Лера попробовала представить: Марат – мертвый. И не смогла.
– И вы что же… считаете, что клофелин подлила – Надя? – Она с трудом удержалась от нервного смешка.
– Мы эту версию проверяем, – спокойно произнес штатский.
– Фигня. Полная, – покачала головой Лера. – Вы хоть сами можете представить, как эта библиотекарша зашуганная кому-то яд подливает?!
– Возможен другой вариант, – задумчиво сказал милицейский начальник. – Ваша подруга просто знала, что Марат в это время будет один. И предупредила убийцу.
– А эта, мымра его… Серафима какая-то… секретарша? – вспомнила Лера.
– У нее был отгул.
– Но откуда Надька могла об этом знать? – задала резонный вопрос девушка. – И потом: зачем? Зачем Надьке убивать Марата?.. Они ж наоборот – работать вместе собирались!..
– Не волнуйтесь: мы все выясним, – зловеще кивнул штатский. – А на данный момент от вас, Лерочка, требуется вот что: опишите мне, час за часом, что вы делали – три последних дня, включая сегодняшний.
– Мне тоже… тоже, кажется, нужен корвалол, – пробормотала Лера.
Все. Как это писатели любят говорить: слишком непосильная ноша на нее свалилась. Здоровью, похоже, совсем писец пришел: перед глазами всполохи, и пузо крутит, будто она поганок объелась.
Сначала Сонька. Потом Илья Казарин – о его гибели ей рассказал журналист Димка. И теперь вот – Марат… Нельзя сказать, что этих троих Лера любила. Или нуждалась в них. Или хотя бы симпатизировала. Но все-таки: они ведь были живые. Пусть вредные – но настоящие. Умели улыбаться, к чему-то стремились, о чем-то мечтали…
– Принесите, Анастасия Семеновна, корвалол, – скомандовал штатский.
Маманя послушно двинулась в кухню и быстро явилась обратно с мерным стаканчиком. Судя по едчайшему запаху, капель шестьдесят набухала.
Лера махом хватанула отраву, закашлялась, забормотала:
– Я… я, конечно, все расскажу. – Она вдруг почувствовала смертельную усталость. Невесомость в желудке – еще днем чувствовать ее было даже прикольно – вдруг навалилась чугунной тяжестью. А легкая, как с приятного похмелья, слабость вдруг обратилась в полную беспомощность. Лечь бы сейчас в постель, уткнуться носом в подушку… И не думать ни о ком. Ни про Соню. Ни про Марата. Ни про Илью Казарина…
– Вам нехорошо, Лера? – встревоженно спросил штатский.
– Нет-нет, ничего, – пробормотала она. – Я просто… устала, наверно… поэтому и чувствую себя неважно. И Марата жаль… – Она взглянула милиционеру в глаза. – Нельзя сказать, чтоб я его очень любила. Часто злилась на него. Орала. Но смерти – не желала ему никогда.
– Вот и помогите нам найти тех, кто его убил, – тихо попросил подполковник.
…Убрались менты только в двенадцатом часу ночи. Недоеденная картошка давно остыла, ненакрытая икра покрылась противной корочкой. Мама – пока Лера, изо всех сил напрягая мозги, описывала милиционерам три предыдущих дня – многократно бегала в кухню. И засадила чуть не полный пузырек корвалола – таким образом подтвердив придуманную дочерью версию насчет сердечной слабости.
Сердечные капли настроили матушку на решительный лад. И, когда за незваными гостями закрылась наконец дверь, маман заявила:
– Все, Валерия, с меня хватит. Никаких больше – слышишь, никаких! – показов! Никаких съемок. Сыта по горло… При мне теперь будешь сидеть! – Она всхлипнула остатками слез: – Бедная Сонечка… бедные ее родители. Бедный Марат – у него ведь тоже мама, наверно, еще жива…
Лера еле заметно пожала плечами – Сонька, царствие ей небесное, миллион раз говаривала, что «родакам на нее плевать с высоченной Пизанской башни». Ну, а Марат родительницу (если она у него, конечно, имелась) упоминал только в контексте «твою мать».
