«Стешка, окинув товарку взглядом с ног до головы, оценила недешевую одежду и, уперев руки в боки, усмехнулась:
– Стало быть, вон ты какая – Камелия. Это ж по какому такому праву ты дорогу нам, честным девушкам, перешла, а? (Камелия попыталась ее обойти, да Стешку разве обойдешь?) Погодь, я сказала! А коль в полицию тебя сведу, а? Небось билета не имеешь, а промышляешь.
– Уйди, – внушительно произнесла Камелия.
– Да ты меня, чай, пугать вздумала? – повысила тон Стешка. – А я не из пужливых. И вот тебе мой сказ: коль желание имеешь здеся работать, давай мне половину. И чтоб без обмана…
– Пошла прочь, – огрызнулась Камелия.
Ну тут уж Стешку возмущение взяло:
– Это ты мне?! – Наступая на товарку, она шипела, как гусак. – Ах ты, стерва проклятая! Мы, значится, на мадам трудимся, а ты денежками, которые у нас отнимаешь, не желаешь делиться? Да я тебе, паскудница, всю харю враз изукрашу!..
Для пущей убедительности Стешка, закатав рукава своего поношенного жакета, наступала. И чего не ожидала – Камелия с силой толкнула ее. Толкнула обеими руками, да так, что упала Стешка на мостовую, задрав ноги выше головы.
– Караул! – закричала она. – Люди добрыя!..
Афанасий Емельянович, заслышав крики, подскочил с кровати, на которую прилег с сигарой. Ему показалось, что кричала она. Он на ходу надел сюртук, но, столкнувшись с ней у входа, отступил. Она вбежала в комнату, прижалась спиной к двери, грудь ее часто поднималась и опускалась, хотя шумного дыхания не слышалось. Он понял, что она чем-то или кем-то напугана, шагнул к ней:
– Вы пришли…
Афанасий Емельянович не собирался упрекать ее, что опять прождал несколько ночей, он был просто рад ей. Сквозь черную вуаль рассмотрел два влажных глаза, заметил, что они темны и обеспокоенны. Остальная часть лица не была видна, слишком плотно ее закрывала собранная впереди вуаль. Всего мгновение видел он ее глаза. Женщина опустила ресницы. Она слегка дрожала.
– Кто вас напугал? – тихо спросил он, целуя ее ладонь в перчатке. – Не бойтесь, я смогу защитить вас.
– Пустое. Там… кричали…
– Я слышал. Подумал, вы зовете на помощь, собрался бежать к вам… Я вас ждал… очень ждал…
Он произнес последние слова так искренне, с таким жаром, что она прильнула к нему, сжавшись в комок, будто ища защиты и поддержки. А он ощутил себя невероятно сильным, способным весь мир смести ради этой женщины, которую даже не знал, как зовут. Афанасий Емельянович поднял ее на руки и носил по комнате, тихо приговаривая:
– Успокойтесь. Это оттого, что вы одна ходите ночью. Ежели вы боитесь кого, живите здесь. Коль не пожелаете, я не стану приходить днем и докучать вам. А коль деньги нужны, я дам сколько понадобится…
– Вы добры, но мне не нужны деньги.
– Деньги всякому человеку нужны, вы только скажите… – Он усадил ее на кровать, присел перед ней. – Я что хотите для вас сделаю…
– Мне хорошо с вами, более ничего не нужно.
– Скажите, вы придете еще? Я боюсь не увидеть вас.
– Приду. Вы нужны мне.
Афанасий Емельянович упал лицом в ее колени, не зная, что еще ей предложить, думая лишь о колдовских словах «вы нужны мне». А как она ему нужна! Он не мог объяснить, что в ней за сила, притягивающая тело и душу, хотя и пытался. В сущности, не это было главным, а то, что с нею он становился другим, каким не знал себя. Возможно, себя-то он и нашел, а как это случилось – не понимал. Афанасий Емельянович разделил свою жизнь на до встречи с ней и после.
Она гладила его по густым волосам, потом поцеловала в голову. Медленно и осторожно он развязал шнурки на ее ботинках и снял их. Ступни оказались узкие, маленькие и холодные, да и вообще она виделась ему хрупкой, словно вот-вот от неосторожного движения переломится. Афанасий Емельянович долго держал ступни в ладонях, согревая их, пока она не попросила:
– Погасите лампу.
– Разрешите оставить фитилек… совсем небольшой.
– Разве что небольшой.
Он убавил огонек до тлеющей точки. Комната погрузилась в густой мрак, но все же очертания были видны…
Казарский услышал женские крики и кинулся на голос, вынимая пистолет. Вывернув из-за угла, он сразу же заметил под фонарем ползающую на четвереньках женщину в знакомых одеждах, подбежал к ней, взял за плечи:
– Это вы кричали?
