Внутренний вид аптекарского магазина. Задняя стена — шкафы со множеством банок, пузырьков и коробочек. Рекламные плакаты. Стойка с лекарствами. Перед стойкой шесть покупателей. За стойкой владелец магазина и его жена. Оба в белых халатах и шапочках. Когда четыре покупателя выходят, то двое — высокий и плотный — быстро ныряют за стойку и в дверь, ведущую во внутренние комнаты.
Расфасовочное и рецептурное отделение. Столы, плитки с колбами и белыми сосудами, весы. Большая мойка. Плотный и высокий моют руки и быстро скользят дальше.
Гостиная квартиры аптекаря. Не столе все приготовлено для чая. Вошедшие садятся за стол.
— Ты его выругал, надеюсь, Иштван?
— Да.
— Как следует?
— Протер с песком!
— Правильно. Нарушение указаний — преступление. Но молодец парень. Ничего не скажешь, оперативно сработал. Далеко пойдет…
— Если не…
Иштван делает выразительный жест.
— Да.
Входит жена аптекаря, говорит:
— Здравствуйте, товарищи! — жмет обоим руки и разливает чай.
— Кстати, Иштван, пошли Сергея на день в Амстердам. Работа с полковником входит в опасную фазу. Все может случиться. Ты меня понимаешь? Сергей может выбыть из строя, и его место в фирме временно должен занять ты. Пусть он подготовит твой приезд!
Торопливо входит аптекарь.
— Я на минутку, товарищи! Забежал пожать всем руки: нельзя же так… Мы же все люди…
Степан и Иштван крепко жмут старику руку.
— А магазин? Смотрите не…
— Минуточку. Вы заметили в расфасовочной стулья, ведра в углу и зонды? Ведь фармацевт — я, а моя Кэтль — медицинская сестра и лаборантка. Теперь она берет кровь, желудочный сок и мочу на анализ: если, не дай бог, полиция заметит, что кто-то заходит за стойку и остается у меня на полчаса, то будет разумное объяснение!
Он счастливо улыбается.
— Ловко? Это мы придумали, Кэтль и я!
Новые улыбки и рукопожатия.
— Кэтль, запиши посетителей в журнал и получи деньги!
Все смеются. В магазине хлопает входная дверь с колокольчиком.
— Бегу! До счастливого свидания, товарищи.
Солидная дверь в огромном деловом доме. На двери медная доска с надписью: «SA RISEL EXPORT & IMPORT».
С сигарами в зубах Сергей и герр Капельдудкер сидят в глубоких кожаных креслах. Через открытую дверь слышится дробь пишущей машинки, видны занятые делом молодой человек и девушка.
— Хе, герр Люкс, вы не поверите, когда я вам скажу: старый герр Капельдудкер вступил в боевую организацию и уже борется с проклятыми гитлеровцами!
Сергей неприятно поражен.
— Вот это мне совсем не нужно, герр Капельдудкер! Я человек мирный, политикой не занимаюсь и вовсе не хочу, чтобы нашу фирму полиция взяла под наблюдение как антигитлеровское гнездо. Мне нужны деньги и только деньги. Ну рассказывайте скорее, что вы тут натворили!
Герр Капельдудкер самодовольно улыбается. Он не спешит с ответом и, видимо, смакует эти минуты.
— Сурочка Френкель, идите себе сюда!
Входит прехорошенькая рыжеватая девушка и скромно останавливается у двери.
— Смотрите, герр Люкс! Вы ничего не замечаете?
— Гм… Нет.
— Хорошенькая?
— Очень.
— Так вы слушайте дальше. Сурочка, вы можете уходить. Сюда из Берлина прибыл штурмфюрер Зигфрид Лёльке с заданием переписать всех евреев, сбежавших сюда из Германии. Мы заочно приговорены к смерти. Лёльке начал втираться в нашу среду. Заявил, что женат на еврейке, она уже будто бы посажена в лагерь, что он сам наполовину коммунист, наполовину сионист. Но Амстердам город не очень большой, и уже через неделю связь герра Лёльке с гитлеровским консульством была установлена. Вы меня поняли, герр Люкс? Тогда наша организация решила действовать!
