Деньги Никита не то чтобы любил, но они позволяли ему чувствовать себя свободно и независимо. А Самюэль, получив секрет изготовления эфира за серьезные деньги, только уважать Никиту будет. Получив же секрет задаром, он будет только презирать Никиту в душе – дураки эти русские, простаки…
Никита прошел в покои царя. Стрельцы у входа глянули на него равнодушно и не сделали даже попытки остановить.
Дверь он прикрыл тихо, но, видимо, от колебания воздуха царь проснулся. Выглядел он уже явно лучше, чем до операции или сразу после нее.
– Сам не помер, Господь не позволил – так голодом решили уморить? – этими словами он встретил Никиту.
– Кому на роду написано утонуть, тот в огне не сгорит, – отшутился Никита. – Как самочувствие, Алексей Михайлович?
– Хм, побаливает, только не так сильно. И не называй меня Алексеем Михайловичем! Я государь все-таки, а Алексей Михайлович – это для домашних больше.
– Хорошо, государь! Прости! А боль полностью через седмицу уйдет. Но обещаю – с каждым днем все меньше будет.
– Тебе ведь Никитой звать? Елагин вроде так называл.
– Я и есть Никита-лекарь.
– Русский?
– Из Владимира.
– А заморского «дохтура» уел, за пояс заткнул. Не знал я о тебе – к себе во дворец взял бы.
– Не больно-то и хотелось…
– Да? – удивился царь. – Все к престолу поближе рвутся, а ты не хочешь?
– «Минуй нас пуще всех печалей и царский гнев, и царская любовь», – слегка переделанными словами поэта ответил Никита.
– Да ты философ прямо. Знаешь, что это слово обозначает?
– Ведомо.
– Пить охота.
– Губы и язык помочить можно сегодня, а завтра уж и попить немного.
– Так чего стоишь, давай!
Никита намочил чистую тряпицу водой и дал царю. Тот почмокал, как ребенок, и жалобно посмотрел на Никиту:
– Еще хочу.
– Немного погодя.
– Странно…
– Что?
– Я государь всея Руси, а у простого лекаря воды выпросить не могу. Меж тем в подвале Теремного дворца бочки с вином стоят, пиво свежее.
– О твоем здоровье, государь, пекусь. Разве мне воды жалко?
– Пошутковал я. А где ты так лихо животы резать научился?
– Судьба по разным странам носила: в Италии был, в Персии. Понемногу отовсюду.
– Ты гляди, какой самородок в державе моей! Погоди-ка! Не ты ли Елагина в шахматы научил играть?
– Я, государь.
– То-то я и гляжу: не умел ведь совсем, а потом вдруг заиграл – да как! Вроде опыт у него. Я подивился, да только он отмалчивался. Да ты сядь, дозволяю.
Никита с облегчением присел на кресло. Похоже, в нем и царь сиживал. Не трон, конечно, но все же…
– А еще во что играть умеешь? Только про кости и карты молчи – бесовское. В шахматы думать надо, для ума игра полезная.
– В нарды умею, государь.
Больше ни во что играть Никита не умел.
– Когда выздоровею, на ноги встану – научишь?
– Обязательно – если вспомнишь и позовешь.
– Времени нет, дела все, – вдруг пожаловался царь. – На бок-то повернуться можно? А то всю спину отлежал.
– На левый бок можно, я помогу.
Никита помог царю повернуться.
– И спинку мне одеяльцем прикрой.
Никита и это выполнил.
– Сядь напротив, чтобы я тебя видел.
Никита передвинул кресло, сел.
– Ты православный ли?
Лекарь достал из-за пазухи крестик на цепочке, показал.
– Что-то я не видел, чтобы ты крестился, когда входишь.
– Может, и не перекрестился случайно. О тебе, государь, все мысли, о здоровье твоем.
– Устал, поди?
– Не без этого.
– Ночью отоспишься.