– Кому они оба могли помешать? – продолжала всхлипывать мама. – Кому?!
– Хватит, мам… – попросила Лера. И подумала: «Хорошо хоть, менты про Илюшку ничего не спросили. Еще больше было бы крику…»
Не будет она думать о погибших – нужно о живых беспокоиться. Но не обо всех живых – мамины слезы, например, Леру не волновали абсолютно. А вот за несчастную Надьку она очень беспокоилась. Ведь менты, скоты такие, похоже, вполне серьезно ей убийства хотят приписать! Обоих: и Соньки, и Марата. И, по большому счету, – кто в этом виноват? Она, Лера. Ведь Надя-то – ни на какой показ идти не хотела. И в рекламе сниматься – совсем не рвалась. А Лера ее уговаривала. Рисовала радужные картины. Сулила золотые горы. Вот и подставила человека.
Лера еле дотерпела, пока маман наконец отахается и отправится в коечку. Выждала минут пятнадцать, подкралась к двери маминой комнаты, послушала ее сонное дыхание… А потом вернулась в свою спальню, вышла с мобильником на балкон – чтоб родительница точно уж не услышала – и набрала домашний телефон Нади Митрофановой.
НадяДомой она попала только ближе к полуночи. Сказать, что состояние ее было кошмарным, – значит, не сказать ничего. Не Надя домой пришла – бледная ее тень. Клон.
Даже Родион, преданный друг и – давно проверено! – лучший лекарь, не решился к своей хозяйке подойти. Забился в угол, есть-гулять не просит и поглядывает не с сочувствием – с ужасом.
Надя не стала разуваться. Не сняла ветровку. И даже сумочку на столик в прихожей не бросила – так и держала в руках. Тупо, словно робот, прошла на кухню. Опустилась на табуретку. Прикрыла глаза… И тут же увидела себя – как она входит в офис. И замечает Марата – тот ждет ее за столом. Безучастный, в дорогом костюме, прическа – волосок к волоску… Опрокинутая чашка из-под кофе.
Что было дальше – Надя помнила смутно. Совершенно точно она закричала. И кричала, ей показалось, очень долго – прежде чем ее услышали. Первым в Маратов офис вроде бы пришлепал старичок-вахтер, а потом – и еще какие-то люди. Они все громко разговаривали, о чем-то спрашивали, тыкали в телефонные кнопки… Ну, а потом появилась милиция.
Надя очень боялась, что ее запрут в камере. И один из ментов – молодой, злой, с вонючей сигаретой, прилипшей к нижней губе, – ей это обещал. Он что-то бесконечно шипел про невинных овечек, ломающих комедию. Про тихий омут… про благостных дурочек… И еще Надя запомнила: «Ладно мне сказки травить, кинозвезда нашлась! Таких коров, как ты, в рекламе не снимают!»
Потом ее посадили в милицейскую машину – на заднее, пропахшее нечистотами сиденье. И повезли, как она поняла, в райотдел. А там – снова были лица. Вопросы. Угрозы. Холодная комната с депрессивными, болотного цвета стенами… Надя просила, чтобы ей позволили позвонить – единственному человеку, который мог бы помочь, Димке. Она не сомневалась, что тот примчится немедленно. Но к телефону ее не пустили: «Ты не в Штатах, лапуля. А у нас – последний звонок не положен».
Краем уха Надя успела уловить – Марата, похоже, отравили. Нагло. Не маскируясь – в чашечке с кофе оказалась ударная доза клофелина. Лекарства, благо запаха и вкуса у него нет, не пожалели. Доза оказалась такой, что Марат умер в течение двадцати минут. Примерно в три сорок пять. За четверть часа до ее прихода.
– Но при чем же тогда здесь я?! – взывала к логике Надежда. – Я ровно в четыре пришла, спросите хоть у вахтера! И кофе мы с Маратом не пили, я даже за стол не села – сразу увидела, что он мертвый!