Улыбаясь, герр Капельдудкер блаженно закрыл глаза и пустил облако дыма.
— Вы застрелили этого мерзавца? Черт знает что! Я требую…
— Хе, зачем стрелять? Сурочка Френкель, очень честная еврейская девушка, заманила герра Лёльке в бар, а хозяин бара, герр Френкель, папа Сурочки, совершенно бесплатно напоил герра Лёльке до бесчувствия. Потом Сурочка затащила совсем пьяного штурмфюрера в одно частное заведение, которое я вам не назову. Сурочка принесла в номер еще бутылку шнапса и влила его в рот этому коммунисту и сионисту. Когда Сурочка стала медленно раздеваться, то герр Лёльке уже смертельно спал. Вот тогда настала минута мщения!
— Не тяните, repp Капельдудкер! Вы его задушили?
— Чтобы он задушился сам, герр Люкс! Сурочка оделась и вышла, а в комнату вошел очень уважаемый у нас раввин реб Пинкус Шмохес. Я спрашиваю: что делали в одной комнате молодой штурмфюрер и старый раввин? Так они приятно провели время: штурмфюрер спал, а раввин сделал ему обрезание! Одно мгновение, когда было больно, штурмфюрер заворочался на постели и пробурчал «Гайль Гитлер!», но опять заснул, а реб Шмохес поставил ему в паспорте на первой странице, как раз под германским орлом и свастикой, штамп: «Обрезан по иудейскому обряду»!
Герр Капельдудкер залился счастливым смехом.
— Что вы думаете, герр Люкс? Все наши евреи имели веселые дни! И теперь мы вспоминаем и смеемся. Что делать, теперь такое время! Жизнь — это борьба, герр Люкс!
— Но не такая. В этой истории главное то, что вы тронулись с места. Скоро нащупаете правильный путь. Как вы из-за такого пустяка поставили под угрозу фирму, себя и нас?
Сдерживая смех, Сергей делает недовольное лицо.
— Объявляю вам строгий выговор, герр Капельдудкер, предупреждаю, чтобы больше этого не повторялось. Я вас потом научу, как надо мстить. А пока займемся делом: времени у меня мало.
Поздний вечер. Машина Сергея. Почти темно — чуть светят далекие фонари и луна. Нервный шепот Альдоны:
— Сергей, ты надел тапочки и перчатки?
— Все на месте.
Спокойный голос Ганса:
— Камфарой смазал?
— Все в порядке!
Голос Ганса:
— Не приведи нам сюда полицейского.
Невеселый смех. Голос Сергея:
— Приготовиться! Оружие?
— В руках.
— Глушители?
— Надеты.
Голос Ганса:
— Ни пуха, ни пера!
Голос Сергея:
— Ладно. Сигнал! Внимание! В случае чего стреляться под подбородок!
Два голоса:
— Вечные напоминания… Знаем сами…
Сергей выскальзывает вон. За ним Альдона с пистолетом в руке. Громкий шепот Альдоны в темноту:
— Сергей, береги себя!
Кабинет Гаэтано. Темно, только полосы неяркого лунного света протянулись из окон на ковер. Две темные фигуры: посветлее — Греты, потемнее — Сергея. Он весь в черном, чтобы скорее и легче скрыться в темноте.
— Здравствуй, дорогая наша птичка в клетке.
— Здравствуй, Сергей! Почему ты говоришь «наша»? Хоть раз ошибись и скажи «моя».
Он молчит. Открывая сейф, быстро целует ей руки.
— Ну, наконец-то!
Сергей быстро устанавливает штатив и аппарат, покрывает их бархатом и начинает работать.
Клик! Клик! Клик!
