Алиса слушала ее с изумлением, глядя в те же дали, что и она. Там пенные барашки в волнах крутились, и тихие всплески торговых барок слышались, а за рекой шла стройка. Алиса чувствовала, что сейчас мадам Веселуха доберется до того, что и ей, Алисе, будет интересно.
- На картины можно смотреть сколько угодно и когда угодно, книгу читать не сначала, откладывать, переставлять фрагменты.
- Я так делала в детстве, не хватало терпения подряд читать, - кивнула Алиса.
- А музыку можно слушать только подряд. Это время в нашей жизни, которое не сжать и не растянуть. Не ускорить и не замедлить. Вот так, торжественно заключила мадам Веселуха, - мой муж и заставляет людей обмирать. От него эффект, как от музыки. В ваш век, когда телевизор переключают с канала на канал, когда внимание у людей рассеяно, когда скорость жизни столь велика, что не хватает терпения на самые простые жизненные дела - еду, детей - в ваш век Веселуха наполняет время прежним смыслом. Он делает время постоянным, он показывает, что его невозможно сэкономить - что оно идет так же, как и в те дни, когда от Москвы до Лондона было два месяца езды...
- А что мне-то делать? - ляпнула Алиса.
Она чувствовала себя дурочкой рядом с мадам Веселухой, хотя та была на голову ее ниже, а старше дай-то Бог на три года - не говоря о несравнимом Алисином жизненном опыте, при том что мадам Веселуха всегда жила за счет мужа. Воздух кругом стал прозрачен и пуст, из-за тучи просияло сильное солнце.
- А вам, сударыня, - сказала мадам Веселуха прежним, легкомысленным тоном, - не следует делать масло в критические дни и задумываться над сложными вопросами, когда вы влюблены...
- Почему вы решили, что я влюблена? - изумилась Алиса.
- Дитя мое, - мадам Веселуха улыбнулась и наклонила головку на бочок, я не умею влиять на всех людей без разбора... наоборот, я склонна подчиняться первому, кто захочет мною командовать... но я всех вижу насквозь. Идите, и не ломайте себе голову; вы сами увидите, в чем дело. Некоторые вещи делаются постепенно; например, никакое ускорение не отнимет от беременности ни одного месяца...
Мадам Веселуха погладила себя по круглому животу. Корабль на всех парусах шел по Темзе; на берегу кабак ходил ходуном - в нем пьяные матросы плясали жигу на пятках, и тряслись серые небеса, и музыка лилась, и электронные часы показывали время.
Глава 10: За гуж
Зимний сад
В снегу растворен
В мягком вишневом уюте
Сгущается сон от минуты к минуте
Легкая тень упала крестом
Пухом
Вечным сном
Глухо
Все, что сделано - сделано, сколько бы времени ни прошло с тех пор, и как бы мало мы в итоге ни откусили от большого пирога. Пусть вырастили мы одну луковку, эта луковка зачтется. Этот факт успокаивает, однако, только тех, кто и так втайне спокоен. Рембо бросил писать стихи, когда ему было девятнадцать, а Хемингуэй не смог примириться (примениться) с потерей творческой потенции и в шестьдесят лет. В заднице у него было шило, ему хотелось вечно скакать. О таких людях говорят: "вот, он любит перемены". Да, как же! Наоборот, перемены им ненавистны. Они вообще не любят времени. Не считаются с ним. Ночью они не спят, а играют в карты или работают. В три часа пополуночи будят свою женщину. Пьют - с утра. Купаются в проруби (не на Иордань, что хоть как-то извиняло бы их). В восемь лет хотят начать самостоятельную жизнь, в семьдесят желают быть столь же бодрыми, как в семнадцать. Мир - круг, а они глубоко квадратны, они романтики, их небоскребы торчат над сонными долинами, застревая в небе, как рыбьи косточки в горле. - Веселуха был не таков, о чем мы и пытаемся рассказать. - Итак, все, что сделано - сделано, как говорил Рябинин о своем младшем сыне, который никогда не заканчивал начатое, а бросал его на полдороги.