Но ее вопросов никто не слушал – требовали бесконечных ответов. О том, где она познакомилась с Маратом. Какие их связывают отношения? Вели ли они финансовые дела. И – этот вопрос повторили неоднократно, в многочисленных вариациях – чем Надя может объяснить гибель Марата всего через два дня после смерти его подопечной, Сони Перепелицыной? А также тот факт, что именно она в обоих случаях первой обнаружила трупы?
– Я не знаю, это просто случайность… – оправдывалась Митрофанова.
Но оправданиям, похоже, никто не верил: «Таких случайностей, милочка, в нашей практике еще не бывало».
И отстали менты, только когда у Нади случилась истерика. Настоящая – рыдала так, что слезы не останавливались. Не помогали ни вода, ни сердечные капли, ни даже водка, сыскавшаяся в милицейских запасах.
Тогда наконец ей дали подписать какую-то бумагу – кажется, то была подписка о невыезде. И велели ехать домой.
И вот – она дома. В пустой, страшной квартире. Сидит, в уличных туфлях, ветровке и с сумкой на коленях, на кухонном табурете. В темноте. И бесконечно, навязчиво думает: «Нужно… нужно что-то сделать…»
А что именно? Покормить и выгулять Родиона? Пойти умыться? Махом выпить стакан коньяку?.. Нет, нет, все не то… Вот что надо сделать: позвонить Полуянову. Пусть приезжает. Она ведь вчера поддерживала его – когда было плохо ему? Так пусть теперь и он ей поможет!
Надя ощупью, дрожащей рукой потянулась к телефону – и вдруг аппарат зазвонил сам. На душе потеплело: «Дима! Понял, почувствовал, как мне плохо!» И она радостно схватила трубку:
Надя ощупью, дрожащей рукой потянулась к телефону – и вдруг аппарат зазвонил сам. На душе потеплело: «Дима! Понял, почувствовал, как мне плохо!» И она радостно схватила трубку:
– Алло?
– Надя? – раздался в трубке юный, слегка испуганный голосок.
Она едва не застонала от разочарования: всего-то – Лерочка. Бестолковое, взбалмошное создание. Из-за кого, собственно, и заварилась вся эта каша.
– Да, это я, – устало выговорила Митрофанова. – Ты что-то хотела, Лера?
Пауза. Взволнованное дыхание в трубке. Наконец неуверенное:
– Ну… просто узнать: ты как? Мне только что сказали… про тебя и Марата. – Надя поморщилась. – И я теперь за тебя волнуюсь…
Надя нашла в себе силы усмехнуться:
– I am fine[17]. Так, кажется, полагается отвечать в западных фильмах?
В Лерином голосе вдруг проклюнулись гневные нотки:
– Слушай, не надо мне мозги парить! «Файн», ну и бред! – И неожиданно она закончила: – Я сейчас к тебе приеду.
– Что-что? – опешила Надя. – Куда приедешь?
– Домой. Прямо сейчас, – отрезала Лерочка. И потребовала: – Диктуй адрес.
– Да ты с ума сошла! – возмутилась Надя. И попыталась воззвать к логике: – Времени – полночь, сейчас метро закроется.
– А я на этом метро вонючем и так сроду не езжу, – хмыкнула школьница. – А таксистов – полная Москва. Так что давай, диктуй. Сейчас буду.
– Лера, спасибо, конечно, но это лишнее, – мягко сказала Надя.
Но переупрямить юную красавицу оказалось совсем не просто:
– Я сама знаю, что лишнее – а что нет. И вообще – ты дура!
– Что?
– Да то! Тебе сейчас поддержка нужна, понятно? Вот я тебя и поддержу. И не надо, как последний ишак, упрямиться! – Лерочка слегка сбавила тон: – Пожалуйста, Наденька, скажи мне свой адрес. Я ненадолго подъеду. Только чайку с тобой попьем, ты плакать перестанешь – и я сразу назад.
…В конце концов – почему нет?
