«Фу, вроде закончились все», – он с облегчением выдохнул. Но в этот момент из-за дверей, ведущих в коридор, донесся голос Ивана:
– Все, не принимает он, завтра приходи. А если насчет рубцов, так и не поможет, сам сказал.
Никита вспомнил вчерашний разговор. Говорил ему Иван о женщине с келоидными рубцами. Ладно, надо поглядеть, может – не в рубцах дело.
Он открыл дверь:
– Иван, пусти!
Сам вернулся за стол.
Вошедшая женщина была одета бедно, головной платок на глаза надвинут.
– Садись, говори – что беспокоит.
Женщина молча подняла платье.
Вся левая сторона тела была в грубых, обезображивающих рубцах, стягивающих кожу. Никите одного взгляда хватило, чтобы понять – серьезные ожоги были. Досталось бедняжке, ведь ожоги – вещь очень болезненная, заживают трудно. Это чудо, что она выжила после болевого шока.
– Прости, милочка, не возьмусь – не в моих силах.
Женщина кивнула, опустила платье.
«Да что же она молчит? – изумился Никита. – Ведь с Иваном разговаривала».
Смахнув рукой слезы, женщина повернулась и направилась к двери.
Никита невольно задержал на ней взгляд: что-то показалось ему знакомым в ее фигуре – движение ли, поворот тела.
– Погоди! Повернись! – почти приказал он.
Женщина помедлила, как будто раздумывая, но повернулась.
– Платок откинь, лицо хочу посмотреть.
Женщина медленно стянула платок назад, на шею. Левая половина ее лица была обезображена рубцами, волосы на голове короткие, видимо – не отросли после трагедии. Вид был жутковатый.
Никита невольно сделал шаг назад и тут увидел ее глаза. Это были глаза Любавы.
Не может такого быть! Ведь нищий сказал, что и мать и дочь умерли от моровой язвы. И дом сожжен – он сам видел.
– Любава? – нерешительно спросил он.
– Была Любава, только вся вышла. В огне сгорела прежняя Любава, моровой язвой изведенная. Что, не узнал?
А голос ее – прежний, голос его любимой девушки, а потом и жены, с которой одну только, первую брачную ночь он и провел.
– Мудрено тебя узнать, – придя в себя, осипшим от волнения голосом выдавил Никита. – А что же ты раньше не пришла?
– Ты ведь как с царем на Смоленск ушел, так и пропал, весточки с оказией не прислал. Жив или убит – что думать?
– Москву караулами закрыли, ни в город, ни из города никого не выпускали. Царь, а вместе с ним и войско, и я вернулись только в феврале, в конце уже. Я сразу к дому побежал, а там – одни головешки. Нищий на паперти сказал – язва моровая с вами приключилась. Сначала матушка померла, ну а потом и ты. И на сносях ты была.
– Была, только скинула. Бабы-то – они живучие, как кошки. Вот и я выжила. Матушка померла, это верно. И я уже доходила, из дома выбраться не могла. Видно, стража городская посчитала, что мы обе преставились. Дом подожгли, и даже внутрь не заходили. Выползла я кое-как, только обгорела. Нищие меня подобрали, у них и плод скинула. Как выжила – сама не пойму. Потом сюда, в лекарню приходила, а помощник твой сказал, что ты в Астрахань уехал, надолго.
– Ты и сейчас мне лицо не показывала, молчала. Так и ушла бы. Почему?
– Нет той красавицы, которую ты полюбил, Никита. Я ноне – уродка. И кому я такая нужна? Видела же я – отшатнулся ты, как лицо мое новое увидел. Не муж и жена мы теперь, пойду я. Думала я, что сможешь ты мне помочь рубцы убрать – хотя бы на лице.
– А как живешь, на что?
– Кто меня такую страшную на работу возьмет? Милостыню прошу. Подают – и то шарахаются, как от прокаженной. Подаянием и живу.
