– Ну.
Юрка собрался в самом деле быстро: припас и снасти у него всегда были наготове, палатка свернута. Отшлепал на листке, вставленном в материну машинку, пару слов: «Мы поехали на рыбалку. Чао-какао!»
Они как раз успели на электричку. Бугорок уже торчал на перроне, рядом – рюкзаки его и Кролика. Бугорок шлепнул Юрку и Кролика по ладоням в приветствии, и они быстро подняли снаряжение в тамбур.
– Чего это вы ни с того ни с сего? – без особого интереса спросил Юрка, потому что привык к неожиданным выходкам Бугорка. Но приятели не слушали его и не отвечали. Они быстро переговаривались.
– А Черкес? – вдруг застыл, мешая другим пассажирам, Бугорок.
– Они на него не выйдут, – небрежно ответил Кролик.
– А вдруг?
– Вдруг только лягушки скачут. Да он и не знает…
– Я тогда болтанул ему об этом деле.
– Когда? Ты очумел?!
– Да ты вспомни! Он еще заржал тогда. «Шутите», – говорит.
– Вспомнил…
– Вот же гадство, совсем из головы вон! – сокрушался Бугорок. – За ним надо было за первым. Это тряпье сразу же расколется.
Кролик молчал. Тут Бугорок обратил внимание, что Юрка с любопытством прислушивается, и велел ему пойти занять места. Юрка послушно перетащил свои вещи в вагон и вернулся в тамбур. С объемистым рюкзаком Кролика его зажало в дверях, и он успел услышать отрывистое и по-прежнему непонятное:
– …привезу. А ты пока развлекай этого.
– Я? – почему-то испугался Кролик.
– Я же сказал: развлекай. Подъеду, не рыдай!
После этих слов Кролик раздвинул двери и помог Юрке втащить остальные вещи. Бугорок остался в тамбуре, вынул из карманa сигареты. Но в Толоконцеве, на первой же станции, он соскочил с подножки и побежал через пути к электричке, идущей в город.
– Забыл кой-чего, – пояснил Кролик, заметив, что Юрка смотрит в окно. – Догонит.
Он достал из рюкзака две бутылки пива, и Юрка успокоился.
…Ровно в десять утра дверь в кабинет Натальи отворилась. «Точно!» – одобрительно подумала она и с любопытством подняла голову, ожидая, что сейчас наконец увидит одного из той четверки, но вместо юноши на пороге стоял высокий сутулый мужчина с выражением застарелой усталости на остром лице.
– Разрешите? Я – Степцов, тут повестка пришла… – Он держался неуверенно.
Наталья невольно подняла брови.
– Здравствуйте, Сергей Юрьевич… Но ведь я выписывала повестку вашему сыну.
– Да, я знаю. Но его нет. Он на рыбалку уехал.
– Когда?
– Вчера.
– Ах жаль! – Наталья с досады хлопнула ладонью по столу. – И когда вернется?
Худые плечи поднялись и опустились. Наталья глянула непонимающе:
– Не знаете?
– Да он вроде и не собирался ехать, ничего не говорил, никого не предупреждал. А тут прихожу – записка, что уехали, и эта повестка ваша на полу возле стола валяется. Думаю, надо пойти, предупредить, чтоб не ждали.
– Погодите, – сказала Наталья. – Как это – валяется? Вы разве повестку не в почтовом ящике взяли?
– Нет, – покачал головой Степцов. – Она на полу, в комнате, скомканная, ва… лежала.
– Кто же ее получил? Ваша жена?
– Нет, она тоже удивилась: почему повестка, откуда?
– Значит, ее получил все-таки Юра?
– Выходит, так, – развел длинные слабые руки Степцов.
– Получил, прочитал – и все-таки поехал на рыбалку, – продолжала Наталья. – Интересное дело! Он что у вас, вообще такой?
– Какой?
– Безответственный.
Светлые глаза Степцова не утратили усталого выражения. Он молчал.
– «Мы уехали…» – прочла Наталья. – С кем?
– Видимо, зашел за ним кто-то. Дома надымлено. Мы-то не курим.
