Нина растерянно моргнула, и на ее лице отразилась неуверенность. Она привыкла верить инструктору – поверила и теперь. Поверила не очевидной картине, а его спокойному, чуть насмешливому голосу, невозмутимому взгляду, уверенности, которая сквозила в каждом слове.
– Да… – прошептала она печально, и красивые серые глаза ее начали наливаться слезами. – Меня теперь до экзаменов не допустят, да?
Анненский посмотрел угрюмо:
– Не реви! Не зли меня. Слышишь?
В голосе звучало что-то… такая боль, даже мука!
Алена покосилась на него с тревогой, а Нина откровенно испугалась. Слез стало совсем много, вот-вот перельются через реснички…
– Ладно, – сказал Анненский, внезапно успокоившись, – будем считать, что я не могу видеть женских слез. Еще когда вы рыдать начинаете – туда-сюда, а когда вот так глаза наливаются слезами – это ужас… Извините, девушки. Короче, Нина, поступим так. Двигаем дальше, в школу. Урок надо закончить. Только помни – сначала сцепление, потом газ. И не лови бордюры, договорились? – Он наконец-то улыбнулся. – Сегодня у меня практика только с тобой, курсантки Руслана менять своего красавчика на меня не захотели, будут ждать, пока он выйдет. Вот и отлично. Так что я освобожусь и прямо из школы отгоню нашу «Ладу» в мастерскую. Никому ничего не скажем, нечего зря Сусанну волновать. У меня есть один знакомый, классный мастер, он мне мой «Рено» отладил, когда меня позавчера помяли. И ни следа не найдешь.
И прямо посмотрел в глаза Алене.
– Ладно, – повеселела Нина, – вы договаривайтесь с ремонтником, а я вам денежку потом отдам.
– Ну, решим потом, – рассеянно отозвался Анненский.
– Подвезете меня, если вы в Верхнюю часть едете? – спросила Алена, и Анненский кивнул.
Нина и не догадывалась, что на самом деле они сказали друг другу совсем другое:
«Надо поговорить. Срочно».
«Да».
1985 год
Выпроводив Степцова, от которого не удалось добиться больше ничего толкового, Наталья от души пожалела, что не владеет приемами аутотренинга, которые помогли бы ей прийти в себя, собраться. Ничего подходящего она не знала, кроме того, что, разволновавшись, надо считать до тридцати. Но вот уже и тридцать, и сорок, и перевалило за сто, а тугой комок, в который свились раздражение, вызванное равнодушием Степцова к сыну, и беспокойство из-за непонятного исчезновения Юры, все еще мешал. Дима… Дима Анненский… Наталья вспомнила, как Юра Степцов давал показания, что в момент кражи у Маслякова тот находился у него, а это подтвердило Димино алиби. Узнав, Анненский буркнул: «Трепач!» Впрочем, в запале Дима и сам проговорился тогда, что был у приятеля, не назвав, правда, его имени.
Теперь, когда Юра понадобился милиции, не исключено, что именно с Димой он поехал на рыбалку. «Мы поехали…» «Мы» – это кто? И почему вдруг такое пренебрежение к вызову в милицию? Едва ли в том, что повестка валялась на полу, была бравада. Скорее торопливость, небрежность: уж очень спешил, собираясь, вот и не заметил, как уронил. Откуда же такая поспешность, похожая на бегство? Его кто-то торопил? И как-то все это очень четко увязывается с встречей в поликлинике, о которой говорила Люда. Неужели Юру спугнуло само появление девушек? Или он настолько хорошо запомнил их лица, что почувствовал в этой встрече опасность? Но откуда ему известно, что милиция все-таки вышла на их четверку?
Хорошо, предположим, что Юра испугался встречи с девушками. Но тогда он скрылся бы сразу, не ждал два дня. Или его подхлестнула повестка? Увидев ее, догадался, с чем это может быть связано, и счел за благо убраться подальше? Наивно это, однако не до бесконечности же продлится рыбалка! И почему же он тогда не припрятал повестку?
