Черт! Никита чуть не поперхнулся. Как же он сам не догадался?
– Завтра сделаю.
– Давай еще по одной…
К вечеру напились оба.
Очнулся Никита уже в своей комнате. Он и не помнил – сам добрался, или слуги привели. Лежал в чистом исподнем на своей постели, и солнце снова било в окно.
Припомнив вчерашний разговор с князем, он вскочил, оделся и заторопился в церковь. Заказал поминовение усопших, поскольку панихиду проводить священник отказался – слишком много времени со дня смерти прошло.
Помахивая кадилом, священник походил вокруг сгоревшего дома, почитал псалмы. И так тоскливо стало Никите!
Он вернулся в свою комнату, выпил, и вроде полегчало. Выпил еще, не закусывая – нечем было… и вошел в запой, чего с ним не было никогда.
Неделю он пил почти беспробудно. Осунулся, похудел. А потом ночью появилось видение: фигура в белом, зыбкая, туманная.
Никита замахал руками:
– Все, допился до «белочки»! Пора бросать!
Но фигура стала более отчетливой, и он узнал в ней свою Любаву.
– Не пей вина из чужих рук, – только и услышал.
Он рванулся к ней, думая, что она о себе что-нибудь скажет. Ан – нет, истаяла в воздухе.
Ошарашенный Никита уселся на постель и рукавом вытер разом вспотевший лоб. К чему она появилась, о вине предупредила?
Едва дотянув до утра, посмотрел на себя в зеркало. Господи, неужели это он? Обтянутый кожей череп, свалявшиеся на голове волосы, неопрятная бородка. Как низко и быстро он опустился!
Кое-как он расчесал волосы на голове, оправил бороду. Потом пошел к цирюльнику – был в княжеском доме такой холоп. Постриг волосы на голове, бороду подправил. Потом пошел в баню.
Гаврила уже был там, хлопотал.
– Никита, для парной жара нет, а обмыться можно, горячая вода в котле есть.
– Мне помыться.
Он яростно терся мочалкой, чувствуя, что все равно от него пахнет перегаром. Было стойкое ощущение, что перевар сочится изо всех пор кожи. Тьфу!
Он обтерся и направился в трапезную. Есть хотелось – дальше некуда, ведь он неделю только пил и ничего не ел, желудок к спине прилип.
Несмотря на жестокий голод, он заставил себя не есть много, чтобы с голодухи заворот кишок не получить. Но и после легкого завтрака Никита почувствовал себя лучше, бодрее.
Пока шел по коридору к себе, ловил взгляды княжеской челяди. Нехорошо на него смотрели, жалостливо – как на больного.
Нет, с пьянкой пора завязывать, сгореть можно очень быстро.
Он надел полушубок, нахлобучил на голову заячий треух и направился в лекарню.
Иван и Наталья встретили его радостно:
– Заждались мы тебя, Никита. Сказывали – давно уже вернулся, а все не идешь!
– Приболел, – коротко ответил Никита.
– А тут болящие осаждают. А вчера и вовсе иноземец приходил, тобой интересовался.
– Каков из себя?
Иван в точности описал англичанина Самюэля.
– «Дохтур» это английский был. Не застал – ну и ладно.
– Так он всю лекарню обошел. Только без тебя я не дал ему везде лазить. Чего вынюхивать?
– Правильно, молодец. Как с деньгами?
– С деньгами никак – нет их!
– Сколько я задолжал – жалованья, на хозяйственные расходы?
– Рубль почти. Зимой много денег на дрова ушло, холодно.
– Вот тебе два рубля: рубль долга, а остальное – на нужды. Перевар купить надо – эфир делать.
– Так готово все. Что же мы, сложа руки сидели?
– Вдвойне молодцы. Будет кто спрашивать – пусть приходит завтра с утра. Начинаю работать.
– Славно! А то мы уж соскучились по работе. Так, по мелочам помощь оказывали – гнойнички, мозоли, перевязки.