Однако есть, увы, такие дела, которые не сделаны, если они не сделаны до конца. Не наденешь на себя недошитые штаны. Недоверченная дырка не является отверстием. И за недописанные упражнения Рябинину-младшему ставили двойки. А кое-кому может показаться, что вся его жизнь есть один большой носок, который можно связать только целиком - иначе не считается. На время, как на Смольный, нельзя посмотреть с разных сторон: с какой ни посмотри, увидишь те же бело-синие завитушки и три маковки.
Следы, торопясь, остыли. Мороз вылизал дороги, крепкая стужа сравняла небо с заливом. Только солнце медленно плыло по небу, да воздух застывал морозным столбом вдали, да по синему небу, оставляя косые следы, летели два самолета. В Марынском дворце, среди колонн, увитых плющом, сновали лакеи; мраморный пол блистал, а стол ломился от блюд. То был огромный Прием в честь представителей Питерского бизнеса. Сначала чиновники договаривались с представителями о том, какие законы принимать для общего блага и процветания, а потом начался обед. Вина были прозрачны на свет. Внизу слуги спали на шубах.
- Ах, - мечтательно говорил заместитель министра городского правительства, господин Рыжечкин, стоя с рюмкой во главе стола, - вот если бы к трехсотлетию Петербурга построить огромный мост...
- Построим! - хмуро махнул вилкой с огурцом один из бизнесменов.
- А на мосту развесить колбасы и расставить бесплатное пиво, - не унимался Рыжечкин, застенчиво поигрывая рюмкой.
- Развесим! - огрызнулся известный колбасник господин Парнасский, занимаясь салатом.
- Расставим, - угрожающе пообещал известный пивовар господин Балуев.
Вообще бизнесмены даже после разговоров о благе города, о тендерах и подрядах, были почти все сплошь в мрачноватом настроении, так что это становилось даже как-то неприлично и страшновато. Фотограф из газеты "Спекулянтъ" еле-еле уговорил их улыбнуться, да и то некоторые персоны не улыбнулись, а скорчили такую гримасу, что трепетный господин Рыжечкин шепотом велел охране быть начеку. Наконец, пошептавшись, обеспокоенные чиновники решили все-таки выяснить, в чем дело. Для этого вперед вышел известный своими прогрессивными взглядами спикер Думы господин Дустов. Он сцепил пальцы на брюшке и спросил невинным таким тоном:
- А-а... с-снно... почему мы дуемся? Разве не все проблемы решены? Разве не все конфликты улажены? Не все перетерто? А?
Известный пивовар Балуев показал ладонью: мол, все, да не в этом дело, сейчас прожую и скажу, что такое. А знатный асфальтоукладчик Лазарь Кравчук убрал с лица челочку, оперся лобиком на ладошку и ответил тихо:
- Вы не всех пригласили.
Чиновники дружно вздохнули. Их самые мрачные предчувствия оправдывались. Зимний свет струился сквозь окна, синяя тоска овладевала чиновниками, сон ложился на поляны глухо.
- Хорошо, - развел руками Дустов. - Кого? Кого мы забыли?
- Вы прекрасно знаете, кого, - сказал Балуев громко. - Вы забыли Яна Владиславовича Веселуху.
- Н-но... его фирма недавно на нашем рынке, - возразил Рыжечкин, - мы думали, что...
- Индюк тоже думал! - отрезал Балуев. - Веселуха пользуется уважением бизнес-сообщества, - Балуев бросил косточки под стол собаке и ополоснул руки в поднесенном золотом тазу. - Его надобно немедленно пригласить!
- Но, - замельтешили чиновники, - как, если пир уже... практически... окончен?
Знатный асфальтоукладчик Лазарь Кравчук встал, посмотрел на чиновников как бы в неком изумлении и вопросил:
- Вы таки будете нас учить, скольки нам сидеть за столом?