– Я тут буду, в комнате, вздремну вполглаза. Мало ли чего…
– Хм, похвально! Как нянька у колыбели с младенцем.
Царь согнул правую ногу и подтянул ее к животу – так боль поменьше была. Смежив веки, он уснул.
Никита лег на топчан, не раздеваясь.
Почти неслышно вошел постельничий, заменил свечи, посмотрел на Никиту неодобрительно, но, не сказавши ни слова, вышел.
Не всем царедворцам пришлось по душе, что незнакомый при дворе человек так внезапно и быстро приблизился к государю. Так и врагов нажить можно, и, скорее всего, один недруг уже появился – Самюэль. Сомнительно, что ему понравилось быть на вторых ролях при операции. Он считался светилом заморским, которому государь доверял свое бренное тело, а как вылезла серьезная болячка, оказался несостоятельным. Кому понравится?
Но Никите на неприязнь англичанина было плевать. Не вмешайся он, даже слегка запоздало – скоро отпевать бы царя пришлось. Не хотелось громких слов, но получалось, что он, Никита, сохранил жизнь царю и стабильность в государстве. Дети у царя еще малы, и неизвестно, кто пришел бы к власти. А желающих порулить нашлось бы много, драка была бы – точно. Кто тут, к примеру, в цари крайний? Никого? Так я первым буду! И за мной прошу не занимать!
Никита время от времени задремывал, но при каждом стоне или просто движении государя сразу приходил в себя, прислушиваясь к дыханию Алексея Михайловича. Несколько раз он вставал, щупал пульс и проверял – не температурит ли царь? Вроде рану операционную сушеным мхом присыпал, а все же боязно.
Уже под утро государь сказал:
– Да отойди ты от меня, только спать мешаешь.
И Никита провалился в сон – глубокий, без сновидений.
Проснулся он от шепота. Открыв глаза, увидел – возле постели государя стоял Самюэль.
– Пусть поспит. Он всю ночь за мной бдил, не железный. Вот проснется – сам решит, сколько мне выпить можно.
– Да я не сплю уже, государь. Выпей несколько глотков, лучше – бульона куриного.
– А можно?
– Полкружечки.
– Это мы мигом…
Самюэль пару раз хлопнул в ладоши, и тут же в приоткрытой двери показалась голова постельничего.
– Государю – куриный бульон.
Вскоре принесли горячий бульон.
– Пусть остынет немного, горячий нельзя.
– В каждом воздержании смысл есть. Раньше я посты соблюдал – Великий и малые, но все равно вкушал дозволенную пищу. А как второй день не евши, и в голове просветление. Я молился утром, как проснулся. Вставать нельзя, так я лежа. Полагаю – Господь простит.
Когда бульон остыл немного, Самюэль напоил царя. Пусть его, хоть какая-то польза. Должен же он деньги отрабатывать. В ночь не пришел, побоялся. Случись осложнение – не справится. А коли Никита один при царе – с него и спрос. Поправится царь, встанет на ноги – так вроде оба старались, англичанин ведь тоже на операции был. А помрет – Никита виновен, живот взрезал. При любом исходе позиция беспроигрышная.
Только Никита не политик, ему дворцовые игры по барабану. Ему свое дело свершить надобно, чтобы царь и дальше править мог. Не самый плохой ведь государь на Руси, не Иван Грозный.
За дверью уже звучали голоса, и среди них Никита узнал голос Елагина. С утра примчался, переживал – и за жизнь царскую, и за свою судьбу.
Никита вышел за дверь и немного опешил – в коридоре было полно князей да бояр.
– Ну, как?
К нему сразу пробился Елагин, рядом – Ордын-Нащокин; из-за него другие тянутся послушать. Сразу настала тишина, муха пролетит – слышно будет.
– Царь на поправку пошел. Даст Бог – через три дня своими ногами ходить будет, – сказал Никита.
Все дружно выдохнули. Когда лекарь говорил – не дышали, боялись словцо пропустить. Так же дружно все перекрестились.