Да, но при чем здесь все-таки Дима?
Наталья нервно встала. Ей хотелось куда-то идти, что-то делать, но она пока не знала, куда идти и что делать. И Никита не звонит с вокзала. А ведь договаривались. Всегда он…
И тут, будто отвечая ее тревоге, телефон разразился звонками. Слышно было очень плохо, и Наталья, втиснув трубку в ухо, зажимала другое ладонью, напряженно склонившись к столу. Потом, положив трубку, некоторое время сосредоточенно массировала пальцы…
Олег, Олег Табунов. Она помнила тонкобровое румяное лицо высокого юноши, с мягкой снисходительностью поглядывавшего на молодую учительницу, запальчиво обвинявшую ребят в трусости. Значит, он – тот самый разговорчивый брюнет? Интересно. И тоже срочно, бросив все, рискуя быть наказанным за бегство из лагеря, исчез, уехал с каким-то человеком. Да… Олег, который нужен милиции, исчез. Исчез Юра, который тоже нужен милиции. Оба в один день куда-то спешно ринулись. Случайность?
Юру, предположим, увозит Дима. Олега – неизвестный. Да, ведь в той компании на Линде был четвертый. И Люда говорила, что видела в поликлинике двоих.
Наталья достала из сейфа папку – материалы по делу Долининой. Вот угловатая скоропись Никиты: показания Валентины Сазоновой, скупые сведения о той четверке. Предположительно, «чернявый, болтливый» – это Олег. Другой – «пьяный, добродушный». Третий – «не то печальный, не то угрюмый». Как это сказал Степцов о Кролике? «Понурый»? Ну что же, можно и так назвать угрюмую настороженность Димы. Ну а четвертый? «Молчаливый, все время оглядывался…»
Который из них Степцов? По натуре и повадкам, во всяком случае, он не лидер. А тот, молчаливый, первым увидел Долинину, позвал к ней ребят. Деталь? Не он ли был в поликлинике с Юрой? Не он ли приказал Диме увезти из города Степцова, а сам поехал за Олегом? А не Дима ли все-таки лидер в этой группе? Ведь это он подставил Витю Косихина и Славу Шибейко. Но зачем, ведь эти мальчишки ничем не досадили ему?
И Наталья вдруг подумала – и холодновато стало от этой мысли: «А ведь если бы Димин наговор на себя и на тех мальчишек не развалился, если бы не начал так вовремя торги в поезде Вася Орденко, то Анненский был бы теперь в колонии. И в рядах этой четверки его фамилия не возникала бы. И я бы не обеспокоилась, с какой это радости ему так спешно понадобилось увезти Юру подальше. Неужели та история с кражей была хорошо продуманной, но плохо выполненной попыткой спрятать себя от следствия, подведя себя же самого под другое наказание, более слабое? И кого же он пытался прикрыть таким образом? Неужели в том омерзительном по жестокости преступлении Дима все-таки участвовал?»
Так, так… Дима, предположим. Да, стоит лишь допустить это, как многое проясняется. Но тогда, значит, Дима просто не додумался об опасности Юры Степцова как свидетеля, если не предупредил, что ни в коем случае нельзя подтверждать его алиби. Спохватился Дима только на допросе. Похоже, что так.
И все-таки что-то не то! Такая акция требует большей расчетливости, хладнокровия, логики, чем те, которыми обладал Дима. Ведь сорвался же он на допросе, сам обиженно выкрикнул о своем алиби. Может быть, он действовал по чьей-то указке и просто не совладал с собой? Кто же указывал ему этот путь? Юра теперь отпадает. Олег? Едва ли. Ведь и за ним приехали, и его увезли. Значит, тот, четвертый. «Молчаливый», «маленький»…
Дело о краже у Маслякова приобщено к другим делам Орденко. Материалов сейчас нет под рукой. Но неужели не возникало там этого четвертого? Неужели он так и останется в стороне, исподтишка подталкивая к действиям других?