– А с кем он обычно рыбачит? – спросила было Наталья, но, уловив пустоту во взоре собеседника, расширила рамки вопроса: – С кем дружит?
Степцов надолго задумался, потом встрепенулся:
– С ребятами.
Похоже, даже в этом он не был уверен!
Наталья опустила глаза.
«Ничего себе! Пожалуй, его даже и спрашивать бесполезно, где был сын тем майским воскресеньем. Явно не помнит, а скорее всего – не знает».
– Может быть, есть смысл позвонить вашей жене? – сказала она.
– Для чего?
– Вдруг она в курсе, куда именно и с кем поехал ваш сын?
– Ну что вы! Она, знаете, пишет диссертацию… – В его голосе проскользнула тень горечи, и это было едва ли не первое живое выражение. – А впрочем… Разрешите? – И потянулся к телефону, набрал номер: – Анна, как зовут того мальчика, с которым Юра ездил на рыбалку? В прошлый раз. А, да, спасибо. – Он положил трубку.
– С кем вы говорили? – поинтересовалась Наталья.
– С женой.
Наталья откинулась на спинку стула.
– И она у вас ничего не спросила?
– Нет. А что?
«Странно! Их не интересует даже, зачем сына вызвали в милицию!»
Такого ей еще не приходилось видеть. Анненская, к примеру, по сравнению с этими родителями – образец материнской заботливости.
– Ну хорошо. Так как же зовут того мальчика?
– Кролик, – сообщил Степцов.
– Это фамилия такая?
– Не знаю…
– Вы что, серьезно это? – тихо спросила Наталья.
– А что? – удивился Степцов.
Помолчали.
– Кролик… – взяв себя в руки, повторила Наталья. – Может быть, это прозвище? Как он выглядит?
Припоминал Степцов мучительно долго.
– Да, это прозвище, – проговорил он наконец. – У него глаза такие… красноватые… будто усталые или заплаканные. Видимо, поэтому его и прозвали Кроликом. Он такой понурый…
– Но имя, имя! Имя-то его вы хоть когда-нибудь слышали?
Степцов снова погрузился в раздумья.
– Что-то вертится в голове…
– Ну, ну! Как его зовут? Игорь? Володя? Леша?
– Леша – это другой, кажется, – выговорил Степцов. – А этот? Коля? Нет… Дима? Кажется, Дима.
– Анненский? – неожиданно для себя самой быстро спросила Наталья.
– Если я не ошибаюсь, – протянул Степцов, свешивая, будто ненужные, руки вдоль тела. – Не исключено… Кажется…
Наши дни
– Ну, поехали.
– Ой!..
– Ага. Не поехали мы. А почему? Ручник забыли.
– Ох…
– Больше газу надо давать, мы в снегу стоим. Опять забыла?
– Э-э… печка гудит, на нервы действует.
– Ты что же, нервная?!
– Ну да, но не вообще, а сейчас. Это от страха. Я таблетки пью, к экзаменам готовлюсь.
– А что к ним готовиться? У тебя они еще не скоро, сдашь с божьей помощью.
– С помощью Дмитрия Александровича…
– Ладно, не льсти, не подлещивайся. Поехали на проспект Ленина. Повороты будем сегодня разучивать. Где на проспекте Ленина можно развернуться?
– Ну… э-э…
– Зачем ты бордюр поймала?!
– Я от ямки уехала.
– Спокойно! Возьми себя в руки, руки в ноги, поехали уже. Не расстраивай меня, ты у меня в первых рядах идешь на экзамен, я в тебе уверен.
– Ой, куда он на меня едет?!
– Он тоже ямку объезжает. Спокойно. Поехали, поехали. Итак. Где можно развернуться на проспекте Ленина?
– Ну, у «Муравья», на Комарова, около «Дубков», на Пролетарке…
– Где там?
– По кольцу можно проехать.
– Выезжай на проспект. Каким рядом нужно выехать?
– Вон тем, крайним.
– Каким?!
– Ну, левым!