– Я, я, – опираясь на него, поднялась Стешка. Шляпка сбилась, вуаль сползла на шею. Стешка сорвала с себя то и другое, зло бормоча: – Вот змея подколодная! Чуть не прибила! Ну, таперя она у меня получит, коль попадется.
– Так это тебя я однажды встретил? – рассмеялся Казарский, узнав ее по скромному одеянию и скверному языку.
– Мое почтение, барин, – зло буркнула Стешка, отряхиваясь. – Одежку испачкала…
– И кто же тебя обидел?
– Камелия, – потирая ушибленные бока, сказала она.
– Камелия? – приподнял он брови.
– Ну да. Так енту паскудницу, за коей господа ночами бегают, назвал один гость. – Неожиданно она вся мигом подобрела. – Барин, ты никак за Камелией ходишь? А она убежала. – Стешка уже улыбалась и подступила к нему близко. – Хошь, барин, неудачу твою скрашу? Я на всякую любовь мастерица.
Он изучал прехорошенькое личико в беленьких кудряшках вокруг лба, с пухлыми щечками и губками, с игриво-хищными глазками. Желание-то осталось, погасить его не было сил, разве что…
– Утешь, – согласился он, но с сожалением.
– Иди за мной, барин, – покручивая станом, проникновенно сказала Стешка, словно всю жизнь мечтала лечь с ним в постель.
– Только ты свои штучки брось, – предупредил он. – Не люблю притворства.
– Как скажете, барин, мне тока лучше, – вернулась к естественности Стешка. – Оно ж притворяться мадам велит, ух и гадюка, скажу вам… Я вас потайным ходом проведу в будуар, не беспокойтесь, никто не увидит.
– Как же ты дошла до жизни такой? – задал он осточертевший ей вопрос.
– Слушай, барин, – остановилась Стешка. – Коль притворства не любишь, то вопросов ентих не задавай, а то мне тожеть брехать надоело.
– Ты забавная, – расхохотался он, на самом деле повеселев.
Она привела его в комнату с большой кроватью под балдахином, где пахло сладкими и дрянными духами, ванилью и вином. Стешка ушла за ширму, предложив Казарскому «расположиться со всем удобством». Он снял шляпу и пальто, бросил их на потертое кресло и упал на кровать, думая о Камелии. Почему она отказала ему? Он ведь недурен, молод, при деньгах, а она не пошла с ним. Как такое возможно? Зачем же она вышла на улицу? Разве не бедность ее погнала? Что за тайну она спрятала в себе?
Стешка вынырнула из-за ширмы в парадном исподнем с прелестями наружу, запрыгнула на кровать и принялась расстегивать жилет, затем рубашку Казарского:
– Ответь мне, барин, отчего это господа распознают меня, что я не она, а?
– Так ведь ты не она, – сказал он, закинув руки за голову.
– Нешто за вуалью видать, та аль не та?
– Видишь ли… Как тебя зовут?
– Лоло. А вообще-то я Стеша.
– Так вот, Стеша… – и Казарский задумался: как объяснить ей необъяснимое? – Она другая… В ней есть стать, изысканность в движениях… и тайна…
Тем временем Стешка расстегнула ему брюки, ласкала нежными крестьянскими пальчиками низ живота Казарского, шепча с придыханием и без заученного притворства:
– Ох, барин… да у тебя весь мужской набор при полном благополучии. И лицом ты пригож. Такого любить не грех… сладкий мой…
Она наклонила голову к его паху, но не сводила с него глаз, наблюдая, как он, закатывая глаза, отлетал чуть ли не к праотцам. А он в это время представлял на месте Стешки Камелию, которая так и осталась непознанной, притягивающей загадкой, но которую он намеревался разгадать чего бы это ему ни стоило…
Антрепренер выслушал Марго, просьбе не удивился, как не удивлялся всему, что исходило от аристократов:
– Извольте, ваше сиятельство, ваша протеже получит в учителя лучшего актера труппы. Как вы желаете: чтобы мадемуазель занималась здесь или?..
– Желательно у меня, – сказала Марго. – Полагаю, поначалу она будет смущаться. Согласитесь ли вы ее проэкзаменовать, когда моя протеже привыкнет?
– Безусловно, ваше сиятельство.
– В таком случае пришлите актера завтра же утром, – поднялась она.
– Всегда рад услужить вашему сиятельству.
Он расшаркался, проводил графиню до коляски и помог сесть. Ехать недалеко, посему Марго не подгоняла кучера, обдумывая, кому нанести визит в первую очередь. Ее внимание привлекла немногочисленная толпа в переулке, находившаяся в пассивном ожидании, характерном для зевак. Но среди толпы были и полицейские, это означало одно: что-то произошло.
– Стой, – приказала Марго кучеру и приподнялась, желая рассмотреть, что так приковало людей.
