Спать улеглись заполночь. Прохору постелили на лавке и он, умиротворенно засыпая, слышал, как на печке Митька приставал к Груне, а та, отбиваясь, громко шептала:
- Уймись, кобель старый! Посторонний человек в доме!
- Какой же он посторонний, ежли он твой братец? - нетерпеливо отвечал Митька таким же преступным шепотом.
- И что с того, что братец? - не сдавалась Груня. - Можно теперь меня насильничать?
- Нужно! - подлым сдавленным голосом говорил Митька, возясь с портками.
Чем там у них закончилось дело Прохор не услышал, так как провалился в спокойный и ровный сон. И снилась ему маркитантка Фроська (не совсем еще старая, но ужасно тощая), которая одно время торговала в расположении полка пирожками. Она, прижимаясь к Прохору своим костлявым и дряблым телом, нежно шептала ему в ухо: "Скорее накорми меня гвоздями, милый, и насильничай - сколько хошь, только при этом про деньги в протезе не забывай"...
Глава вторая
Утром Груня ушла в поле, а Митька остался дома. На вопрос Прохора он ответил:
- А-а-а, гори оно все огнем! Вон, бутыль-то недопили.
Инвалид понял, что Митьку посетило состояние, которое в народе называется запоем, но нисколько по этому поводу не огорчился. Они уселись за стол и принялись дружно опустошать бутыль, заедая ее содержимое остатками вчерашней пшеничной каши. Через некоторое время им стало понятно, что бутыль все-таки чересчур велика и потому надо немного развеяться. Собутыльники вышли со двора и уселись на деревянную колоду, валявшуюся возле дороги, ведущей к деревне. Прохор закурил трубку, а Митька не стал, так как не считал нужным тратиться на бесполезную по его мнению пакость, которую представлял собой табак. Но разговору это обстоятельство не мешало никак.
- Вот скажи, Прошка, - вопрошал Митька, - может, ты знаешь, почему наша деревня называется Дристоедовкой, а?
Прошка, смеясь, отвечал:
- Совсем точно не ведаю. Но может оттого, что в ней живут такие дристуны как ты?
- Нет, - водил у него пальцем перед носом Митька. - Это потому, что боженька проклял нашу деревню. А чтобы мы это скорее поняли, он послал к нам отца Пафнутия, который есть самый распоследний черт, прости меня Господи!
И тут что-то кольнуло в бок Прохора. Он почесал это место и, перестав смеяться, поинтересовался:
- Это почему же он черт? Поп - как поп. Жадный как ты. И все.
- Не-е-е! - злобно проблеял Митька. - Тебя тут давно не было, потому не знаешь. Я вон, свою Груньку одну в церковь не пущаю. Только со мной она ходит. А какая баба сама пойдет, ту он заведет исповедоваться в подвал, и сразу вступает с ней в греховную плотскую похоть! Понял, каков он есть?
- Может ли такое быть? - усомнился Прохор. - Он же уже старый. Да и слуга божий, как-никак.
- Так это недавно началось! Это он на старость лет рассобачился. Совратит бабу, а потом запугает ее до полусмерти анафемой. Та и молчит. А один раз он вдову старую просто снасильничал. Она, бедная, целых пять минут сопротивлялась! И знал же, кого насильничать. Был бы жив муж, взял бы дубину, да пришиб бы изверга. А так что? Но вдова, сраму не стерпев, пошла к барину и тот долго потом с попом ругался. Говорят, что Пафнутий пообещал барину больше не шалить. Ну и прекратил поп старух трогать. Зато молодух не перестал. А те почему-то только рады этому...
Прохор вдруг заметил на дороге темную одинокую фигурку, которая медленно приближалась к ним. Бок кольнуло повторно.
- Так и этого мало ему, окаянному! В прошлом годе на Тихона, которого барин постоянно порет, пытаясь от пьянства отучить, наложил епитимью за то, что тот в церковь на карачках вполз. А в виде этой самой епитимьи заставил крышу своей конюшни чинить. После того как Тишка выполнил урок, поп его напоил и покрыл прямо в конюшне!