«Ох, Люда, до чего же некстати это происшествие с тобой! «Любовь – самое подлое…» – вспомнила Наталья и даже губу прикусила, натолкнувшись мыслью на то, что сразу должно было насторожить ее, но почему-то потерялось под влиянием жалости к Людмиле, растерянности.
«Любовь – самое подлое, жестокое…» Любовь! Значит, так: получается все очень просто – в понедельник Люда и Таня увидели в поликлинике двух ребят. Но послезавтра Люда в полубреду говорит о любви и подлости, а Таня вообще отрицает эту встречу. Подлость, которая не давала Людмиле покоя…
Наталья схватилась за телефон. Она раз за разом набирала номер, но никто не брал трубку. Перелистав свои блокноты и материалы дела, она выписала два адреса: Татьяны и Анненской. Представив одутловатое лицо матери Димы, невольно поморщилась. Не хочется ехать туда, видеть ее, но без этого не обойдешься. Это единственная возможность узнать, где сейчас Дима, Юра, а может быть, и Олег, и тот, четвертый.
А Татьяна? «Любовь – самое подлое…»
Наши дни
– Вы меня узнали? – спросила Алена.
– Ну да, – сказал Анненский. – Сразу, как увидел. Но, честно, ни на минуту не поверил, что вы явились знакомиться с автором нескольких неуклюжих стишков или решили возобновить знакомство, начавшееся таким странным образом на стоянке около «Этажей».
– На самом деле стихов ваших я почти не знаю, кроме одного – про инверсионный снег, – призналась Алена. – Кстати, стихотворение очень даже недурное. Но пришла я именно для того, чтобы возобновить знакомство.
– Занятно, – пробормотал Анненский. – Занятные дела, говорю, творятся… Что молчите, расскажете, может, в чем дело? Или по дороге? Садитесь, поехали.
– Занятно, – пробормотал Анненский. – Занятные дела, говорю, творятся… Что молчите, расскажете, может, в чем дело? Или по дороге? Садитесь, поехали.
Он открыл дверцу пострадавшей «Лады», но Алена не двинулась с места.
– Что такое?
– Не хотелось бы ехать на этой машине. Я думаю…
На самом деле сказать все, что она собиралась сказать, оказалось куда трудней, чем она предполагала!
– Я думаю, что то столкновение с «Лексусом» было не случайным. Это раз. Потом, я думаю, у этого человека, который рвался к нам с травматиком, вдруг сдали нервы. Он увидел что-то, чего не ожидал. Как будто чего-то испугался. Но теперь, по истечении времени, он может собраться с мыслями и с духом. А машину эту он хорошо запомнил. И тогда вообще неизвестно, на что он решится.
– Ну хорошо, в мастерскую я могу и попозже двинуть, – сказал Анненский. – Раз такие дела, можно и задержаться. Но я обещал вас подвезти. Вот мой «Рено», помните его?
Алена кивнула, поглядывая на стоящий поблизости «Рено». В самом деле, мастер оказался хороший: на крыле ни следа вмятины или облупившейся краски. На редкость аккуратно сделан ремонт!
– Само собой, помню. Только на вашем «Рено» мне еще меньше хочется ехать. Уж этот-то «Рено», думаю, ему сто раз описали во всех подробностях. Хоть он меня и выспрашивал насчет цвета и марки вашей машины, но все же, думаю, это было только для подстраховки, ведь та блондинка с «Лексуса», ну, которую вы так обидели около «Этажей», наверняка обрисовала ему автомобиль своего обидчика.