Алена чуть не подавилась нервическим смешком. «Вон тем, крайним»! Как будто это она ответила на вопрос инструктора. Но она так и не вспомнила бы, правым или левым, ей вообще казалось непостижимым, как это можно – успевать о чем-то говорить, о чем-то думать в те мгновения, когда ты прикован к этим непонятным рычагам и педалям и стал их продолжением, частью их, и не понять, то ли ты управляешь ими, то ли они управляют тобой.
Писательница Дмитриева ничуть не лукавила перед мадам Стороженко, когда расписывала ей свою клиническую тупость и страх перед вождением. Было у нее такое свойство, причем врожденное, а не благоприобретенное. Кататься на пассажирском месте – это да, это она еще с детства любила отчаянно, еще с тех времен, когда у деда был его невероятный «Виллис», да и потом и мужья ее, и отчим имели машины и отлично их водили, однако у Алены никогда не было ни малейшего желания сесть за руль. Поэтому она сейчас с превеликим уважением взирала на хорошенькую и веселую дамочку с пепельными волосами, в смешной аккуратной ушаночке и толстом свитере, которая так бойко болтала с инструктором и еще умудрялась вести престарелую «Ладу». Причем, на взгляд Алены, вела Нина просто суперхорошо, и все замечания Анненского ничем иным, кроме как придирками, она назвать не могла бы.
Вообще Алене повезло с курсанткой, в машину к которой она попала. Такая милая, деловая, собранная, приятная, приветливая… Другая курсантка была круглая, преждевременно расплывшаяся особа лет 28, непричесанная, с заплывшим лицом, одетая в такой толстый мохеровый свитер (боже правый, да кто ж сейчас мохеровые свитера носит?!), в котором ей было, конечно, ужасно жарко, и она немедленно начала сильно потеть, аж все окна в их автомобиле подернулись дымкой, и инструктор должен был включить «дворники». Так они и уехали в этот ясный морозный день, елозя щетками по ветровому стеклу, а Анненский, его курсантка Ниночка и Алена проводили их сочувственными взглядами. Потом Снег посмотрел на Алену, но ничего не сказал, кроме того, что предложил садиться в машину и отправляться в рейс. Глаза его были спокойны, даже равнодушны. И все же где-то на самом дне их, как чудилось Алене, играла едва уловимая усмешка.
Ну разумеется, он ни на минуту не поверил, что Елена Дмитриевна (пришлось назваться, но, конечно, «мирским именем») яростная поклонница его стихов. Мадам Стороженко начала с места в карьер пороть эту чушь, а опровергнуть ее никак было нельзя, пришлось терпеть. Анненский покивал неопределенно и сказал:
– Ну, садитесь, если хотите поездить. Нина, не возражаешь?
– Конечно, нет, – сказала Нина, даже не глядя на Алену. – Дмитрий Александрович, а вы правда поэт? Ох, я стихи обожаю, как жаль, что их теперь никто не пишет, все детективы да детективы, – Алена нечаянно кашлянула, – а стихи – нет… Почитаете что-нибудь свое?
– Почитаю, – сказал Анненский с ноткой нетерпения. – Вот сдашь экзамен гаишникам – и почитаю, факт. А теперь в машину, дамочки.
«Дамочки» уселись – каждая на свое место. Было очень тепло. Алена мигом сняла шубку и положила ее рядом с собой. Наконец потрепанная «Лада» отправилась в путь, причем иногда Алена ловила в зеркальце заднего вида, которое висело перед инструктором так же, как и перед водителем, беглый взгляд Анненского. Она с трудом подавляла желание причесаться. Иногда что-то мелькало в его глазах, и тогда казалось, что он ее узнал и пытается понять, зачем она здесь, а иногда – что не узнал… Во всяком случае, похоже было, его совершенно не интересует, причесана она или нет, а впрочем, никакого беспокойства появление Алены у него явно не вызвало, да и некогда было отвлекаться.
– Имей в виду, Нина, гаишник на экзамене будет тебя провоцировать – останавливать под запрещающим знаком, заставлять проезжать через сплошную.
– А что будет, если я не подчинюсь?
