка, но лохушка с деньгами. А может, и нет. Вряд ли та и другая успели определиться со своими ролями – не успели. А убийца? Он был уже здесь или пришел потом? Был у них тут сбор или просто не повезло?
Он должен был знать, что хотя бы Шелби придет назад. И он следил, ждал. Готовился? Были ли они первыми? Не исключено, что даже талантов Девинтер не хватит, чтобы определить, которая из девочек умерла первой. Или последней.
Сзади приоткрылась дверь. Ева обернулась и рванула ее на себя, так что Пибоди, потеряв равновесие, чуть не ввалилась внутрь.
– Ой! Привет. – Прошагав пешком от самого метро, Пибоди разрумянилась и запыхалась. Она протянула Еве пакет с сэндвичами. – Принесла тебе половину багета с острой индейкой. Вторую половину я сама съела. Вкусная. Эй, что случилось?
– Ты о чем?
– О синяке у тебя на лице.
– А, это… Небольшая потасовка с чрезмерно ретивой частной охранницей. Я победила.
– Поздравляю. У меня с собой аптечка.
– Да ерунда.
– Ну, если захочешь, имей в виду – она у меня есть. Ага, у тебя пепси. Это хорошо, потому что я про питье забыла, а мясо действительно острое, тут они не обманули.
– Спасибо. Что у тебя еще есть?
– А ты хотела чипсов, что ли? А-а, поняла, ты о работе. Поговорила. Не особо результативно. Сначала тетушка. Лярю Фримен.
Пибоди достала блокнот.
– Мне показалось, она вообще не в курсе дела. Девочка с ней не жила, но когда она – от соседки сестры – узнала, что девчонка опять сбежала, то подала заявление. Она производит впечатление какой-то измученной и смирившейся.
– Так, ладно. Я тут на многое и не рассчитывала.
– Теперь Карли Боуэн, – продолжала Пибоди. – Пообщалась с ее сестрой. Она была несколько шокирована, но, в общем и целом, мне показалось, она давно примирилась с мыслью, что уже не увидит Карли в живых. Они были дружны – знаешь, как это бывает: мы с тобой против всего остального мира. Когда Карли пропала, сестра сразу поняла: что-то случилось. У девочки практически не было подруг, она не могла никого к себе пригласить, стеснялась тусоваться, поскольку половину времени, когда не жила дома или в приемной семье, ходила в синяках или с разбитой губой. При каждом удобном случае оставалась у сестры. Ходила в школу, в церковь, была прилежной.
– А в какую церковь?
– Сейчас… – Пибоди перелистнула блокнот. – В разные, если сестре верить. Она не хотела привлекать к себе внимание, так что в разные места ходила. Ее приемные родители имеют приличную репутацию, ни в каких нарушениях не замечены. Они отчитывались перед органами опеки, сообщали, что с девочкой все в порядке, что они поощряли ее участие в школьной музыкальной группе. Она училась игре на флейте. Вот и в тот раз она ушла на урок, оттуда вышла примерно в четверть шестого, отправилась в школьную библиотеку в какую-то продленную группу – тоже с позволения взрослых.
Пибоди отложила блокнот и посмотрела на Еву.
– В общем, Карли делала все возможное, чтобы вернуться к нормальной жизни, как-то продержаться, пока ей не позволят постоянно жить у сестры. В тот вечер, когда она пропала, она звонила сестре, спрашивала, нельзя ли прийти, та разрешила. Восемнадцатого сентября в самом начале восьмого она вышла из библиотеки – это следует из регистрационных данных библиотечного компьютера и тогдашних свидетельских показаний. И все.
– Всего через два дня после того, как Лупа не пришла домой. А эта Карли по дороге к сестре не должна была здесь проходить?
– Ну да, это самая прямая дорога.
Ева кивнула, рассеянно достала из пакета багет и надкусила.
– Про Фрестера я тебе потом расскажу. Мужик, который держит лавку на той стороне, видел Шелби и Линь вместе.
– И он это вспомнил? Спустя пятнадцать лет?
– Шелби была у него постоянной возмутительницей спокойствия. Он ее вспомнил. А Линь пришла с ней вместе, и это было странно, понимаешь? Такой контраст. Воспитанная девочка, говорила с ним по-корейски. Значит, они появлялись тут вместе, и было это вскоре после закрытия Обители.
Она откусила еще, посмаковала острый вкус, затем промыла рот пепси.
– Это Шелби сюда Линь привела, так выходит. Случайно столкнулась на улице, позвала с собой… Они кое-что купили в этой лавке. Платила Линь, так что, возможно, Шелби просто искала себе такую дурочку, но привела она ее не куда-нибудь, а сюда.
Она обдумывала версию и расхаживала по комнате.
– Пустое здание. Само по себе это уже приключение. Шелби хорошо его знает, может провести по этажам, все показать, рассказать разные истории. Здесь темно, эхо. Допустим, у нее с собой фонарик. Какой смысл спотыкаться в темноте? Возможно, она тут и живет – поселилась, сбежав из нового здания. Приличный кров, тем более что тут никого нет – дом-то пустой. Теперь она здесь полноправная хозяйка, пока никого не позвала жить с собой. Может, ей даже нравится общество этой девочки, та ни в жизни ни черта не смыслит, ни в деньгах. Допустим, у нее даже есть какие-то одеяла, постельные принадлежности. Ей воровать не впервой, позаботиться о себе она умеет.
– Небось поначалу показалось круто, – предположила Пибоди. – Все равно как в поход пойти.
– И круто, и главное – прямо сейчас. Завтра – это для взрослых. В магазине Линь держалась скромно. Может, уже по дому заскучала. И как здорово, что именно в этот момент появилась подружка, да еще и место, где можно переночевать. А завтра уже можно будет вернуться к родителям. За ней приедут, отвезут домой. Будут плакать и кричать, но приедут. Но перед новой подругой выглядеть слабачкой не хочется. Она просто немного поболтается в этом жутковатом старом доме.
Ева стала подниматься по лестнице.
– А он мог уже быть здесь. Шелби его знает. Она его не боится. Может, как раз с ним она и обменивает секс на наркоту. Допустим, они ширяются. Это такой способ скоротать время, немного развлечься, повыпендриваться перед новенькой.
– И способ их накачать.
– Добавить чуточку чего-то в дурь, или что он им там предложил. Самую малость чего-то еще. И они делаются покорными. Не в беспамятстве, нет – какой смысл? Какая с этого радость? Просто одурманенные, податливые, глупые. Раздеть – по одной – и сделать то, что хотел. Наполнить ванну. Теплой водой – от холодной они могут прийти в чувство и затеять борьбу. Они погружаются. Может, чуточку подергаются, инстинктивно – и все.