Был тот час, когда в лесу становится страшно. Под мостом в морозной полынье вились тугие струи. К крыльцу Марынского дворца подъехал новый "Ауди", из него ловко выпрыгнул Ян Владиславович Веселуха в рыжей кожаной куртке и меховой шапке, - шапку отдал направо, куртку отдал налево, - быстро поднялся в зал, и лакеи распахнули перед ним дверь. Взгляды восхищенные (бизнес-сообщества) и недоумевающие (чиновников) провожали его.
- Спасибо, - сказал он, садясь на место, так, чтобы всем было слышно, за оказанную честь. Это в наше время - да!
Соседи принялись наливать Веселухе из разных бутылочек, и он замахал руками в припадке скромности. Особенно старался пивовар Балуев.
- Ваш прибор, - приговаривал он, поводя темными бровями, - та-ак наше пиво любит! Правда, замечу, только "Невское". "Балтику" - хоть зарежь...
- Как и я, - улыбался Веселуха, - как и я...
Стемнело уже совершенно, зажгли электричество, но не то, которое заполняет весь зал, не огромную люстру, при свете которой за окнами - слепая тьма, а маленькие светильники по стенам, так что пространство на площади и во дворце казалось единым полутемным океаном. Тени и радужные дымки стояли по стенам. Из окон тянуло морозом. Рыжечкин поманил Дустова на лестницу и там шепотом сказал по-французски (чтобы охрана не поняла):
- Mais c'est impossible! Неужели он так влиятелен? Кто за ним стоит?
- Я теряюсь в догадках, - ответил Дустов взволнованно. - С ума сойти. Дв***й год на дворе, а еще есть такие крыши, которых мы не знаем!
- А может быть, - сделал смелое предположение Рыжечкин, - за ним стоит Москва?
- А может быть, - сделал смелое предположение Рыжечкин, - за ним стоит Москва?
- Ну! - махнул рукой Дустов. - Загнул! Слушай... надо будет к нему подойти потом... ну, подвести его под человеческие законы. Когда мы его освоим, он будет не так страшен.
Умнейший Дустов был умнее Рыжечкина, но Рыжечкин лучше чуял нутром, и ему подумалось: "Ой, сомнительно, что мы его освоим!"
Тени кружились вихрями по стенам, за окном без перемены стояла густая стужа, и в зеркале темном, как в яме, дрожали занавески и небо, подсвеченное городом, - сквозь эту подсветку прорывались звезды. В кабинете, куда Веселуху зазвали для беседы, было пусто и очень интимно.
- Ян Владиславович, - начал господин Рыжечкин, кося глазками в угол, а-а... мы бы хотели с вами поближе а-а... познакомиться для тесного сотрудничества... Может быть, вы как уважаемый в бизнес-сообществе человек хотели бы войти в какой-нибудь комитет... Разумеется, это потребует от вас...
На этом месте язык Рыжечкина застыл, как будто его опустили в банку с жидким азотом. - "Что со мной творится!" - подумал чиновник.
- Вы посланец Москвы? - спросил он измененным голосом. - Скажите, вы из другого мира? Вы присланы с Марса сорвать нам трехсотлетие? Почему ваш заместитель говорит, что ваша фирма существует ради рабочих? Может быть, вы представители международной, - горло Рыжечкина перехватило, - жидомасонской организации?
Тут Рыжечкин сглотнул так, как будто хотел проглотить сырную луну, которая как раз выплыла и красовалась перед ним в окне; но на пути к луне сидел напротив скромненький господин Веселуха. Из памятников генеральный директор был более всего похож на Грибоедова, что сидит перед ТЮЗом.
- Нет, - сказал Ян Владиславович мелодично, - я не занимаюсь политикой. Вы знаете мою биографию, я ученый. Я не топаю, не хлопаю. Неужели вы не верите? - вывел он проникновенно.