– Ты не должна подчиняться, если тебя принуждают нарушить правила. Эй, влево смотри, выжимай сцепление! Потихоньку выдвигайся. Спишь за рулем. Идем до Карповской церкви. Поворачиваем на Баумана. Знаешь, где улица Баумана?
– Нет.
– Где магазин «Ордер».
– «Ордер»? Так ведь он в Верхней части, на Бориса Панина, черт-те где отсюда!
– Это другой. В Верхнюю часть нам пока не надо. Поезжай, поезжай! Ищем, где можно развернуться.
– Пока негде.
– Ищем. Тихо-тихо!
Анненский чуть придержал рулевое колесо. Учебный автомобиль слегка вильнул… Водитель скользнувшей мимо «Газели» и не подозревал, что его борт только что был спасен от удара – спасен простым русским инструктором вождения. Это вполне можно рассматривать как подвиг. Алена подумала с долей иронии, что вся жизнь этих инструкторов – каждодневный подвиг, сколько таких автомобилей спасается ежечасно!
– Сначала сцепление, потом газ, – не уставал напоминать Анненский, когда мотор начинал глохнуть и автомобиль как бы втыкался носом в землю. – На экзамене это два балла. Два раза воткнулась – вот и не сдала.
– А сколько надо набрать, чтобы не сдать?
– Пять баллов. Нина, не глохни! Сначала сцепление, потом газ. Прямо! Выворачивай руль. Поворотник включай. Правей!
Серебристо-бежевый прогонистый автомобиль обошел их слева, проскочив по засыпанному снегом газону.
– Ого! – восхитилась Нина. – А я так не могу.
– И не учись, – неодобрительно сказал Анненский. – Ума нету у мужика – по обочине обгонять! Да еще по такому снегу. Был бы хоть внедорожник, а то седан. Завязнуть мог в два счета. Вытаскивали бы его тут всем миром. А нам не до спасения утопающих.
– А это какая машина? – спросила Алена. – Седан – это марка или что?
– Марка у него «Лексус», – сказал Анненский, и впервые взгляд его задержался чуть дольше, чем на мгновение, встретившись с глазами Алены. – Седан – это тип. Бывает тип купе, внедорожник, седан, паркетник.
– Паркетник! – хохотнула Нина. – Ага, это я знаю. Типа внедорожник, только автомат, значит, на серьезные дороги с ним не сунешься. Седан ведь тоже автомат?
– Совершенно верно, – согласился Анненский.
«Там, на улице Маршала, была точно такая же машина, – подумала Алена. – Ну, у которой мы с тем мужиком аэрбег нечаянно включили… Бр-р, вот ужас был бы, если бы его хозяин нас тогда застукал! Вообще-то даже странно…»
– Нина, Нина, где у тебя вторая скорость?!
– Вот тут… – нерешительно проговорила Нина.
– А что так робко? Можно подумать, у нас десять скоростей! Поезжай – если всех пропускать, никогда никуда не доедешь.
– Я думала, хозяева «Лехусов» над ними ужасно трясутся, – сказала Нина. – А этот вон как по газону погнал. И вид у него довольно замурзанный, грязный весь какой-то.
– Ну, может, он их меняет, как перчатки, – пожал плечами Анненский. – Людей богатых теперь много.
– Как его смешно называют – «Лехус»…
– Нина, не болтай.
– А что, вы же сами говорили, что нужно водителя отвлекать разговорами! И что гаишник на экзамене меня будет всяко забалтывать.
– Будет. Ну что, отвлекать тебя в качестве репетиции?
– Давайте, – засмеялась Нина.
– Кто во что горазд, тот свою машину так и называет, – начал Анненский. – «Нексию» «ксюхой» зовут. «Форд» – «федором», «Рено» – «ренатой»…
И опять его глаза встретились в зеркале заднего вида с глазами Алены.
«Он меня узнал, – поняла та. – Все, точно узнал. И теперь думает, зачем я здесь. Ну, узнал так узнал, тем лучше, вот приедем, и я ему все объясню…»
– А один мой знакомый свой «Мерседес» «мерзавцем» зовет, – сообщила Нина.