– Слава Господу, жив государь!
Конечно, ежели другой государь будет, многие постов своих лишатся, поскольку новый царь своих приблизит. А присутствующим этого сильно не хотелось.
– Государю покой надобен, прошу соблюдать тишину. В полдень и вечером я обязательно скажу, как состояние здоровья самодержца. В одном могу заверить – жизни царя больше ничего не угрожает.
Радостный вздох собравшихся был ему ответом. По коридору и лестнице бояре потянулись на первый этаж. В Теремном дворце так близко к опочивальне многих из них бы не пустили. А тут условия походные, попроще.
Елагин ухватил Никиту за локоть и шепнул на ухо:
– Все обошлось?
Никита кивнул.
– Молодец, я знал, что ты не подведешь!
В глазах Елагина зажегся ликующий огонек. Кто, как не он, привел Никиту к Нащокину? Стало быть, он и есть главный спаситель государя. И Нащокин тоже. Ведь Нащокин о Никите с государем говорил, так что милости царские стороной их обойти не должны. Оба ушли успокоенные и довольные.
Никита и Самюэль теперь дежурили в царской опочивальне по очереди, часа по три. Никита в соседней комнате отоспаться сумел, а то голова совсем чумная была. Он наелся в трапезной, подышал на улице свежим воздухом, постоял на крыльце, прищурясь – в глаза било яркое солнце, слепил снег.
Прошло три дня. Царю варили жиденькую пищу, протертый супчик, и государь на глазах оживал. Румянца на щеках еще не было, но в кровати он уже сидел. Конечно, рукой за место операции держался, кашлять и поворачиваться резко опасался. Но глаза были живые, и говорил он бодро. А потом и к боярам вышел, как Никита и обещал.
Встретили его восторженным ревом. Всем царедворцам хотелось посмотреть на государя лично, убедиться, что не врут лекари, что жив царь. Стало быть – все при своих местах, и жизнь продолжается.
Встретили его восторженным ревом. Всем царедворцам хотелось посмотреть на государя лично, убедиться, что не врут лекари, что жив царь. Стало быть – все при своих местах, и жизнь продолжается.
Никита, убедившись, что угроза жизни миновала, спал в соседней комнате.
Через неделю после операции он снял государю швы. Царь наклонил голову, посмотрел на поджившую рану.
– И через такой маленький разрез ты руками в живот залез?
– Да, государь.
– Чудны дела твои, Господи!
Он снял с пальца перстень-печатку и протянул его Никите:
– Носи, достоин! С этим перстнем тебя ко мне всегда пропустят.
– Спасибо, государь, – Никита поклонился.
– Не могу ответить тем же, – развел руками царь. – Все-таки я самодержец, а ты – подданный мой.
Никита надел перстень на безымянный палец левой руки. Перстень был слегка великоват и ерзал на пальце – так ведь к ювелиру можно сходить, по размеру подогнать, зато подарок царский в прямом и переносном смысле.
Пару минут Никита внимательно разглядывал подарок. Рисунок затейливый, похож на Георгия Победоносца, и небольшой бриллиант.
– Все, государь, я свою работу сделал. Прощай!
– Как же «прощай»? А кто обещал научить меня играть в эти… название запамятовал…
– Нарды, – подсказал ему Никита. – Только в Вязьме игры нет. Доску сделать надо, шашки. Это теперь до Москвы подождать надо.
Царь вздохнул:
– Не скоро еще в Москву ехать.
– А что так?
– Язва моровая в Первопрестольной. Боюсь воинство и бояр туда вести, заболеют. Мрет народ.
Никиту обдало холодом. Слухи об эпидемии бродили, но неясные. А тут сам государь сказал, значит – верно, не врут. Душу охватила тревога – как там Любава?
Лекарь вернулся к своим обязанностям, а царь выздоровел и уже появлялся на людях.