– Ну нет! – Никита решительно вскочил. – Мы с тобой в церкви венчаны, я муж твой законный. Как там священник говорил? «В горе и радости, здоровье и болезни? И только смерть разлучит нас?»
– Я умерла уже один раз, Никита, – в том сгоревшем доме. И ото всех обязательств перед Богом и людьми тебя освобождаю.
Никита подошел к Любаве и обнял ее, не скрывая выступивших на глаза слез: ведь он помнил ту, прежнюю Любаву. Но от нее только глаза и остались. Плечи Любавы, державшейся до того, затряслись от рыданий молодой женщины.
В двери заглянул удивленный Иван. Увидев странную сцену – лекарь обнимает нищенку, и оба плачут, он деликатно прикрыл дверь.
Спустя некоторое время оба успокоились.
– Так, – решительно сказал Никита, – я тебя больше никуда не отпущу. Идем на постоялый двор, снимем на первое время комнату, поедим. А там и дом покупать надо – взамен сгоревшего.
– Нет, Никита, прежний ремонтировать будем! – жестко сказала Любава. – Батюшка его строил, матушка там преставилась. Отчее гнездо.
– Пусть будет так!
Глава 9 Новое лицо
Постоялый двор был недалеко. Хозяин заведения окинул вошедших подозрительным взглядом – что может быть общего у нищенки и зажиточного горожанина? Чувствовалось, что Любава стесняется и своей внешности, и убогой одежды.
Никита выбрал стол в углу, чтобы оградить Любаву от презрительных и удивленных взглядов, сделал заказ.
Видимо, Любава проголодалась. Сначала она пыталась есть медленно, а потом отбросила приличия и прямо-таки набросилась на еду.
Никита старался не смотреть на нее, чтобы не смущать. Помыть бы ее еще да приодеть. Только по причине позднего времени лавки да торги уже закрыты.
Он расплатился с хозяином за ужин, снял комнату, отдав деньги за месяц вперед, и попросил к полудню следующего дня натопить баню. Платил Никита, не торгуясь, деньги доставал из калиты на виду у хозяина. Тот же, как увидел набитый монетами кошель, да все сплошь серебро, сразу сделался чрезвычайно любезным.
– И баня будет, сударь, и венички. Какие желаешь?
– Мочалки нужны, щелок, веники березовые и обязательно полотенца не забудь.
– Все будет, как изволишь.
Кровать была широкой, но легли оба по краям. Любава вела себя пока как чужая, а может – просто опасалась наградить Никиту вшами. В среде нищих разные насекомые были почти постоянными, хоть и необязательными их спутниками.
Любава уснула на удивление быстро – разморило в тепле да на сытый желудок.
Утром, после легкого завтрака они отправились на торг.
Покупать пришлось все, начиная с нижних юбок и заканчивая платьем, туфлями, душегрейкой и платка на голову. Да еще все не в одном экземпляре. Узел получился большим.
– Наденешь после бани, – строго сказал Никита.
Купцы в лавках косились на них, принимая Любаву за воровку и нищенку, но Никита платил полновесным серебром.
Один раз только Никита услышал – в спину уже:
– И чего он в этой калеке нашел? Мало того, еще и нищенка. Девок молодых и красивых полно!
Хорошо, что Любава не слышала.
Пока Никита донес узел до постоялого двора, он изрядно вспотел. Поднимаясь с узлом в свою комнату, он столкнулся с хозяином. Тот раскланялся:
– Банька готова, как и велено! Извольте!
Никита расплатился за баню, а Любава отобрала вещи, в чем она должна была из нее возвращаться.
Мылись часа полтора, как не больше. Любава несколько раз промыла короткие волосы и яростно терлась мочалкой, смывая грязь. Ведь ей приходилось выживать после болезни, денег не хватало на еду, самое необходимое – не до бани было, хоть и стоила сия процедура две копейки.