– Чаще «мерсы» «меринами» называют, – уточнил Анненский. – Или «мурзиками». «Ауди» – «авдотья», «авоська». «БМВ» – «бимер», «бумер», «бэха», ну, «вовчик» – общее название для «Вольво», «Мазда» – «матрешка», «мася».
– А у этого моего знакомого модель его «мерса» называется ЦЛК, так что он иногда его не «мерзавцем» называет, а… ну, вы представляете, как! – добавила Нина.
– Представляем, – согласился Анненский. – Но что-то ты слишком развеселилась, Нинок. Вообще-то ты за рулем. Сосредоточься. Что мы видим впереди?
– Переезд, – сосредоточилась Нина. – И знак «Стоп».
– Так, что надо делать?
– Тормозить, – радостно сказала Нина – и на полной скорости проскочила переезд.
– Мать моя! – бессильно воскликнул Анненский, а Алена невольно закатилась смехом. Она аж зажмурилась, хохоча, оттого и пропустила, как началось то, что произошло потом.
1985 год
Уже через час Никита засомневался в правильности своего замысла. Он надеялся, что их поиски сложатся удачнее: ну покрутятся они с Гришей по перрону, в поезд сядут, пройдут по вагонам и внезапно – ну, разумеется, внезапно! – Гриша подтолкнет его, за руку схватит или просто шепнет: «Вот он!» И они увидят того самого Олега, который со своей мамой послушно едет на дачу. И подойдут к ним. И начнет Никита задавать осторожные вопросы. И… в конце концов окажется, что и этот «брюнет» абсолютно ни при чем. И то же самое скажут Валентина и ее подруги, когда увидят этого парня. Да, пока что конечный результат был во всех поисках один: извинения за беспокойство.
В глубине души он был готов к тому, что не все пойдет ладно, но то, что они, как замурованные, простоят всю дорогу в середине вагона, не в силах даже с места двинуться, не то что по другим вагонам пройтись, – это обескураживало. В довершение всего дернула же его нелегкая на обратном пути сойти – когда уже съездили до Тарасихи, докуда доезжали обычно этот почти мифический Олег с матерью, и возвращались в полупустом поезде в город, – дернуло же его сойти на Линде. Главное, почти и незачем было. Ведь в материалах дела имелись допросы Долинина о том, не было ли у Катерины каких-либо ценных вещей при себе, украшений… И ориентировки на то малое, что известно, уже давно разосланы по комиссионкам и скупкам, Никита сам их составлял. Однако показалось необходимым еще раз поговорить об этом с Долининым. Мало ли что, вдруг о чем-то забыл, а теперь вспомнил. Бывает!
«А то ведь до чего целеустремленно ищем эту четверку, – думал Никита, – но, по сути дела, нет никаких доказательств, что они замешаны в убийстве. Совсем не исключено, что, поговорив о чем-то с Катериной, они сели в поезд и спокойно поехали домой».
Долинина дома не оказалось. «Может, ребятишек в город повез», – подумал Никита.
До поезда оставалось время, по пути на станцию зашли к Кучеровым. Но и тех не оказалось: уехали, сказала соседка, провожать Николая. Гриша только сейчас вспомнил – и правда, брат ведь возвращается сегодня к себе, на БАМ, а он забыл проводить. Настроение у него испортилось.
Оба одинаково хмурые, шли Никита с Гришей по платформе, когда перед ними возникла Валентина. Она сперва не заметила их: стояла у входа в станционное почтовое отделение и читала какое-то письмо. Гриша мимоходом с ней поздоровался, и Валентина подняла глаза. Увидев Никиту, она растерянно моргнула, скомкала письмо, будто хотела спрятать… Охоты разговаривать у Никиты не было никакой, разве узнать, что нового. Он и спросил. Валентина в ответ ничего не сказала, только почему-то покраснела.
– Можно вас спросить? – не сводя глаз с Никиты, вдруг сказала она с какой-то отчаянной решимостью в голосе и при этом так зыркнула на Гришу, что он поспешно бормотнул: «Извините», – и смущенно отошел.