Между складками бархата щель, и каждый раз при вспышке вспыхивает белая черточка.
— Что ты?
— Поправляю бархат.
— A-а. Спасибо.
Клик! Клик! Клик!
— Проклятое кликанье! Этот звук действует мне на нервы!
— А мне?! Оно снится по ночам.
Грета смотрит в окно. Лучи света в окнах едва видны и заметно изменили направление. Движение на улицах становится глуше.
— Луна заходит, скоро полицейские займут свои места. Пора заканчивать.
— Знаю.
Клик! Клик! Клик!
— Ты опять тянешь, как в первый раз.
— Ты знаешь, я здесь предпоследний раз!
— Удивительно, ты это помнишь? Как мало в тебе человеческого. Сергей, ты — машина. Чекист.
— Вот когда-нибудь поедем вместе в Москву, тогда узнаешь, какой я. Там я дома. Свободен! Понимаешь, Грета? Свободен! Чекист — самый человечный из людей.
Она смотрит в окно.
— Скорее, вспышка из машины! Гаэтано возвращается! Ну, заканчивай!
Сергей быстро убирает документы в сейф, складывает аппарат.
— Ой, вторая вспышка. Он у ворот! Запирай же!
— Дверца не закрывается!
— Скорей же, бога ради!
— Что такое? Не понимаю!
Сергей возится с дверцей сейфа.
— Какая-то веревочка высунулась! Все в порядке! Исчезаю!
Грета зажигает свет в коридоре. Закрывается маленькая дверь кабинета и одновременно отворяется наружная дверь. Исчезает Сергей, и появляется Гаэтано. Грета медленно идет по освещенному коридору навстречу мужу, снимает с него шляпу и вводит в спальню. Зажигает там свет и тушит его в коридоре.
Воцаряются тишина и мрак. Издали слышатся смех и голоса Гаэтано и Греты.
Машина мчится по улице. Снопы света уличных фонарей скользят по потному лицу Сергея. Ганс у руля. Спокойно говорит:
— Ну как?
Сергей устало:
Машина мчится по улице. Снопы света уличных фонарей скользят по потному лицу Сергея. Ганс у руля. Спокойно говорит:
— Ну как?
Сергей устало:
— Едва не засыпался.
Альдона тревожно и быстро:
— В чем дело?
Сергей не сразу:
— Какой-то шнурочек из сейфа свесился наружу… Створки точно притерты… Не мог закрыть…
Ганс спокойно:
— Я уже решил оставить машину Альдоне и бежать на помощь.
— Через заднюю калитку?
— Да.
— Правильно. Ну ничего. Обошлось!
— На этот раз.
— Да. На этот.
Молчание. Они выезжают за город. Автомобиль набирает скорость. Свист ветра и воздуха. Полная темнота. Ганс включает фары.
Голос Альдоны:
— Ты очень боишься, Сергей?
— Во время операции — нет. Некогда. Я работаю. Потом, на следующий день, на меня находит страх. Утром после такой ночи проснусь и страшно.
— Тяжелая работа.
— Да. Меня изнуряет кликанье аппарата. А у вас что всего хуже?
— Все. Страх за тебя, Сергей. Кажется, было бы легче лезть в дом с тобой вместе. Ждать вдали с пистолетом в руке и не знать, что с тобой делается, — это ужасно!
Сергей устало:
— Включи радиоприемник, Альдонка. Это дает нам силы выносить все это.
Музыкальная передача из Москвы.
Комната аптекаря. Сидят в креслах Иштван и Сергей.
— Ну как Грета?
— Держится. Пока…
— Боится?
— А как ты думаешь, Иштван?! Еще год на государственную работу, и я — врач! Еще одна специальность!
— Трудно при наших условиях учиться?
— Еще бы! Я мечтаю о минуте, когда перед отъездом в Москву прокрадусь на берег какого-нибудь озера и швырну пистолет в воду! Вот будет славно. В Москве мы заживем неплохо, будем вспоминать и смеяться над этими каторжными годами.