А Никита с грустью и жалостью смотрел на худое тело жены. Худая стала, ребрышки выпирают, да рубцы от ожогов кожу стянули. Ничего, подкормит, приоденет, и с рубцами попробует справиться. Главное – жива.
– Ты что так на меня уставился? – устыдилась Любава, прикрываясь мочалкой.
– На рубцы смотрю.
– Я некрасивая, да?
– Откормим, подлечим. Все хорошо будет, вот увидишь.
– Никита, мне даже не верится. Вот батюшка жив был, думала – выйду замуж, детки пойдут, жизнь счастливая. А как батюшка умер, все наперекосяк пошло. Долги, дом на продажу выставили – а тут ты, как спаситель. Ты ведь мне еще в церкви понравился. Потом замужество. Я в церкви свечку Николаю-Угоднику поставила – в благодарность, что жизнь налаживается. Ну а потом моровая язва, мама умерла. Сама едва выжила и калекой страшной стала. В каких трущобах жила – не рассказать, отбросы ела, мылась летом в реке – на баню денег не было. Об одном молилась – тебя встретить. Но и боялась встречи: думала – испугаешься, не признаешь, отшатнешься. Только надеждой и жила. Загадала: не признаешь – руки на себя наложу, хоть и грешно. Но и так жить невозможно. Только, видно, есть Бог на свете, дошли до него мои молитвы! – Любава улыбнулась радостно.
Они попарились и снова пошли в мыльню, пот смыли. Вышли в предбанник, обтерлись чистыми полотенцами.
Любава вздохнула:
– Хорошо-то как! Простая вещь – баня, а я так по ней соскучилась!
– Я тебя теперь от себя не отпущу.
– А я сама не отцеплюсь, – отшутилась Любава.
Когда они оделись и вышли, то столкнулись с хозяйским слугой – он терпеливо поджидал их у бани.
– Все ли понравилось?
– Премного довольны. Вот тебе за труды, – Никита протянул слуге медяк. – И вот еще что. В предбаннике одежда старая осталась – сожги ее в печи.
– Все ли понравилось?
– Премного довольны. Вот тебе за труды, – Никита протянул слуге медяк. – И вот еще что. В предбаннике одежда старая осталась – сожги ее в печи.
– Будет сделано, – поклонился слуга.
Из бани они прошли в трапезную. Увидев Любаву – чистую, в новых одеждах, хозяин застыл в изумлении:
– Лопни мои глаза! Вчера нищенкой была, а сегодня боярыня столбовая!
Уж слишком разительны были перемены.
– Вина фряжского, хозяин, и поесть хорошо.
– Мигом исполню!
Подали на стол курицу, жаренную на вертеле, расстегаи с рыбой, суп с куриными потрошками, капусту квашеную, кашу гречневую с луком, хлеб душистый и вино.
– Что еще изволишь, сударь?
– Пока хватает, а там видно будет.
Теперь они ели не спеша, запивая еду вином. Любава не сводила с Никиты восторженных глаз.
Сидели до вечера. О лекарне Никита в этот день и не вспомнил. Радость у него, жена из мертвых, можно сказать, воскресла. Вот и устроил он себе выходной.
А ночью Любава сама придвинулась поближе к нему, обняла:
– Я верность тебе блюла. Ни с кем не была, тебя дожидалась.
В эту ночь оба не спали, любя друг друга до изнеможения. Только когда Никита проводил рукой по телу Любавы, он ощущал рубцы.
Утром не выспавшийся, едва успевший позавтракать Никита отправился в лекарню. Там было полно пациентов.
Почти до самого вечера, забыв про обед, трудился он не покладая рук, а закончив, пошел к Елагину:
– Ага, пропащий явился! – встретил его князь. – Ты куда исчез?
– Жена нашлась второго дня! Обгорела, в рубцах от ожогов вся, но главное – жива.
– Радость-то какая! Я ведь с ней так и не познакомился. Давай обмоем!
– Я по делу.
– В сторону дела, а то жизнь стороной про-ходит.