Меж тем из Москвы доходили слухи один страшнее другого. Что вроде уже сотни, если не тысячи умерли, что в городе голод и паника. Никита не знал – верить ли слухам? И никаких способов узнать правду. Ведь и письмо не отправишь – если только с оказией. Так ведь и не ехал никто в Москву, боялись. Да и не пускали туда.
И только два месяца спустя, когда царь получил обнадеживающие известия, они выехали в Москву. Царский поезд – как называли его обоз – растянулся едва ли не на версту, а за ним царедворцы, бояре да князья, и каждый со своим обозом. Колонна санная вытянулась – ни начала не видно, ни конца. И то сказать – одних князей не перечесть: Борис и Иван Морозовы, Илья Милославский, Никита Романов, Борис Репнин, Бутурлин, Хованский, Гаврила Пушкин, князья Долгоруков, Львов, Хитрово, Стрешнев, Ртищев – да всех и не перечесть. Весь цвет дворянства.
За неделю добрались до Первопрестольной. Как только сани остановились у хором Елагина, Никита едва ли не бегом кинулся к дому Пантелеевых. Последние метры перед переулком уже бежал. Холодный воздух обжигал горло, выдавливал из глаз слезы.
Свернув в переулок, он резко остановился и застыл на месте, пораженный увиденным: дома не было. Были стены, обуглившиеся от пожара, была провалившаяся внутрь крыша… Пахло горелым.
От чувства беды сжалось сердце, как будто кто-то ухватил его холодной когтистой лапой. Никита уселся в сугроб, зачерпнул в ладонь снега, вытер лицо. Что делать, где искать Любаву? Жива ли?
Он поднялся и подошел к бывшему дому. Забор вокруг сгорел, только головешки из-под снега черные торчали. Никита заглянул в пустой дверной проем – выгорело все дотла.
Потрясенный, он побрел к церкви, куда ходил раньше. На паперти знакомый нищий кутался в лохмотья. Увидев Никиту, он узнал его и отвернулся, но тот сунул ему в руку монетку:
– Говори!
– Беда в город пришла, парень. Почитай, в самом начале мора сначала купчиха умерла, а за ней и Любава. Она ведь на сносях была… Дом сожгли сразу. Туда не ходит никто, боятся. В каждом квартале, на каждой улице не по одной семье погибло, не один дом сгорел.
– Почему мои? – тупо спросил Никита. Ответа он не ждал, да и что нищий ему мог сказать? Даже могилы нет, поклониться некому и негде.
Никита не помнил, как он добрел до княжеского дома и прошел в свою комнату. На постель лег прямо в полушубке. Он ничего не хотел делать, никого не хотел видеть – полная апатия!
В дверь постучала прислуга.
– Никита, князь к столу просит, ужинать.
Никита лежал молча. Он и князя видеть не хотел. Это ведь он его с собой на войну взял. А остался бы Никита здесь, в Москве, может – и помог бы как-то, спас. Хотя кто его знает? Он ведь даже не представляет, что это такое – «моровая язва». От подобных болезней и при современном ему лечении смертность очень высокая. А уж при нынешнем уровне медицины – если ее можно медициной назвать – и вовсе лотерея, случай.
Он не спал всю ночь, мучился, изводил себя укорами. Они здесь умирали, его женщины, а он там, под Смоленском, помощь незнакомым людям оказывал. Как-то несправедливо это. И вроде не грешен он перед Богом и людьми, а наказан.
Он метался по своей комнатушке, не зная, как жить дальше. Сразу опостылело все, даже любимая хирургия. Были у него раньше женщины, нравились – даже гражданским браком жил, как с Венерой. Но не везло ему, не мог он работу поделить с женщиной, всегда медицину любил больше, чем женщину. Наверное, они это чувствовали и уходили. Тут же влюбился в первый раз, и так сильно – ну как мальчишка. И вновь работа встала между ним и Любавой, и ничего уже не вернуть, ничего не исправить. Невозможно прощения попросить, даже на коленях не вымолить – нет больше Любавы. Как жестока судьба, что подарила ему только одну ночь – и то не всю – на ласки любимой.