– Ну, я так и понял, что та история мне аукнется, – вздохнул Анненский. – Зря я так сильно не сдержался, конечно, тогда, но, знаете, до такой степени этот плебс разбогатевший достал…
Алена с трудом сдержала нервический смешок. Это было ее любимое словечко – плебс. И еще – охлос. Незаменимы в качестве утонченных, но убойных оскорблений, всячески рекомендуется любому желающему!
– Ну вот, – продолжала Алена, – а поскольку ясно, что этот человек меня выслеживал, он мог и во двор автошколы заглянуть, на номер «Рено» посмотреть. Так что в обе ваши машины сейчас садиться опасно. Этот тип вообще без тормозов, сами видели.
– Видел, – согласился Анненский. – Послушайте, так это вы его привели ко мне? Так получается?
– Похоже на то, – виновато кивнула Алена. – Только у меня и в мыслях не было, что за мной следят, правда. Мы договорились, что я ему сегодня вечером сообщу все, что смогу о вас узнать. А если нет, то…
– То что?
– Словом, дело было так, – решительно произнесла Алена, понимая, что надо наконец начать сначала. – Он меня шантажирует. Не буду говорить чем, но поставил условие: или я вас отыщу, или у моего друга будут очень серьезные неприятности. Ну угрозы в собственный адрес я отметаю как дурь, ни один нормальный человек на такое не решится, он просто пугает…
– Вы очень стараетесь себя в этом убедить, – тихо сказал Анненский, – а сами видите, что человек этот очень решительный. Вы ведь предполагаете, что сегодня на нас напал тот, кто вам звонил?
– Предполагаю, но… Мне кажется все это каким-то очень сложным. Может быть, я ошибаюсь все же.
– Ладно, давайте мы уже поедем, ладно? – сказал Анненский. – Казенное имущество нужно обязательно отогнать в мастерскую, иначе не успеют к завтрашнему дню отремонтировать. А выйдет завтра Руслан – он меня убьет натуральным образом, если не на чем будет практику проводить.
– Что-то, я погляжу, вас со всех сторон обложили, – невесело улыбнулась Алена. – Там – Руслан. Тут – этот террорист на «Лехусах»…
– Вообще многовато что-то «Лехусов», – согласился Анненский. – Получается, он принципиально на этой марке ездит? Интересно, почему?
– А вот это мне ничуть не интересно, – сказала Алена. – Мне интересно, как нам теперь быть…
– Значит, так, – сказал Анненский спокойно. – Есть два варианта развития событий. Первый такой: вы сейчас отсюда добираетесь своим ходом. Приходите домой и сидите ждете, когда этот ухарь вам позвонит. Вслед за тем все ему обо мне рассказываете: имя, фамилию, отчество – если он сам еще это в процессе своей слежки не выяснил. И откупаетесь от шантажа… Правда, на предательницу этакую вы не похожи. С другой стороны, я тоже не похож на человека, который позволит женщине за меня отдуваться. И поэтому вступает в действие вариант второй: мы с вами пытаемся предотвратить печальные последствия, которые могут наступить для нас обоих. Для этого я должен знать о случившемся как можно больше. Какой вариант выбираем?
– Ладно, поехали в вашу мастерскую, – сердито мотнула головой Алена. – Что тут выбирать, не понимаю.
– Вот только я подумал и понял: вместе нам ехать все же не стоит, – задумчиво сказал Анненский. – Если он все же решил на меня напасть, то, значит, нападет. А вам зачем страдать? Возьмите такси и поезжайте за мной. Мастерская не слишком далеко – на площади Лядова. Я поставлю машину, и мы посидим в какой-нибудь кафешке, поговорим.