Никита пошел по городу. Давно он в Первопрестольной не был, с мая – десять месяцев.
Сгоревших домов было много, видно – серьезно эпидемия бушевала. Не хотелось ему о грустном вспоминать, но оно само о себе напоминало.
Народу на улицах поубавилось, грязи побольше стало. И все же Москва жила: вовсю шумели торги, пьяницы куролесили у трактиров, играли в снежки и катались на санках ребятишки.
Никита неделю не выходил на свежий воздух, и потому нагулялся, находился вволю – дух из себя переварный выгнал. Вернувшись в княжеские хоромы, он сразу направился в трапезную. Там его уже ждал князь.
– Ну, слава богу – отошел. Садись, отобедаем.
Стол, как всегда, ломился от еды.
Никита набросился на кушанья, как голодный волк.
– Может, пива свежего? – предложил князь.
– Не, от одного запаха воротит, – признался Никита.
– Оно и правильно, при твоей работе голову надо свежую иметь. Да чтобы руки не тряслись.
Князь сегодня был весел.
– У царя я сегодня был, не скрою – обласкал, спрашивал, чего надобно. А в конце – про тебя: как поживает, мол, лекарь? Полагаю, царь виды на тебя имеет.
– Не понял.
– Думаю, к себе приблизить хочет. Главным придворным лекарем сделать – слухи такие ходят.
– Не хочу я, говорил уже об этом государю.
– Счастья своего не понимаешь. При царе быть – почетно, денежно. Завидовать будут.
– Мне зачем?
– Ай! Не понял!
– Что выросло – то выросло, не переделать.
– Подумай, царь дважды предлагать не будет.
– Коли заболеет государь, так помогу. А каждый день во дворце болтаться без дела – увольте. Мне практика нужна.
– Твое дело, принуждать не буду. Да ты рыбки копченой откушай, чудо как хороша.
Рыбка и в самом деле была вкусной, так и таяла во рту.
Никита поднялся из-за стола сытым, каким давно себя не чувствовал.
С утра он направился на работу, в лекарню. Там уже толпился народ. Бояре и прочий люд, увидев, что сам царь Никите доверился, домочадцев своих привезли. С утра и до позднего вечера Никита работал не покладая рук.
Наконец пациенты закончились. Он уже переоделся, собираясь домой, как увидел – в двери возник старый знакомец, англичанин Самюэль. Он улыбался Никите, как другу, но в глазах не таял холодок.
– Как русские говорят – гора с горой не сходятся… Рад видеть тебя. Обещание твое помню – насчет зелья.
– Зелье это «эфир» называется.
– Эфир? С латыни – нечто неосязаемое, легкое, как воздух.
– Во-во, в самую точку.
Никита залез в шкаф и достал оттуда склянку.
– Дарю.
– А как пользоваться?
– Кладешь на лицо ватную маску и капаешь пятьдесят капель. Пациент вдыхает эфир и впадает в глубокий сон – даже боли не чувствует. Только переборщить нельзя. И даже при точной дозировке при выходе из наркоза могут быть тошнота, замутненное сознание. И горюч чрезвычайно! Не дай бог пролить его на огонь – не потушишь!
– За подарок спасибо, видел я зелье в действии. Но я не за этим пришел.
– Да? – удивился Никита. – По-моему, других обещаний я не давал.
– Секрет у тебя купить хочу. Подарок хорош, слов нет – но ведь он кончится. Ты, как лекарь, меня понять должен. Я хочу им обладать – для пользы дела.
– Зная секрет, ты в своей стране обогатишься немерено. Можно его изготавливать и другим «дохтурам» продавать, а коли желание будет – и секрет изготовления продать.
– Выгоднее готовым эфиром торговать, – лицо Самюэля выражало теперь крайнюю заинтересованность, глаза алчно сверкали.
– Дешево не продам, – заявил Никита. Уж он-то знал, что эфир хорош, пользоваться им будут долго – пока не перейдут на эндотрахеальные наркозы с флюотаном и прочей современной химией.