Никита подошел к шкафу, вытащил кувшин с переваром, налил полную кружку и выпил как воду, не почувствовав вкуса. Усевшись на постель, он разрыдался. Над своей ли судьбой, над преждевременной смертью Любавы – кто знает?
Глава 8 Монастырь
Он очнулся поздно. Через слюдяное оконце в глаза бил яркий свет. Сразу вспомнил вчерашнее, и стало муторно. Он скинул полушубок – ведь так и спал в нем, забывшись пьяным сном. Тело было липким от испарины. В баню бы сейчас.
В дверь постучали.
– Войди.
Вошел холоп.
– Баня истопилась, Семен Афанасьевич зовет компанию составить.
– Скажи – буду.
Баня сейчас в самый раз, давно по-человечески не мылся.
Никита залез в сундук, но смены чистого белья не было. И кофра с инструментами тоже нет. Ба! Да он же все на санях оставил, когда приехал вчера, к Любаве помчался.
Никита спустился на первый этаж, умылся, в людской спросил:
– Где мои вещи?
– Да вон в углу стоят.
Никита отнес кофр и узел в свою комнату, взял чистое исподнее и отправился в баню.
Баня занимала целое небольшое здание: предбанник, мыльня, парилка, трапезная – после бани пива попить можно, поговорить задушевно.
Князь уже в парной был, и банщик Гаврила охаживал его вениками.
Никита обмылся в мыльне горячей водой, намылился щелоком, докрасна натерся мочалкой, облился водой и только потом уж отправился в парную. Лег на нижнюю полку. На верхнюю не ложился – вытерпеть жар не мог.
Сверху свесился князь, ухмыльнулся:
– Ты что вчера на ужин не пришел?
– Настроения не было.
– Вот те на! А как же молодая? Или рога наставила?
– Нет больше ни молодой, ни старой. Умерли обе от моровой язвы, а дом сожгли.
– Как? – Елагин от удивления едва не свалился с полки. – И опять я последним узнаю… О свадьбе не сказал, о несчастье – тоже.
– Не успел, сам вчера по приезде узнал. И то случайно, от нищего на паперти.
У князя пропало желание париться. Он слез с полки, лицо было расстроенным.
– Да как же это?
Никита лишь пожал плечами – он бы и сам хотел знать.
– Идем, обмоемся.
Ополоснувшись от пота, они вышли в предбанник. Там холопы уже полотенца да простыни приготовили, причем лежали они на теплой трубе. Вытершись, Никита и князь завернулись в простыни.
Князь направился в трапезную, ведя Никиту за руку. Там уже был накрыт стол – закуски, пиво.
– Помянуть по-христиански надо, но не пивом же. Эй, кто там? Гаврила!
– Туточки я!
– Пусть с поварни горячие закуски принесут и перевара.
– После бани – перевар? – удивился Гаврила.
– Делай, что велено.
Вскоре на столе появилась жареная курица, исходя соком и запахом, Гаврила поставил кувшин с переваром. Князь сам, по праву хозяина, разлил самогон по кружкам.
– Ну, давай за души безвременно ушедших – пусть в рай попадут. Могилы-то нет?
– Их с домом сожгли.
Не чокаясь, они выпили. Никите перевар показался крепким – а ведь вчера пил, как воду. Они заели самогон пирожками, съели курицу.
– И ведь не скажешь даже «Пусть земля будет им пухом», коли могилы нет. Отпеть бы их надо, священника к сгоревшему дому пригласить.
Черт! Никита чуть не поперхнулся. Как же он сам не догадался?
– Завтра сделаю.
– Давай еще по одной…
К вечеру напились оба.
Очнулся Никита уже в своей комнате. Он и не помнил – сам добрался, или слуги привели. Лежал в чистом исподнем на своей постели, и солнце снова било в окно.