— Я, Сергей, хотел бы быть лингвистом. Сидел бы себе с книгами и работал! Хорошо!
Иштван хохочет.
Лето. Советские дети собирают ромашки и васильки на лугу под березками. Рожь. Простор. Серебристо-голубой цвет. Незатейливая и бесконечно родная картина. Родина.
Горная тропинка. Чужой приторно-красивый пейзаж. Снег, луга, цветы, коровы, толпы иностранных туристов. Затерявшись среди них, идут два туриста, обвешанные биноклями, фотоаппаратами и флягами. У них в руках палки, на носу черные очки. Это Степан и Иштван.
Степан:
— Сегодня твоя тройка, Иштван, идет на последнюю операцию с полковником. Центр считает, что Гаэтано скомпрометирован достаточно, пора перестать рисковать и переходить к мирному сотрудничеству. Грета пусть предупредит, что к ней приедет двоюродный брат. Перед вашим отъездом Грета подготовит торжественный ужин. Вы с Лёвушкой за столом покажите полковнику фотографии его документов и объясните, что вы — агенты японской разведки и вербуете его для работы на Токио. Если почувствуете, что выгоднее сослаться на советскую разведку, то используйте этот вариант, на месте вам будет виднее. В дальнейшем материалы станет получать Лёва или кто-нибудь из его эксплуатационной бригады, скажем, Петр. А твоя бригада, Иш-тван, получит новое назначение. Пусть сегодня Сергей договорится с Гретой о секретном свидании за городом и там подготовит с ней передачу.
— Как быть с Гретой?
— Свою судьбу пусть она решит сама: хочет покоя и довольства — пусть живет с полковником. Откажется от спокойного житья, значит, наш пример ее кое-чему научил. Кадры нам нужны.
— Понятно. Когда будет почта? Мы два месяца сидим без писем из дома!
— Писем нет. Надо ждать. Я сам волнуюсь: дома у меня заболел сын!
Ночь. Идет дождь. Машина Сергея.
— Раз Гаэтано дома, не в «Империале», то как же ты пойдешь, Сергей?
— Надо. Это — последняя вылазка.
— Но…
— Без «но», Альдона. Осталось три минуты. Мой пистолет. Все. Теперь вы. Пистолеты?
— Все в порядке.
— Ганс, прикрой меня по второй схеме.
— Есть прикрыть по второй схеме.
— Сигнал! Внимание!
Две темные фигуры выходят из машины.
Темный коридорчик в доме полковника.
— Здравствуй, птичка!
— Здравствуй! Тише! Ко мне нельзя, Гаэтано дома!
— Знаю. Что он делает?
— Выпил за ужином и спит.
— Прекрасно. Впусти меня.
— Нельзя. Он услышит. Умоляю, будь разумным!
— Иди вперед, Грета.
Кабинет. Мрак. Чуть синеют окна. Сквозь щель в бархате вспыхивает тонкая полосочка света. Две темные фигуры.
— Скоро?
— Осталось минут на десять. Больше здесь ты меня не увидишь.
— Господи… Я умираю от страха…
Клик! Клик! Клик!
Вдруг в коридоре хлопает дверь спальни и распахивается дверь кабинета. Входит одетый в щегольскую пижаму полковник, останавливается в дверях, зажигает свет, закидывает руки на глаза и сладко потягивается. Видны только его белые зубы и черные закрученные кверху усы.
— Ох, и сладко же я заснул, моя куколка! А-а-х!
Он все еще потягивается и ничего не видит. Перед ним стоит Сергей с маской на лице и с пистолетом в руке. Грета прислонилась спиной к стене, в руках у нее дрожит зачем-то взятый со стола газетный лист. Полковник опускает руки, делает шаг вперед и вдруг замечает все. Видит открытый сейф, кипу документов и фотоаппарат.
— Руки вверх! Входите и ложитесь на пол!