– Два золотых шиллинга даю! – заявил Самюэль.
– Двадцать, и ни пенсом меньше, – упорствовал Никита.
– Двадцать? Это много, очень много! Дорого!
– Ты за него тысячи получишь, а двадцать отдать не хочешь.
Самюэль задумался – он хорошо знал, что деньги свои вернет с лихвой.
– Пойдем в хорошую трапезную, посидим, поговорим, – предложил англичанин.
– Согласен, я не обедал сегодня.
Они прошли в харчевню неподалеку – Никита иногда там бывал. Кормили в ней вполне вкусно и недорого. Англичанин заказал себе отварную рыбу, а Никите жареную курицу и гречневую кашу. Самюэль попросил еще кувшин фряжского вина.
Они с аппетитом поели, и Самюэль стал торговаться:
– Все-таки сумма очень велика – даже неслыханно! За такие деньги можно в городе целый квартал купить, а может – и два.
– Ты хочешь секрет изготовления эфира? Я назвал свою цену. Не готов платить – выдумай зелье лучше.
На Руси для некоторого обезболивания использовался отвар корня мандрагоры, дурман-травы, мака. Скорее всего – и в Британии применялись их аналоги. Но у трав очень трудно рассчитать дозировку, как говорят у медиков – оттитровать. Кроме того, травы, как обезболивающие, слабы, а добавишь дозу – пациент долго не выйдет из наркоза или получит осложнения, и Самюэль это прекрасно знал.
Эфир был изобретен еще в XIII веке, но почти неизвестен в медицинских кругах, и широко применять его стали только в начале девятнадцатого века.
– Я все-таки «дохтур», как говорят на Руси, а у нас – медикус. Не мое дело выдумывать зелье. Положа руку на сердце – ведь не ты изобрел эфир.
– А хоть бы и так. Но сейчас только я один владею секретом его изготовления.
– А хоть бы и так. Но сейчас только я один владею секретом его изготовления.
Они говорили долго, спорили. Самюэль пытался сбить цену, Никита упорствовал. Если бы на месте Самюэля был русский, Никита отдал бы технологию изготовления эфира бесплатно. Англичанин же хотел получить секрет задаром и у себя в Британии озолотиться.
Обе стороны устали, приведя уже все возможные доводы.
– Я вижу, что ты не уступишь. Давай выпьем вина, – предложил англичанин. – Так и быть, я возьму деньги в долг, но завтра приду к тебе в лекарню, и ты сам покажешь мне, что и как делать.
– Согласен – как только получу деньги.
Самюэль разлил вино по кружкам.
– За сделку! – провозгласил тост «дохтур».
Никита уже было поднял кружку, как вспомнил слова привидения. Как там сказала Любава? «Не пей вина из чужих рук?» Неужели имелся в виду этот случай?
Никита поставил кружку и закашлялся – сымитировать сильный приступ кашля ему, доктору, не составило труда. Сиплым голосом он прошептал:
– Быстро воды!
Самюэль, встав, бодро направился к трактирщику, и в эту секунду Никита мгновенно поменял местами кружки. Если англичанин незаметно и подсыпал отраву, то ему в кружку, а не в кувшин.
Самюэль скоро вернулся, неся воду.
Никита жадно схватил кружку с водой и сделал пару глотков. Потом вытер выступившие от кашля слезы.
– Простыл, извини. Так на чем мы остановились?
– Я тост сказал – за сделку!
– Точно, – подхватил Никита, – выпьем за сделку!
Никита поднес кружку ко рту, сделал несколько глотков. Приятное вино, никакого необычного привкуса. Англичанин пригубил свою кружку, сделав пару глотков.
Никита незаметно для «дохтура» присмотрелся к руке, в которой он держал кружку.