Только чуткий Рыжечкин уловил упрек и злую насмешку. Безнадежно все и горько, подумал Рыжечкин. Рыдания подкатили к его горлу, как будто был он девицей.
- Я не верю! - возразил Рыжечкин звонко.
И тряхнул головой.
- И чего бы вам хотелось в таком случае? - поинтересовался Веселуха.
Рыжечкин отер незаметно набежавшую слезу (хорошо все-таки, что не он сидел против луны!) и неожиданно сказал:
- Купите меня, а? Я буду вашим человеком в правительстве.
- Почем? - спросил Веселуха, вынимая бумажник.
Петя Варвар на верхушке голубой елки взлохматил пятерней волосы на затылке и наставил шпионскую камеру с диктофоном. Искры от его сигареты уносило в ночь, навзничь.
- Даром! - гаркнул Рыжечкин. - Даром...
- Точно даром? - уточнил Веселуха. - Или авансом?
- Совершенно даром, - Рыжечкин прижал руки к сердечку. - Позвольте мне!
Веселуха поднял брови:
- Позволяю!
После чего дверь немедленно приоткрылась, и Рыжечкин выскользнул в печальную темноту. Веселуха встал и пошел следом, но чьи-то тихие, умоляющие взгляды, трепетавшие от уважения, тормозили его шаг. Чиновники плавились, таяли, как на солнце масло. Уши чужих дверей раскрывались во дворце, - и всю ночь напролет утомленный Веселуха вынимал бумажник и убирал его обратно, не истратив ни одной копейки. Наутро все правительство поклялось в верности Яну Владиславовичу. Петя Варвар, закоченевший на вершине ели, молвил, разлепляя посинелые уста:
- Как благородны наши чиновники. Ницше сказал бы, что, раз они умеют чтить, в них еще жив аристократический дух.
К десяти утра стало ясно, что все правительство поклялось в неизбывной верности Веселухе. Губернатор рвал на себе волосы.
- Это экономически не обусловлено, - говорили они. - Надо перетереть.
В половину одиннадцатого Веселуха, пошатываясь и потирая глазки, вышел на крыльцо Марынского дворца; он увидел солнце, восходящее по морозной тропе над Невой; он увидел наставленные на него дула и серьезных ребят за елками.
- Детектив! - присвистнул Веселуха. - Триллер! Серьезная жизнь!
- Если ты не желаешь жить по-нашему, - проскрипел Петя Варвар с ели, целясь фотоаппаратом, - мы тебя пристрелим.
- Да я просто не могу жить по-вашему! - возмутился Веселуха. - В вашем мире - пули и тюрьмы, ваш мир лишен изящества, в нем не прощают долгов, в нем науки и искусства - только средство, а цель - удовлетворение потребностей... У вас нет вкуса! Как я могу жить в вашем мире? Я живу в своем.
- Ты очень сильно рискуешь, - прошипел один из бандитов, не спуская с него вооруженного глаза.
- Чем?
- Всем. Жизнью!
- Ах, если бы жизнь была всем, чем можно рисковать, - пожал плечами Веселуха.
- Поляк, - каркнул на это Петя Варвар с елки.
Веселуха сделал шаг вперед. Легкие ветра обдували его, - распахнулась одежда, - больше всего на свете Веселухе хотелось прилечь здесь же, под елью, и уснуть. Но он знал, что так делать нельзя, потому что получится как в сказке про Мороза. Тогда Веселуха решил совершить подвиг, которому всегда есть место в нашей жизни.
- Казачок! - велел он и протянул руку назад, не глядя.
Казачок подал гитару, Веселуха стянул перчатки и заиграл цыганочку.
Мороз в то утро достигал градусов тридцати. Над Петербургом висел смог, обычный для таких дней. Резкие синие тени лежали на глубоких и снежных полях. Веселуха играл, и пальцы примерзали к струнам.
- Бог не фраер, - сказал один бандит другому. - Слушай! Если так пойдет дальше, нам придется переквалифицироваться в управдомы.
- Что подумает Европа? - сокрушенно покачал головой его собеседник - и чихнул.
Туристы толпились перед памятником Николаю первому, прыгали и дули на руки. Кто-то из депутатов городской Думы, проходя мимо, подал Веселухе доллар. Ян Владиславович кивнул; в следующий момент с елки свалился абсолютно промерзший Петя Варвар. Время было непрерывно, оно сливалось в цепь, Ян Веселуха вытягивал из струн все секунды поименно. Петю отогрели, отпоили спиртом и отнесли в редакцию "Специалиста", бандиты примерзли к своим стволам (теперь их не пустят ни в одно казино), а Ян Владиславович, приехав на завод, три часа разбирался, где он, а где гитара.
- О, - вопил он, - я придурок.
Паша Ненашев был с ним мысленно согласен; мороз всегда провоцирует людей на подвиги.
- Да, Ян Владиславович, - сказал Паша, - я тоже один раз в такой мороз в школе поспорил, что приду в шортиках. За это мне Маринка (моя теперешняя жена) грозилась поставить пива. Представляете картинку: прихожу я на урок и громогласно говорю: "Ну, Маринка, тащи пиво, я типа тут рисковал себе все отморозить..."
- Эй, Алиса! - закричал Веселуха. - Тащи... водки, я тут себе рисковал все отморозить!!!
Алиса немедленно появилась, просто сказать материализовалась, с водкой и закусью, и они выпили за Родину, выпили за президента Тугина, выпили и снова налили.
- С утра напился, весь день под горку, - констатировал Веселуха в уме своем, валяя Алису по дивану за запертой дверью.
"Он не менеджер", - подумал Паша.
Да, приходится признать, что в положительном образе Веселухи, этого Человека Дела, наличествовали некоторые не совсем положительные черты. Веселуха был слишком созерцательным человеком - в широком смысле этого слова. Жизнь слишком сильно интересовала его; причем интересовали как глубины, так и мелочи. В то же время Веселуха, как все гении, был абсолютно не ограничен, а значит, всякая целеустремленность (то бишь, устремленность к одной, но пламенной цели) была Веселухе чужда. Он мог отвлечься по дороге на красивый цветок и взирать на него часами в полном своем праве, сознавая, что он не попусту тратит время, а делает нечто важное и необходимое. В чем необходимость - Веселуха не мог бы вам сказать; как и всех гениев, его вел по жизни Некто, - Тот, Кто не станет пускаться в объяснения, толковать сны и вообще жульничать.
А между тем (волшебное слово)...
А между тем в правительстве Санкт-Петербурга царила паника. Народ бегал по коридорам. Господин Дустов от нервного потрясения съел в буфете Дворца всю пиццу и рыгал; господин Рыжечкин надел женское платье и бежал в леса, но был пойман рукой губернатора.
- Чего надо этому человеку? - спросил губернатор.
- Вероятно, он хочет быть вашим преемником, - доложился Рыжечкин. - Вам бы неплохо на это согласиться. Потому что ваше будущее в этом случае будет протекать молоком и медом!
- Я бы совсем не хотел, чтобы мое будущее протекало! - испугался губернатор.
Некогда губернатор работал водопроводчиком. У него было лицо квалифицированного рабочего, корявые пальцы и прорва практического ума в голове.
- Значит, не будет течь, - пообещал Рыжечкин от имени Веселухи.
- Но я хотел бы сам решать, - продолжил умнейший губернатор, - будет ли оно течь или нет! С кем я могу поговорить на эту тему?
Это губернатор сказал уже в телефон.
- К сожалению, сам господин Веселуха в данный момент занят, - ответила ему госпожа Койотова, бывшая шпионка, бывшая переводчица, а ныне личный секретарь Веселухи, - но я могу позвать к телефону его заместителя, господина Рябинина.