— А-а-а… — левой рукой Гаэтано хватается за сердце, а правой за горло. Дергается. Хрипит. Медленно и шатаясь движется вперед. Вдруг молниеносным прыжком в бок летит к боковой двери, распахивает ее и с налета натыкается головой в грудь Ганса, который в правой руке держит пистолет, а левой сильно толкает полковника обратно в кабинет. У Ганса на лице тоже маска. Полковник поражен.
— Немцы!!!
Он отступает к середине комнаты, поворачивает голову то к Сергею, то к Гансу. Люди в черном стоят неподвижно.
— Ничего не понимаю! Что это?!
И вдруг, поняв, что он погиб, в ярости кричит:
— Пррроклятье!
— Ложитесь лицом вниз! Ну, быстро! — командует Сергей.
— Пошли к черту! — отвечает полковник, падает в кресло, роняет голову на руки и застывает в позе злобного отчаяния.
Тишина. Ганс в дверях стоит как изваяние. Грета трепе-Фот с нелепой газетой в руке, потом, по кивку Сергея, запиРает дверь в коридор на ключ и кладет его на стол. Задергивает занавески на окнах. Полковник временами трясет головой и сквозь пальцы тихонько шепчет:
— Погиб… Погиб… Конец…
Задумывается.
Сергей выходит из-за стола и мягко говорит:
— Вы напрасно волнуетесь, синьор полковник! Ваше дело далеко не потеряно: все может остаться так, как было, за исключением вашего заработка, он станет больше!
Полковник вяло поднимает голову:
— Что? Как вы сказали? — он трет лоб.
— Мы — не немцы. Я — представитель японской разведки. А японцы молчат и хорошо платят. Будем работать вместе! Договорились?
Лицо полковника отражает вихрь мыслей — надежду, радость, отчаяние.
— Не верю! Вы испытываете мою верность? Сволочи!
Он роняет голову на руки и судорожно рыдает.
— Ни одному слову не верю! Слишком хорошо вас, немцев, знаю…
И вдруг принимает решение. Опускает руки, закуривает. Резко кричит Сергею:
— Чин?
— Что? Не понимаю!
— Воинское звание, черт побери! Надеюсь, что говорю с офицером?
— Я — подполковник.
Гаэтано Мональди несколько раз глубоко затягивается и швыряет на ковер тлеющую сигарету.
— Синьор подполковник, я признаю себя побежденным. Опустите пистолет. Он уже не нужен. Я погиб. Я не верю ни одному вашему слову.
Горький смех.
— Ну да, и вы не немецкая графиня, а японка, ха-ха! Проклятье! Сейчас, женщина, накиньте на себя меховое манто. Как есть, в манто и белье, садитесь в свою машину и уезжайте освежиться после бурной сцены ревности со стороны пьяного мужа. Вернетесь часа через два-три. Я приведу кабинет в порядок, оденусь… Возьму бутыль виски и стакан, и в своей машине уеду в горы. Знаю недалеко очень крутое место… Выпью бутылку… Когда почувствую, что алкоголь проник в мозг, спущу машину и себя под откос. Вскрытие покажет, что всему виной не самоубийство, а нетрезвое состояние.
Полковник снова уронил голову на руки и застыл в позе примирения с судьбой: он как будто бы осел в кресле, ушел в него.
Грета вышла, в кабинет донесся звук мотора. Не поднимая головы полковник слабым голосом сказал:
— Женщина убралась. Теперь ваша очередь, господин подполковник, чтоб вас черти взяли!
Тихо. Полковник расплылся в кресле, Сергей не спеша собирает свои вещи.
Ночь. Дождь. Из машины выходит Грета в меховом манто. Громкий шепот:
— Альдона?
Из темноты ответный шепот:
— Грета?
— Да.
— Что случилось? '
— Что-то ужасное! Провал!!
— Как Ганс и Сергей?!
— Оба живы! Гаэтано приказал мне удалиться на два часа! Они его убьют?