На правой руке Самюэля был перстень с крупной печаткой. Под нее и порошок ядовитый спрятать можно, и подсыпать его незаметно. Неужели, стервец, отравить захотел? Не смог сбить цену и решил вовсе вывести Никиту из игры, устранить, как конкурента? Но теперь он сам отведал своей отравы. Как говорится – не рой другому яму, сам в нее попадешь.
Никита уже наелся, да и время вечернее, за окном темно.
– Устал я, отдохнуть хочу, – заявил он.
– Да-да, засиделись. Так во сколько мне завтра к тебе пожаловать? Раньше полудня я деньги не найду.
– Значит – после полудня жду.
От дверей трактира они разошлись в разные стороны.
Никита шел к себе и думал – не перестраховался ли он? Может – привиделась ему Любава в пьяном угаре?
Однако англичанин не пришел ни завтра, ни послезавтра. Как узнал потом Никита, «дохтур» тяжко заболел: слабость, кровавый понос, рвота открылась. Это потому, что вина он отхлебнул совсем немного. А выпей больше – помер бы в мучениях. Вот и не верь потом в привидения! Выручила, вовремя подсказала Любава. А англичанин «хорош», змея подколодная! Решил конкурента по-тихому убрать. За должность свою держится, потерять боится. А ведь может свинью подложить. Или царю в ушко нашепчет пакостей, или людей лихих подошлет, наняв за деньги.
Смерти Никита не боялся. Он ее и видел не раз, и понимал, что все когда-то в землицу сырую лягут – ведь не Кощеи Бессмертные. Но быть мишенью нечистоплотного коллеги не хотел. Да и вообще после смерти Любавы ничто его в Москве не держало, а по некоторым улицам он вообще ходить перестал, чтобы ничего не напоминало о девушке. Как-то незаметно, не вдруг пришел он к решению покинуть Первопрестольную. И лекарню с налаженной работой бросить не жаль. Не радовала его больше Москва, потому как Любавы в ней нет и не будет.
Однажды утром проснулся Никита с необычным решением – надо уйти в монастырь. Не получается у него с женщинами, не дает ему судьба ни в том, ни в этом мире возможности создать семью, и стало быть – не для него мир плотский. Только решение серьезное, посоветоваться бы с кем? Друзей близких нет. С Елагиным? Никита заведомо знал, что князь отговаривать его будет – кому охота лекаря терять?
С решением он не торопился, прикидывал, взвешивал. Ведь был еще вариант: просто уехать из Москвы в другой город – тот же Владимир или Нижний Новгород, Псков – да мало ли городов на Руси? Но почему-то не выходил из головы именно монастырь. И, как специально, народ шел в лекарню, как лосось на нерест в речку – просто валом. Работы много, пообедать некогда. Забылся во сне – и снова за работу, без выходных. Наверное, отрешиться от мыслей хотел.
Деньги так и сыпались в калиту, только радости они не приносили. Когда Любава жива была – и деньги позарез нужны были, только их не хватало. Теперь ее нет, денег же полно. А куда и на кого их тратить? Ночью он спит, днем на работе, ест у князя, на торг не ходит. Только и расходов, что на жалованье персоналу, на травы да на дрова для печей.
Но, видимо, от судьбы не убежишь. В один из дней к лекарне подкатил возок, из которого выбрался священник, и, видимо, – не из простых. Клобук на голове шелком обтянут, на шее – золотой крест изрядных размеров, инок или простой насельник под руку его поддерживает.
Священник в коридоре очередь занял, не желая лезть наперед. Однако же пациенты, уважая сан, пропустили его вперед.
Священник вошел, повернулся сначала к иконам в красном углу, осенил себя крестным знамением, поклон ликам Христа и Богородицы отбил. Потом к Никите повернулся:
– Ты ли лекарь Никита будешь?
– Он самый. Садись, святой отец. Что привело тебя ко мне?
– Да что и всех – болезни. Наслышан я о тебе давно от мирян, теперь вот сам приехал. Замучили меня ноги! Службу иной раз с трудом до конца доведу.