Они выпили по кубку вина.
– Ты бы хоть жену показал, чего скрываешь?
– Не понравится она тебе, князь, рубцы на лице. Исправлю со временем – тогда покажу.
– Как говорится – Бог в помощь! А что за дело у тебя ко мне?
– Дом отремонтировать хочу, что сожгли.
– Деньги нужны?
– Люди нужны – столяры, плотники, печник. Материалы опять же.
– Есть такие холопы! И дерево сухое да выдержанное найдем – на полы да окна. Завтра с утра и отправлю.
– Я не задаром прошу, деньги есть. Заплачу за работу и материалы.
– Только за материалы, за работу не надо. Холопы мои, я их кормлю-пою, в доме у меня живут – вот пусть и делают.
– Спасибо.
– Это тебе спасибо.
– Мне-то за что?
– Помнишь, давно как-то на картах ты мне гадал?
– Было такое, помню.
– Не соврали твои карты. Государь после Смоленска к себе приблизил голову московских стрельцов, боярина Артамона Матвеева, сына Сергеева. Роду он худого, из боярских детей – однако ума недюжинного.
– И что из этого следует?
– А! Не скажи! Я ведь после гадания твоего знакомство с ним свел. На пирушках рядом садился, на охоту пару раз с ним съездил. Для него лестно. А теперь он к царю близок, а через него – и я.
– А Нащокин?
– Он еще в фаворе, но чует мое сердце – ненадолго. Давай за твое гадание еще выпьем.
Они опрокинули еще по кубку. Славное вино!
– Еще погадаешь?
– Карты трезвую голову любят.
– Ловлю на слове. Как дом в порядок приведем, на новоселье приглашаешь.
– Так ведь за столом сидеть будем, вино пить.
– Тогда раньше. Вот ведь незадача! Кстати, царь о какой-то игре упоминал – вроде как персидской. Ты его играть обещал научить.
– Было такое, в Вязьме обещал.
– Царь не забыл.
– Доску готовить надо, кости специальные.
– Займись – государь не из забывчивых.
– Хорошо, что напомнил.
– Только поперва меня научи, чтобы не как с шахматами вышло.
– Доска опять-таки нужна. Резчик по дереву искусный есть?
– Есть!
– И расписать бы ее надо.
– Ха! Расписать! Да я ее инкрустирую! Не сам, конечно. Ты только человечку объясни.
– Завтра же и займусь.
Cлегка пьяненький, Никита пошел на постоялый двор.
– Заждалась я тебя, – с легким укором сказала Любава.
– Работы много было. А потом к князю ходил – насчет холопов. Договорились мы с ним, дом они ремонтировать начнут.
– Ой, как здорово! Только я на доме быть хочу. Желаю, чтобы как прежде все было.
– Вот и смотри за холопами. Они уже завтра приедут – целая артель.
С того дня Никита утром отправлялся в лекарню, а Любава – к своему дому. Иногда Никита забегал.
Только ремонта пока не было. Освобождали дом, а фактически – уцелевшие стены – от сгоревших досок, мусора. Неделю все это телегами на свалку вывозили. И только потом приступили к крыше.
Медных листов у Елагина не было, пришлось на торгу покупать – а к ним еще медные гвозди потребны. И деньги начали стремительно таять. Никита опасался, что ремонт обойдется не дешевле покупки готового дома. А ему хотелось за ремонтом приглядеть – хозяин он все-таки, но и деньги зарабатывать надо.
И Никита стал браться за относительно сложные операции вроде резекции желудка. Конечно, не всем, а тем, кто не только по состоянию здоровья нуждался, но мог еще и выдержать операцию, и что немаловажно – оплатить.
А дом постепенно хорошел. Заблестела медью новая крыша, вставили окна и двери, настелили полы. В доме вкусно запахло свежим деревом.
Любава пропадала на дому целыми днями. Ей приятно было видеть, как дом восстанавливается, приобретая прежний облик. Никита же исподволь стал готовиться к задуманному – как избавить Любаву от рубцов.