Ведь полностью одинокую ночь даже представить себе невозможно. А Полуянова она, вполне возможно, сейчас и не разыщет.
И Надя продиктовала Лерочке адрес.
– Недалеко. Буду через двадцать минут, – заверила новая подружка.
И – явилась точно, как обещала, – Надя едва успела переодеться, умыться и поставить на плиту чайник.
Первым делом девушки обнялись – и Митрофанова очень удивилась, когда поняла: объятия взбалмошной красавицы неожиданно ее успокоили. Красота ей гармонию, что ли, подарила?
– Пойдем, Лерочка, в кухню, – позвала Надя. – Чайник я же поставила. Правда, у меня только сушки есть…
– Сгодятся и сушки. И даже просто хлеб, если найдется. Я обычно углеводы, правда, не ем, но сегодня – плевать, – сказала Лерочка. И объяснила: – Мне ведь тоже толком пожрать не дали…
И рассказала про явление милицейских. А Надя, в ответ, – про жуткую картину, которая ждала ее в офисе Марата. И про бесконечный допрос. И про подписку о невыезде…
– Как ты думаешь, Лер, что происходит? – устало спросила Митрофанова, когда рассказ был окончен. – Я вообще ничего не понимаю…
– Ох, Надь, выкинь пока из головы, – скривилась Лера. – Даже говорить больше об этом кошмаре не хочу. Налей мне лучше чаю еще. И сушек подбрось.
Надя налила – полную чашку. Выложила в вазочку новую порцию сушек. Посмотрела на Лерочку, подумала: «А ведь я, оказывается, ей благодарна!» И сказала:
– Что-то, подруга, меня ты утешаешь – а сама тоже выглядишь кисло. Бледная. И лицо осунулось.
– Да ладно! – Лерочка приготовилась было щетиниться – а как иначе, если какая-то «старая девушка» тебя в страхолюдины записывает?
– Нет-нет, ты все равно ужасно красивая, в смысле – очень красивая! – поспешно поправилась Надя. – Просто вид уставший. Скажи – ты нормально себя чувствуешь?
«Ох уж эти библиотекарши! Ты приезжаешь – ее поддержать, а вместо этого – святая душа о тебе беспокоиться начинает!» – удивленно подумала Лерочка. И угрюмо спросила:
– Ты врач, что ли, – про самочувствие спрашивать?
– Нет, не врач, – спокойно ответила Надежда. – Но когда-то – собиралась поступать в медицинский. И мама у меня медсестрой была. Так что немного разбираюсь. – Она секунду поколебалась и прибавила: – Впрочем, если не хочешь – не говори.
– Да что ты затрепыхалась – «хочешь, не хочешь»? – пожала плечами Лера. – Ну, колбасит. Ну, хреново немножко. Подумаешь! Пройдет.
– Что значит – «колбасит»? – строго спросила Надя. – Ты имеешь в виду – знобит?
– Ну, точно: доктор! – хмыкнула Лера. Но на вопрос все же ответила: – Нет, не знобит. Просто неможется. Слабость. Тошнит. И голова кружится. Так это с недосыпа, наверно…
– Тошнит? – подняла бровь Надежда. – А, извини за вопрос, задержки у тебя нет?
– Ну, ты как моя мамочка, – поморщилась Лера. – Та тоже: огурца соленого не съешь, сразу косится… Нет у меня никакой задержки. И вообще, к твоему сведению, я еще девушка!
– Не сердись, Лерочка, – тут же всполошилась Надя. – Я просто пытаюсь понять. Скажи: а затылок у тебя не болит?
– Да ничего у меня не болит. Просто такое ощущение – будто силы кончились. Разом. Выспаться надо, и все пройдет…
– Ты говоришь: тошнит, – не сдалась Надя. – Все время – или только иногда?
– Вот, далось тебе… – проворчала Лера. Но все-таки объяснила: – Даже скорее и не тошнит. А просто – будто в желудке какая-то невесомость. Да это из-за той миомы, наверно!
– Какой еще миомы? – удивленно воззрилась на нее Надя.