Алена подумала… Вообще это было разумно. Но…
– Знаете, почему он не стал стрелять, когда ворвался в «Ладу»? – сказала она. – До меня только сейчас дошло. А он ведь собирался. Мне приходилось видеть людей, которые готовы убить, приходилось видеть самый миг вот этой готовности спустить курок. Или ударить ножом, ну, все такое…
– Мне тоже приходилось, – глухо сказал Анненский. – Было дело…
– Ну так вот. Я сейчас понимаю, что он был к тому абсолютно готов. Что из того, что этот его травмовик стреляет резиновыми пулями! Я читала недавно про случай, когда человека убили из травмовика, потому что попали ему в глаз. Стреляли в упор… И здесь всякое могло быть. Однако он увидел меня… И мгновенно передумал. Нет, он не струсил, как мне показалось. Он просто мгновенно изменил линию поведения. Одного человека убить из травмовика можно – двух почти одновременно затруднительно. А меня он знает. Он знает, что я умею мыслить логически и делать выводы… И если бы я осталась жива, я бы сделала именно такой вывод, какой нужно, и навела на него милицию. Это точно. То, что произошло сейчас, – это из разряда мелкого хулиганства. Пока еще. И это ему ничем особенным не грозит, даже если кто-то из нас запомнил номер «Лексуса» – я имею в виду сегодняшний «Лексус», а не тот, блондинкин. А вы его запомнили, кстати?..
– Нет, – сокрушенно признался Анненский. – Да и сложно это было… Номер залеплен грязью и снегом, на это я внимание обратил, еще когда он нас обгонял.
– Ну, тем более, к нему сейчас ни подходов нет, ни обвинить его не за что. Но сейчас он начнет искать пути, другие способы подобраться к вам… Пока мы вместе, он нас не тронет. Побоится. Пока единственный способ нас реально прикончить – это спихнуть в Оку с моста, а такой фокус «лексом» не проделать, если только не решиться при этом вместе с нами в Оку кувыркнуться. Нет, думаю, он поведет себя иначе. Он будет вылавливать нас по очереди.
– Слушайте, – сказал Анненский, открывая дверцу «Лады». – Вы, часом, романы детективные не пишете?
– А что такое? – удивилась Алена.
– Да то. Во всем сразу кровавые дела видите и готовность к убийству. Поверьте вы мне, бывает, конечно, убивают, но это все не так просто… Поверьте, я знаю, что говорю. Я вот был в колонии, потом еще один раз чуть в тюрьму не угодил, но… отделался условным наказанием, потому что был ранен и чуть концы не отдал. – Он вдруг замолчал. Потом сказал неловко: – То есть всякое бывает. Выродки среди людей тоже встречаются. Но не так часто, как нам кажется. Как вы вообще все это одно к одному привязали, тот «Лексус» и этот? Вы же того человека, который вам звонил, никогда не видели, правильно я понимаю?
– Не видела. Зато я видела, как мне кажется, этот же самый «Лексус» вчера вечером около «Бумс-Раунда», где искала вас.
– Ага, – сказал Анненский, – понял. Стихи. Но как вы додумались…
– Ну я же говорю, что умею мыслить логически, – еще раз скромно призналась Алена. – Вы очень неосторожно бросили на стоянке ту карточку «НиНоЛито» с этим издевательским «ха-ха».
– Уважаю, – протянул Анненский после паузы, глядя на Алену во все глаза. – Нет, ну правда – уважаю…
Она пренебрежительно улыбнулась, скрывая, что польщена.
– Ну, это мне просто повезло, что я подняла ту карточку, что не выбросила, что это оказалась визитка «НиНоЛито», что заседание клуба состоялось так вовремя, что я там встретила одного знакомого, который вас вспомнил, а то ведь я вас могла до морковкина заговенья искать.
– До чего? – засмеялся Анненский. – До морковкина заговенья? С ума сойти! Я думал, в наше время так уже никто не говорит.
«Ну почему только ты так говоришь?!» – вспомнила Алена.
Как там бедный Дракончег и его семейная жизнь? Или она уже разрушена этим чокнутым Внеформата и Алена напрасно бьется, пытаясь спасти милого друга?
Нет, лучше не думать о плохом, о проигрыше, не то все будет плохо и обязательно проиграешь.