Сложностей в этом деле было много. Рубцы глубокие, кожу стягивают. Чужую кожу на место рубцов не пересадишь. Стало быть, надо брать у нее же. Но где столько кожи взять? На бумаге и в голове строил он план операции. Одно несомненно – придется все делать не сразу, а поэтапно, кусочек за кусочком. И приспособление припомнил – старое, еще тридцатых-сороковых годов двадцатого века. Ожоги-то и раньше были – как и рубцы.
Брали у пациента непораженный участок кожи и делали на нем насечки на барабане с лезвиями. После такой процедуры небольшой клочок кожи можно было растянуть едва не вдвое.
Никому не говоря ни слова, он приступил к осуществлению плана. Да, опыта такого у него не было, ожогами занимались врачи другой специальности – комбустиологи.
Для начала Никита заказал у кузнеца валик небольшого диаметра из меди и с лезвиями по всей поверхности. Долго втолковывал мастеру, как все должно выглядеть, а через неделю уже любовался приспособлением. Даже пациента для похожей операции нашел – тот пришел к Никите с больными суставами. Никита же совершенно случайно увидел ожоговый рубец на его руке размером с ладонь и уговорил мужика пластику сделать.
– Да не мешает он мне, – попытался растерянно отговориться мужик, – привык я. А честно сказать – денег нет.
– Какие деньги? – махнул рукой Никита. – Я «за так» сделаю, бесплатно.
Пациент нехотя согласился.
Во время операции Никита взял небольшой кусок кожи с живота – довольно дряблого. Потом прокатал изъятый кусок кожи на приспособлении, для стерильности предварительно обожженном на огне. Попробовал его растянуть, и кусок кожи на глазах увеличился. Не вдвое, как он рассчитывал, – раза в полтора. Кстати, вспомнилось название книги – «Шагреневая кожа». Очень похоже!
Он наложил насеченный кусок на место удаленных рубцов, густо присыпал мхом и перебинтовал.
– Будешь у меня в лекарне лежать, – объявил он пациенту. Отдохнешь от трудов праведных, перевязочки тебе делать будем – с целебными мазями.
– А харчи?
– Помощник мой, Иван, из трактира носить будет.
За десять дней кожа прижилась. Травник Олег Кандыба здорово подсобил, какую-то мазь, собственноручно изготовленную, дал; клялся, что заживет быстро. И действительно, на каждой перевязке Никита убеждался – что да, действительно заживает. Сначала на разрезах грануляция появилась, а потом и вовсе все срослось – ни нагноения, ни отторжения не произошло.
Теперь можно было и с Любавой попробовать.
Еще хорошо бы лоскут кожи «на ножке» сделать, скажем – с руки. Рукой только недели две владеть не будет, зато лоскуту шансов прижиться больше.
В один из вечеров он все объяснил Любаве.
– Ты же говорил – нельзя помочь, – удивилась она. – Я уж и смирилась.
– Всякие инструменты готовил, на мужике прежде попробовал, – объяснил Никита. – У него, правда, ожог по размерам невелик, но получилось удачно. Лицо пока трогать не будем, попробуем на теле.
– Я согласна! – Любава ни секунды не колебалась.
– Тогда завтра приступаем.
По всем медицинским канонам хирургу не полагается оперировать родственников, но выбора не было – не Ивану же ее оперировать? Помощник он добросовестный, но он и сотой доли не знает того, что знает Никита.
Операция прошла по намеченному плану. Иван дал Любаве эфирный наркоз, Никита срезал на левом боку несколько грубых рубцов, а затем на кисти левой руки с тыльной стороны вырезал кусок ткани с рубцами. На правой половине грудной клетки вырезал кусок кожи, но не по всему периметру, оставив целой одну сторону получившегося прямоугольника. Подведя кисть левой руки к груди, он приложил лоскут.