– Ой, а я тебе не рассказывала? – удивилась Лера. – Так мне ж неделю назад миому вырезали. Это, знаешь, такая маленькая опухоль. Где-то внутри. Нестрашная. Доброкачественная.
– Я знаю, что такое миома, – кивнула Надя. – Но откуда она у тебя взялась?! Они ведь обычно у совсем взрослых женщин бывают. После тридцати.
– Ну, уж не знаю откуда, – развела руками Лера. – Врачиха тоже сказала – случай довольно редкий. Жизни, говорит, не угрожает – но лучше бы чикнуть. Чтоб в рак не переродилась.
– И что?
– Ну, и чикнула. Под общим наркозом. Я ничего и не почувствовала.
– Подожди, – озадаченно сказала Надя. – Врачиха – конечно же, гинеколог?
– Нет, патологоанатом, – усмехнулась Лера.
– Из женской консультации? Но там ведь не оперируют… Она тебя в больницу, что ли, направила?
– Ну да, попрусь я еще в женскую консультацию. И тем более – в больницу, – презрительно фыркнула Лерочка. – Ты, Надька, тормоз, что ли? Не помнишь, где мы с тобой познакомились?
– А! Клиника доктора Блохиной! – вспомнила Надя.
– Ну, наконец-то. Дошло, – снисходительно усмехнулась Лера.
– И прямо в этой клинике тебе миому вырезали? – недоверчиво переспросила Надежда.
– Ну да, – пожала плечами Лерочка. – У них там и операционная есть, и стационар однодневный, все круто, сплошняком мрамор, в палате – шелковое белье… В общем, полный сервис.
– Сколько же это стоит? – с придыханием поинтересовалась Надя. – Там расценки, я посмотрела… Моих денег только на пару анализов и хватило. А лечиться – они у меня анемию нашли – мне у них не по средствам.
– Халява. В смысле – мне была халява. Марат платил, – не без гордости доложила Лера. – За счет, сказал, фирмы.
– А мама твоя знает? – вдруг спросила Надя.
– Да ты что?! – испугалась Лерочка. – Маман у меня такой паникер – я ей даже про ноготь не рассказывала, когда однажды нарывал… А тут еще круче было. Как с этим уколом пришлось прятаться – вообще цирк!
– Какой еще укол? – не поняла Надя.
– Ну, для миомы этой. Они мне неделю перед операцией уколы кололи. У них, в клинике. Чтобы, сказали, вырезать легче было, под минимальным наркозом – новая какая-то технология, только у них применяется, – объяснила Лера. – А еще одну ампулу с собой дали. Велели вечером, перед операцией, в брюхо сделать. Самой. Чтобы, что ли, мышцу какую-то заранее расслабить. Я сначала боялась, но они сказали, что в пузо – совсем не больно. И иголочка тоненькая…
– И что?
– Не наврали. Правда, не больно. И делать удобно – лекарство прямо в шприце, иголка в целлофан запаяна. Распаковывай – и фигарь.
– Как интересно! Никогда про такое не слышала… – заинтересовалась Надя. – А что за лекарство? Название не помнишь?
– Нет. Там не по-русски написано. Элитное, короче, какое-то средство.
– Ну, а после операции тебя Блохина смотрела?
– Ясное дело – полный, как говорится, комплекс услуг. Через три дня я к ней приезжала. Врачиха сказала, что все типтопчик. И витамины подарила какие-то импортные – чтоб организм быстрей восстанавливался. Да я тогда и чувствовала себя нормальком. Только вчера расклеилась…
– Так надо было сходить к ней еще раз!
– Ты не помнишь, что ли – мы вчера весь день на съемках торчали? А сегодня меня маман сразу после школы (о встрече с Полуяновым Лерочка умолчала) домой погнала…
– Здоровье важнее, – назидательно произнесла Надя.
– Ага, важнее. А платить кто будет – если, ты говоришь, у них расценки зашибенные? Раньше-то Марат за все башлял, а теперь? Ничего, Надька, страшного – переживем!