Завидев знакомую голову в картузе и редкие бакенбарды, Марго сошла на землю и направилась к Зыбину. Протиснувшись сквозь толпу, она остановилась. Ее взгляд приковал к себе мужчина на мостовой. Он лежал на боку у самой стены, по одежде – мещанин, возрастом молод, недурен. Марго припоминала, где видела его, но так и не вспомнила, а вздрогнула от басовитого голоса Виссариона Фомича:
– Мое почтение, ваше сиятельство.
Она перевела на него рассеянный взгляд:
– Что с ним?
– Убит-с, – буркнул Зыбин, покосившись на труп, который обыскивал полицейский. Только учтивость заставила его подойти к Марго, он думал: откуда принесло эту светскую куклу? – Народ ходил мимо, полагая, что пьяный спит, а уж дворник за полицией послал.
– Кажется, я его где-то видела… – произнесла Марго.
– Нету при ем документа, – сказал полицейский, выпрямившись.
– В мертвецкую его определите, авось родственники искать будут да опознают, – распорядился Зыбин и вновь обратился к Марго: – Вспомнили, где его видали, ваше сиятельство?
– Нет, – качнула она головой. – Виссарион Фомич, вас подвезти?
– Премного благодарен-с, – согласился он, не пожелав тратить деньги попусту.
Зыбин развалился в коляске, Марго уселась напротив, ждала, что он расскажет подробности, поэтому не сводила с него зеленых глаз. Не дождалась, решила удовлетворить свое любопытство:
– Вы говорили, он убит. Чем же, ежели не секрет?
– Да секрета нет, – нехотя заговорил Виссарион Фомич, глядя в сторону. – Одна лишь ранка на груди, как у Долгополова.
– Неужели? – оживилась Марго. – Убит острым и тонким предметом в сердце? Значит ли это, что его убил тот же человек, что и Долгополова?
Он покосился на нее, покривив толстые губы:
– Похоже, что так. – И вновь отвернулся.
– В таком случае, Виссарион Фомич, надобно узнать, не был ли знаком убитый с Долгополовым.
Зыбин с затаенным интересом уставился на Марго, нахмурив брови. Вот уж не думал, что у графиньки под шляпкой еще и умишко присутствует. А она, видя его остолбенение и догадываясь, что он сейчас в замешательстве оттого, что сам не дошел до этого, затараторила, как обычно в минуты волнения:
– Коль убитый знавал Долгополова и его тайные дела, то он также имел представление, за что убили Нифонта Устиновича и кто это сделал. А молодого человека убили, чтобы он не указал следствию на убийцу.
– Полноте, сударыня. Уж больно просто у вас все.
– Отнюдь, – не согласилась Марго. – Он-то теперь ничего вам не скажет, а вот о нем надобно справиться у Долгополовых. Ежели все выйдет, как я думаю, то вы узнаете не только имя убитого, но и с кем он был дружен. Друзья у него были, это без сомнения, он ведь молод, стало быть, доверчив. Полагаю, друзья о нем многое порасскажут. Прасковью Ильиничну не стоит беспокоить, ей нынче несладко. Вы пригласите кого-нибудь из семейства…
– Евгения! – вырвалось у Зыбина, это означало, что он принял идею Марго. – Что ж, сударыня, я приглашу его на опознание.
– Разрешите ли и мне присутствовать при том? – робко спросила она.
– Коль вы, сударыня, стали моим тайным агентом в свете, ваше присутствие на опознании нежелательно, – неожиданно мягко сказал он. Раньше мягкостей за ним Марго не замечала, про себя она торжествовала.
Подъехали к участку, Виссарион Фомич тяжело ступил на мостовую, оглянулся:
– Благодарю вас.
– Смею ли я надеяться, что вы расскажете, как прошло…
– Непременно, сударыня, – пообещал он, возвращаясь к обычному своему состоянию – кислому и недовольному.
Марго помчалась домой, думая: неплохо бы расположить к себе дундука Зыбина, сделать ему что-нибудь приятное.
Племянник Долгополова присел на стул, откинув полы модного пальто, поправил галстук под белоснежным крахмальным воротничком и с беспокойством воззрился на Зыбина: дескать, по какому поводу вы меня пригласили? Виссарион Фомич сделал последние два глотка чая, отставил стакан, крякнул, вытер нос платком и:
– Не соблаговолите ли, сударь, посмотреть на одного человека?
– Ммм… – Евгений попал в затруднение. – А кто он?
– Полагаю, знакомый вашего дядюшки. Однако, сударь, я могу ошибаться, оттого и послал за вами.
– Извольте, я погляжу на него.