– А где служишь?
– В храме Успенья Пресвятой Богородицы в Печатниках. Иосиф я.
Никита припомнил – проходил он как-то мимо. Храм в самом центре города располагался, на Никольской улице, в Китай-городе. Рядом – пушкарская слобода, хоромы князей Вяземских – Петра и Бориса, князя Гаврилы Островского. Понятно теперь, почему священник таким лощеным выглядит, бородка маслом лампадным умащена, расчесана.
– Ну вот и познакомились. Показывай ноги, батюшка, будем смотреть твою болячку.
С первого же взгляда Никите стало понятно – у священника подагра. Суставы больших пальцев ног деформированы, красные.
– Свинину ешь ли?
– Грешен.
– Нельзя тебе свинину, батюшка. И ноги парь в солевом растворе. Ложку соли на две кружки горячей воды, в шайку наливай и держи в ней ноги с полчаса.
– Так мясо совсем нельзя?
– Почему? Свинину нельзя, забудь о ней до конца жизни. А курятину, говядину – не возбраняю.
– И все?
– Пока да. Жду тебя через месяц. В свою очередь, вопрос у меня. Хочу в монастырь уйти.
– Ты же молод, ремесло у тебя чудное, людям страдания тяжелые облегчаешь. Зачем от мира уходить?
– Жена и теща от моровой язвы умерли, пока я в смоленском походе был.
– Слышал я, как ты государя спас. Господь тебя талантом наградил, чтобы через твои руки пользу людям приносить. Думаю – сгоряча ты, от отчаяния. Боль утраты и обида в тебе говорят, а не желание Господу жизнь посвятить.
– Истинно говоришь.
– В Москве от моровой язвы много народу померло, иные улицы совсем обезлюдели. Так что, всем уцелевшим – в монастырь? В Чудовом монастыре из ста восьмидесяти двух монахов шестнадцать в живых осталось, а в Вознесенском женском из девяноста монахинь – только тридцать восемь. Не миновала сия участь и клир. В монастырь идут, когда есть настоятельная потребность служению Богу отдать себя целиком. А ты не служить хочешь, а от мира укрыться.
– Наверное, так. – Никита был удивлен тем, как быстро смог разобраться в его душе доселе незнакомый ему человек. – И что ты мне посоветуешь?
– Время лечит. Приходи ко мне в храм, поговорим, молитвы почитаем. Глядишь – душа и успокоится.
Священник поднялся, поблагодарил Никиту, перекрестил его тремя перстами и, тяжко ступая, вышел.
Несколько дней Никита размышлял над услышанным. Вспоминал каждое слово Иосифа, прикидывал – прав ли он? И через неделю, окончив прием, сразу направился в храм, благо – идти было не очень далеко.
Долго беседовали они в небольшой комнате за алтарем. Никита ушел успокоенным, а через неделю снова пошел в храм. И как-то эти беседы вскоре вошли у него в привычку, раз в неделю он обязательно наведывался к Иосифу.
Беседы приносили обоюдную пользу, священник узнавал много нового, даже заимствовал кое-то. И уже весной Иосиф спросил:
– Успокоилась ли твоя душа, Никита?
– Вроде бы, но все равно иногда мысли о монастыре посещают.
Иосиф хмыкнул:
– Вот что, Никита, человечий сын. Есть у меня дальний родственник, настоятель Свято-Преображенского монастыря, что в Астрахани. Монастырь небольшой, шестьдесят иноков всего. Коли не передумал – напишу я настоятелю Михаилу письмо. Езжай, побудь послушником. Лето на носу, путешествовать сподручно будет. Постриг принять никто тебя принуждать не будет. Наложат послушание, будешь жить монашеской жизнью. Понравится, поймешь, что твое это, – пострижешься. А нет – вернешься назад. Лекарню за собой оставь. Разрушать налаженное легко и просто, восстановить иногда невозможно. А так – будет, к чему вернуться.