- Да ладно? - удивился Прохор, со смутной тревогой наблюдая за приближавшейся к ним фигурой.
- Вот тебе и ладно! Такое дело мужескотством называется...
- Му-же-ложе-ством, - поправил Митьку грамотный Прохор.
- Вот я и говорю - скотомужеством... Тишка потом сам в этом признался по пьянственному делу. Сейчас его называют - "Тишка-покрышка". А он, как выпить негде, теперь к попу бегает, дескать, починить что-нибудь. Рази ж это поп?
- Цыц! - вдруг сказал Прохор.
Митька замолчал и посмотрел на дорогу.
Путник был странным. По мере его приближения лица Прохора и Митьки все сильнее вытягивались от изумления. А все оттого, что в жаркую августовскую пору одет был прохожий в добротные и теплые вещи. Мало того, что на голове его крепко сидел меховой кроличий треух с задранными вверх, но не связанными ушами, ноги неизвестного ходока были обуты в самые настоящие зимние валенки. Дорого́й - прямо-таки барский - черный сюртук из плотного сукна смотрелся совсем неестественно на фоне остальных элементов одежды. За плечом странника висел небольшой холщовый мешок, а в правой руке его находилась изящная тонкая тросточка. Создавалось впечатление, что вятский крестьянин ограбил какого-нибудь городского щеголя (причем, сделал это еще зимой), напялил на себя часть его одежды, и уже несколько месяцев неторопливо удирал подальше от места совершенного им разбоя.
Странник подошел ближе, и Прохор с Митькой разглядели его лучше. Возрастом он был старше их, и его смело можно было называть дедом. Этакий сухонький и шустренький старичок с маленьким личиком, украшенным короткой треугольной бородкой.
Хитрые темные глазки прохожего внимательно осмотрели сидевших на колоде мужиков, и он сошел с дороги. Приблизившись к Митьке с Прохором, старичок сказал звонким молодым голосом:
- Будьте здоровы, мужички!
Мужики вздрогнули. Но не потому, что удивились несоответствию голоса с внешностью, а по той причине, что не увидели на лице старика ни одной капли пота, который должен был бы покрывать всего путника, прошедшего дальний путь под жарким августовским солнцем.
- И тебе не хворать, - ответил Прохор, с подозрением глядя на странника.
Легкий ветерок пахнул в лицо инвалида знакомым до боли кислым запахом. Прохор попытался вспомнить этот запах, но не успел, так как старичок начал разговор.
- Это, часом, не Едодрищевка? - спросил он, указав рукой на околицу деревни.
- Нет, дед, это - Дристоедовка, - поправил его Митька.
- Да-да, - немедленно согласился старичок. - Это здесь находится церковь, в которой хранится чудодейственная икона, которая лечит все болезни?
Митька удивленно посмотрел на Прохора и ответил:
- Я такой иконы тут отродясь не видывал. Хотя, может поп Пафнутий прячет ее где-нибудь под алтарем, и достает в особых случаях, когда ему за это денег заплатят... Слушай, дед, чем это от тебя так гадостно смердит?
Старичок поднял руку с тростью, понюхал себя под мышкой и сказал:
- Да ничем вроде не воняет. То тебе кажется.
- Эй, дедок, а ты откуда идешь? - вступил в разговор Прохор.
- Из села Ротозадовки, - ответил тот и опустил руку.
Митька тут же пихнул локтем Прохора в бок и заметил:
- Вишь, Прошка, не над нами одними боженька веселится.
- Да погоди ты, - отмахнулся от него Прохор. - Что-то, дед, не слыхивал я о такой деревне.
- Да ну? - удивился старичок. - В наших краях ее все знают. Она находится между Свистопуковкой и Косорыловкой, и в ней шьют хорошие пуховые подушки, которые на всю округу славятся. На правом берегу реки Вятки...
Ерничанье Митьки происходило от неведенья, и боженька не имел к названиям деревень никакого отношения. Все объяснялось достаточно просто.
Только в восемнадцатом веке Екатерина Великая приказала проводить переписи населения цивилизованно. До этого любая перепись (впрочем, как и сбор недоимок) производилась с использованием воинских команд, которые изнуряли население постоями, а, бывало, и откровенными грабежами. Таких мероприятий боялись не только крестьяне, но и сами помещики. Чиновники, входившие в состав этих команд, требовали к себе почтения и в зависимости от оказанного приема составляли документы. Среди этих государевых слуг встречались и юмористы. Барин, плохо потчевавший чиновника, иной раз спустя несколько лет после проведения переписи с удивлением узнавал, что в государственных бумагах его милая Дондуковка теперь называется Свистопуковкой. А на Руси испокон веков существует нерушимое правило: что написано пером - не вырубишь топором. Так и появлялись на карте страны всякие Дристоедовки и Косорыловки. И предкам помещика Двоепупова еще сильно повезло, что чиновник переназвал их деревню именно так. Потому что бывали случаи похлеще, типа деревни Мудозвоновки, расположенной в соседнем уезде...
- И что тебе у нас надобно? - поинтересовался у старичка Прохор.
- Ох, - вздохнул дед и неожиданно уселся прямо на землю, сложив при этом ноги по-басурмански.
Он снял с плеча мешок и поставил его на землю. Мешок мелодично звякнул и Митька, насторожившись, облизал языком почему-то враз пересохшие губы. Дедок внимательно посмотрел на Прохора и спросил у него:
Он снял с плеча мешок и поставил его на землю. Мешок мелодично звякнул и Митька, насторожившись, облизал языком почему-то враз пересохшие губы. Дедок внимательно посмотрел на Прохора и спросил у него:
- А ты, мил человек, не из солдат ли будешь?
- Ну, из солдат, и что? - ответил Прохор настороженно.
- А это кто? - старичок указал пальцем на Митьку.
- Зять это мой, - глядя исподлобья, пояснил Прохор.
- Вот вы-то мне как раз и нужны. Не напоите случаем путника усталого? - взгляд дедка уперся в ворота дома.
- Отчего ж не напоить, - Митька никак не мог оторвать глаз от мешка странника. - Пойдем-ка в избу, дед.
В доме старичка пригласили к столу, но тот отказался участвовать в дальнейшем опустошении ведерной бутыли, и потому ему дали кружку простой чистой воды. Напившись, дед принялся рассказывать:
- А кличут меня Афанасием. Я из однодворцев. Завсегда вольным был. И хозяйство у меня в порядке. Два года назад померла моя старая жена, и я решил жениться заново. Взял себе молодую вдову. Сыграли свадьбу. Жили себе и жили. Но по весне захотелось ей сходить в вашу деревню. Бабы рассказали ей про какую-то чудотворную икону, которая не только лечит все недуги телесные, но и укрепляет душу женскую. А у нее стало правое колено болеть. Ну, я и отпустил ее. Сходила она и вернулась довольная и веселая. Сказала, что икона сильно помогла и теперь ее сердце поет, а нога не болит. Но через несколько месяцев - бац! Животом ее выперло! Представьте себе - брюхатой стала!
- Что же здесь плохого? - спросил Прохор.
- А то, что еще десять лет тому назад я, спасаясь в лесу от волков, залазил на дерево и один из этих подлых зверей мне детородный орган откусил!
- Га-га-га! - заржал Митька! - Зачем же ты тогда второй раз женился? Ой, не могу!
- Как это, зачем? - возмутился дедок. - А хозяйство? А еду мне готовить?
- Бедная баба! - вздохнул Прохор.
- Но-но-но! - строго сказал дед. - Назвался груздем - полезай в кузов. Силком никто ее замуж не тянул!
- А может, икона сделала ей беспорочное зачатие? - икая от смеха, поинтересовался Митька.
- Дурак ты, - сказал дед. - Такое только у иудеев было. Да и то - всего один раз.
Митька, перестав смеяться, вдруг набычился и грозно спросил:
- Ты что, старый мерин, хочешь сказать, что Исус иудеем был?
Дедок, посмотрев в налитые кровью митькины глаза, успокаивающе выставил вперед ладонь и попросил:
- Остынь. Это к делу не относится.
- Как так не относится? - Митька явно хотел подраться.
- Ну-ка, увянь! - распорядился Прохор и посмотрел на деда. - И что было дальше?
- Дальше я немного поучил свою жену вожжами, и она поведала, как все это вышло, - продолжил свой рассказ дед. - Узнав, зачем в церковь пришла моя жена, поп ваш (кажется - отец Пафнутий?) провел ее в подвал, положил какую-то икону на пол за тумбочку и попросил бабу нагнуться через преграду, чтобы получше рассмотреть, что там лежит за тумбочкой, дескать, именно так и надо лечиться от всех болезней. А потом этот изверг коварно подкрался сзади, взял - и подло овладел беззащитной женщиной! Так мало того, узнав, что она пришла издалека, он заявил, что на икону таким вот образом надо смотреть не меньше недели, а то ничего из лечения не выйдет. Поэтому моя жена поселилась в вашей деревне у какой-то сердобольной старушки и целую неделю этот поп-развратник лечил ее таким вот мерзким способом. Причем, бывало, по нескольку раз в день. Каково, а?
- Га-га-га - опять заржал Митька, настроение которого перевернулось в другую сторону. - Наш поп - тот еще кудесник! Гы-гы-гы!
Старичок поморщился и сказал:
- Грешно смеяться над бедой другого человека. Нет бы - помочь...
- Как же мы тебе поможем? - не унимался Митька. - Роды у твоей бабы принять, что ли? Или ребенка назвать? На это мы завсегда способны! Если будет сын, назовем Пафнутом, а если дочь - Пафнуткой, га-га-га!
- Тьфу на тебя! - обиделся дед.
Прохору было совсем не смешно. Его просто мучил запах, волнами исходивший от странного старичка. В этом запахе было что-то из юности, какое-то тревожное и вместе с тем страшное воспоминание...
- Так чего тебе здесь надо? - спросил деда Митька. - Ты тоже пришел к Пафнутию лечиться от всех болезней? Ну, детородный орган он тебе новый не приделает, да и обрюхатишься ты навряд! Ха-ха-ха! Но тумбочку пообнимать - милости просим. Поп будет рад! Он у нас лекарь всехний!
- Тьфу на тебя еще раз! - сказал дедок. - Я пришел, чтобы отомстить попу.
- Ха-ха! Давно пора, - Митька веселился вовсю. - Только как? Морду ему не набьешь. Этот толстопуз тебя одной левой уделает, потом епитимью наложит и заставит крышу чинить, гы-гы! Убить его? Дак тебя в каторгу сошлют, а жена твоя после этого будет к тому же попу постоянно ездить на лечение, га-га-га! Ты на каторге - а детки прибавляются!
- Зачем же кого-то убивать? - как-то тихо и подленько произнес дедок.
Митька перестал смеяться и с любопытством поинтересовался:
- Как же тогда?
Дед перевел свой взгляд на Прохора и медленно сказал:
- Вон, у солдата опыт богатый. Спрятан мною в овраге небольшой бочонок с порохом. Эдак, с пудик весом. Засунете его под алтарь, поднесете огонь, и церкви не станет.
Прохора как громом ударило! От деда смердело именно порохом! Но - не готовым к применению, а отработанным! И еще горелой серой... Сразу же всплыла мысль о том, что
дед как-то не так говорил. То есть - вроде бы по-деревенски, но все равно прорывались в его речи слова, ничего общего не имеющие с говором обычного крестьянина.
Прохор медленно поднял вверх правую руку, намереваясь осенить деда крестным знамением. Но лицо старичка вдруг перестало быть блеклым и безобидным. Глаза его широко распахнулись и обдали инвалида волной черного холодного мрака. Рот деда обнажился крепкими белыми зубами и свистящим страшным шепотом произнес:
- Опусти руку, солдатик. А то уйдет она туда, куда нога ушла...
Прохор послушался.
Митька, широко раскрыв глаза, молча смотрел на преобразившегося дедка и икал, только уже не с перепоя, а от страха. Дед медленно повернул голову к углу, где хозяйственная Груня развесила домашние иконки, криво усмехнулся и вновь посмотрел на Прохора. Но - уже обычным взглядом. Опять перед мужиками сидел самый распоследний деревенский дедок. И создавалось впечатление, что предыдущей страшной минуты не было вовсе.
- Так я и говорю, - продолжил старичок, как ни в чем не бывало, - подложите бонбу под алтарь, и - Вася кот. Пущай этот поп-греховодник радуется, чтоб ему ни дна - ни покрышки.
- Почему именно мы? - тяжело спросил Прохор.
- А кто, я? - удивился дед. - Да у меня и сил-то таких нету, чтобы бочонок по деревне таскать. Да и в церкви вашей мне ни разу побывать не довелось. Вы ж лучше знаете расположение внутри...
Митька все еще не пришел в себя, а Прохор промолчал.
- Ах, да! - вспомнил о чем-то дедок.
Его рука нырнула вниз, и на столе оказался мелодично звякнувший мешок. Старичок развязал тесемку и закатал края мешковины так, чтобы всем было видно содержимое. И тут Митька сразу же вынырнул из прострации, потому что на столе горой засверкали золотые монеты! Даже у мрачного Прохора из груди непроизвольно вырвался вздох:
- Оп-ля!
- Вот видите? - ласково сказал дедок. - А вы думали, я вас задаром попрошу? Задаром ничего в этом мире не бывает.
- Церковь, говоришь, взорвать? - спертым голосом спросил Митька и облизнул пересохшие враз губы. - И все?
- И все, милай ты мой! - подтвердил старичок и тоненько засмеялся.
Он запустил руку в кучу золота, и принялся пересыпать монеты между пальцев, нежно при этом приговаривая:
- И червонцы здесь есть, и гинеи аглицкие, и даже турецкие динары имеются. И все это богатство - ваше. Здесь ровный счет. Поделите пополам...
Прохор завороженно смотрел на игру золота, пересыпающегося в руке старичка, и не понимал, на каком свете он находится. Зато Митька прекрасно осознал, что от него требуется.
- Когда надо сделать? - деловито осведомился он.
- А можно и сегодня, - ответил дедок, придурковато улыбаясь. - Чего время тянуть?
- Стой, - сказал Прохор. - Это что ж ты, хрыч старый, души наши погубить хочешь?
- Какие души, Прошка? - взвился Митька. - Да я за эти деньги надел выкуплю и
стану совсем свободным! И никакой Двоепупов мне тогда не указ! И пороть меня никто не посмеет, потому что я вольным стану! Не на бумаге, а взаправду! И еще останется! И можно будет снова землицы прикупить! А поп что? Да козел он! Пусть мается без прихода!
- Нет, - сказал инвалид. - Поп - попом, а храм - храмом. Поп - человек. А церковь - совсем другое дело...
- А ведь правду говорит твой зять, солдатик, - недобро оскалившись, вмешался дедок. - Сам подумай, ну зачем тебе за харчи на барина писарем работать? Поедешь в город, купишь себе баржу какую-нибудь, наймешь бурлаков, и - торгуй по белу свету. Купцом станешь!
- А откуда ты узнал, что я писарем работать буду? - глядя исподлобья на деда, спросил Прохор.
- Сорока на хвосте принесла, - ухмыльнувшись, ответил тот.