Виссарион Фомич вытеснил зад из кресла, зашаркал к гардеробу и набросил на плечи шинель. Открывая дверь и пропуская Евгения, сказал:
– Нам через двор идти. Прошу вас…
Евгений попал в помещение, до крайности холодное и темное, где вообще не было мебели, кроме стола и стула, на который плюхнулся писарь с тетрадкой и чернильницей в руках. Присмотревшись, Евгений заметил в углу широкую лавку, на ней лежало нечто большое, накрытое застиранной и потерявшей первоначальный цвет простыней. Он растерянно оглянулся на Зыбина, тот ободряюще подмигнул ему и, приглашая жестом, подошел к лавке. Евгений несмело приблизился к нему. Невесть откуда взявшийся возле лавки детина легким движением откинул простыню. Племянник Долгополова увидел молодого человека без признаков жизни.
– Взгляните, сударь, – сказал Виссарион Фомич, – знаком ли вам этот молодой человек? Ежели знаком, то где, с кем и когда вы его видали?
– Что с ним? – вымолвил побледневший Евгений.
– Убит-с. Сегодня утром найден…
Виссарион Фомич запнулся, недоговорив фразу, и замер, не мигая, словно все процессы в его организме резко замедлились. После паузы он опустил углы губ вниз, всплеснул короткими руками:
– Нет, ну что это, в самом деле?! Сделайте же что-нибудь!
Писарь и анатом кинулись к лежащему на каменном полу Евгению, взяли его за руки-ноги и понесли на воздух. Там усадили на ящик, хлопали по щекам, а Виссарион Фомич, хмуро глядя на племянника Долгополова, ворчал:
– Да он хуже бабы! Тьфу, прости господи.
Несколько минут спустя Евгений сидел в кабинете Зыбина, по глотку отпивал воду из стакана, поднося его к губам дрожащей рукой. Он был белее бумаги. Виссарион Фомич с тоской на полном лице терпеливо ждал, когда же это недоразумение в мужской одежде станет способно говорить. Наконец Евгений промокнул белоснежным платком лоб, сглотнул, видимо, подкатывавшую тошноту, извинился:
– Прошу простить меня… так неожиданно…
– Экий вы, право, неженка, – не удержался Виссарион Фомич от упрека. – Обмороки оставьте дамам-с, а вы ведь мужчина. Нехорошо это, сударь.
– Мне крайне неловко… Такое со мной впервые…
– Служить ступайте. На военной службе все нежности пройдут. Ну да ладно. Скажите, сударь, вам известен убитый?
– Да, я знаком с ним.
– Вот как! – удивился Зыбин. – Откуда ж вы его знаете?
– Незадолго перед… смертью… дядя взял его управляющим в одно из своих имений по протекции господина… запамятовал имя.
– А вы припоминайте, я подожду.
– Сейчас, сейчас… – Евгений нервозно отхлебнул воды из стакана, нахмурил лоб. – Коль не ошибаюсь, это… Белев. Да, он. Дядя к нему благоволил, будто он его родственник…
– К кому благоволил ваш дядя, к Белеву?
– Нет-с, – смутился Евгений, потерявший после обморока способность четко излагать свои мысли. – К Шарову… то есть к убитому.
– Стало быть, фамилия убитого Шаров?
– Да. Юлиан Шаров. Весьма беспардонный молодой человек, однако… дяде он нравился.
– Чем же нравился?
– Трудно сказать, я ведь с Шаровым познакомился, когда приехал в имение… Шаров был там управляющим… месяца два… или три. Дяде хотелось, чтобы мы с ним подружились. Я подивился такой причуде, но не спорил, правда, и тесной дружбы с Шаровым не завел, мы слишком далеки друг от друга, но чтобы угодить дяде, я изредка терпел общество Юлиана. Что удивительно… дядя упомянул его в своем завещании.
– Что вы говорите! – насторожился Зыбин. – И что же оставил ваш дядя своему управляющему?
– Пять тысяч рублей.
– Не много ли? – взметнул брови вверх Виссарион Фомич, поразившись щедрости Долгополова.
– Дядя был человеком странным, никогда не объяснял своих поступков.
– Какова же была реакция Прасковьи Ильиничны на завещание?
– Трудно сказать, – пожал плечами Евгений. – Пожалуй, завещание оставило ее равнодушной. Тетя не в себе после убийства дяди.
– Ну, а друзья у этого Шарова имелись?
– Об этом мне ничего не известно.
– О его родственниках вам тоже ничего не известно?
Евгений отрицательно покачал головой, а Виссарион Фомич надолго задумался. Опираясь на опыт, он с уверенностью мог заявить, что странности в любом человеке обусловлены скрытыми причинами, а не блажью. И нет таких людей, которым удалось бы утаить причины своих странностей от близких. Настала пора повидаться с женой Долгополова, но прежде Виссарион Фомич намеревался переговорить с Белевым, который составил протекцию Шарову. Вспомнив о Евгении, он небрежно махнул тому рукой: