С удовольствием отведали сытного кулеша с сушеным мясом да соленой рыбой вприкуску, запили все это сытом. А переночевав, отправились вдвоем к источнику. Никита медвежью шкуру взял с собой да полотенца.
Раздевшись первым, он забрался в источник. Вода была теплой, и чувствовалось, как она идет снизу, из-под ног. Посидев четверть часа, он почувствовал, как его стала одолевать какая-то сонливость.
– Эх, хорошо!
Выскочив на камни, он растерся докрасна и улегся на шкуру.
– А ну-ка раздевайся, полезай! – скомандовал он Любаве.
– Что ты меня в омут толкаешь? Вода – она и есть вода. Я-то думала…
– Не полезешь? Сейчас в одежде столкну, – пошутил Никита.
Любава разделась, прыгнула в источник и даже взвизгнула. Но посидела немного, понравилось, и Никите пришлось вытаскивать ее за руку. Минеральная вода – то же лекарство, только природное, и жадничать нельзя, меру знать надо.
Любава обтерлась, обсохла, оделась. Повалялись еще на шкуре. Камни были холодными, но медвежья шкура не давала холоду пробиться снизу.
Потом побродили по урочищу. Оно было в низине, и когда наверху дул ветер, тут, в лесу, было тихо и даже тепло. Любава наткнулась на костянику и морошку – северные ягоды.
– Это есть можно?
– Запросто.
– А как называются?
– Вот эта, на малину похожая, только белая, – морошка. Можешь от пуза есть, в Москве такой не купишь. А вот эта, красная, – костяника. Это уже на любителя. Косточки большие, не по мне.
Любава попробовала обе ягоды. Конечно, морошка ей понравилась, и она ела, пока не обобрала весь куст.
– Барышня, ты меру знай, – предостерег ее Никита.
– Больно вкусно! В первый раз попробовала.
– В этих краях еще черника есть и голубика.
– Хочу, хочу, хочу!
– Завтра поищем, а сейчас к Ульяну, обедать пора.
– А я уже наелась.
– Ну, как знаешь.
Зато Никита поел с аппетитом – что для него пригоршня морошки? Так, червячка заморить. Он даже вздремнул немного.
После еще на один источник сходили – его Никита отметил вторым по значимости. Вода в нем имела другой вкус и, следовательно – иной состав. Только долго в нем не усидишь, вода почти горячая, как в бане. Он сам высидел не больше пяти минут, выскочил с покрасневшей кожей, а Любава и трех минут не выдержала.
– Вытащи меня, а то как рак сварюсь.
Глава 10 Милославские
Каждый день, два раза на день Никита с Любавой, как на службу, ходили на источники. Утром в обязательную программу входил источник с сильно минерализованной водой, а после обеда опробовали другие.
Так пролетели четыре недели. За это время Любава даже внешне изменилась: кожа посветлела, очистилась, рубцы на теле стали тоньше и как-то незаметнее.
Но ранняя осень на севере уже вступала в свои права. Еще стоял август, однако утром на траву уже ложился иней. И в лодке спать по ночам стало прохладно. Судовая рать стоически терпела эти неудобства и грелась у костра. Ульян же и сам ходил купаться в источниках, когда Никита с Любавой возвращались.
– Уж коли я здесь, суставы подлечу. А то скрипят, проклятые, да на непогоду ноют, – пожаловался он.
А после целебной водички ходить стал бодрее.
Никита же не только ванны принимал, но и воду пил, и Любаву заставлял это делать.
– Фу, противная вода! – протестовала она.
Вкус вода имела специфический. В некоторых источниках отдавала йодом, в других была солено-кислая. Но, осознавая, что это для ее же пользы, Любава пила по две-три кружки за день.
Через месяц Ульян засобирался:
– Никита, пора в обратную дорогу. Думаю, занепогодит вскоре. Да ладно бы – дожди, и то ведь и снежок пойдет, морозец прихватит. Да и провизия к концу подходит.
– Сам такого же мнения. Завтра с утра и отплываем.
Пока Никита с Любавой, а глядя на них – и Ульян, принимали ванны, молодежь занималась рыбалкой. Это и развлечение, и к столу добавка. А рыбалка в этих местах была знатная. Река чистая, хариус и лосось так и прыгают, а уж на наживку хватают – только вытаскивать успевай! Рыбу жарили, варили – даже коптить ухитрялись над еловыми шишками. Сожалели, что мало взяли с собой соли. Оставив запас для еды, насолили не меньше пяти пудов.
Никита любил рыбу в любом виде – что соленую, что в ухе, но особенно жареную. А уж как мастерски делал ее Андрей! Очистив и выпотрошив, он насаживал рыбу на прутики и жарил над угольями. Получался рыбный шашлык, да какой! К осени рыбка жирок нагуливала, мясо сочное – во рту тает. К тому же рыбка свежайшая, только из реки. И рыбы Никита наелся на полгода вперед.
Утром поклонились Никита с Любавой источникам, окунувшись в последний раз, и отправились в обратный путь.
Молодежь засиделась. Хоть и парус поднят был, все равно на весла сели, работая до седьмого пота, и легкий ушкуй летел по течению. Это уже потом, когда в Северную Двину вошли, скорость упала – приходилось против течения идти. И по Сухоне тоже против течения, да еще и ветер встречный – грести приходилось.
Чтобы размяться, Никита и сам на весла садился в паре с Андреем. Одно радовало: чем ближе была Москва, тем становилось теплее.
Через три недели они добрались до Первопрестольной. Никита расплатился по уговору, добавив сверху еще и премиальные. Подхватив узлы с одеждой и шкурами, они пошли домой.
Любава, как вошла в дом, пробежала по всем комнатам:
– Никита, как хорошо дома!
Никита же узел в угол бросил, чинно разделся и в комнату прошел.
В поварне вовсю хлопотала кухарка.
Никита прислушался: из комнат не доносилось ни звука, Любава притихла.
Он заглянул в спальню: жена стояла перед зеркалом и внимательно смотрела на себя. Увидев в зеркале улыбающегося Никиту, она повернулась к нему:
– А ты знаешь, Никита, мне кажется, что я помолодела. Или я просто себя в зеркале давно не видела?
– На самом деле и помолодела, и посвежела – зеркало не обманывает.
Никита подошел к Любаве и, в свою очередь, посмотрел в зеркало на себя. Удивительно! Он и сам два месяца в зеркало не смотрелся, а разница была заметной. То ли отдых сказался, то ли чистый воздух и целебная вода? А скорее всего, все вместе взятое.
Они пообедали, вздремнули. И в самом деле – хорошо дома!
Потом Любава стала узлы с вещами разбирать, а Никита к Елагину направился – надо было известить о своем приезде да новости московские узнать.
Князь оказался дома и Никите искренне обрадовался:
– Дай обниму, давно не видел тебя!
Потом отстранился, всмотрелся:
– Э, парень, да изменился-то ты как! Годков пять сбросил, ей богу – правду говорю. Ужель так целебная вода подействовала?
– Истинно. И в купели дважды в день был, и пил водицу целебную. А воздух там какой! Не надышишься – не то что в Москве.
– Занятно, – князь задумался.
– Потом распишешь подробно – в каких источниках купался, из каких пил.
– Ох, седина в бороду! Семен Афанасьевич, никак сам туда собрался?
– Нешто я хуже тебя? Ты, почитай, пять годков сбросил, потому как молод, а я, может, и все десять скину.
– Твои слова да Богу в уши! Сейчас там холодно, северá. А летом езжай обязательно. Я даже план тебе нарисую, где какой источник посильнее.
– Сказывал мне государь, что поручение тебе такое дал.
– Я выполнил его – завтра к нему пойду. Что в Москве слыхать? А то я только что с корабля.
– Так чего мы стоим? За стол, за стол! За обедом и поговорим.
За едой, в перерывах, князь рассказал все новости – серьезного не было ничего. Один боярин женился удачно, другому царь дачу пожаловал на ближних землях, да еще посольство английское приезжало.
Новости столичного двора Никиту мало интересовали – ему карьеру при дворе не делать.
Отведав блюд и немного выпив, Елагин попросил:
– Никита, погадал бы ты мне… В прошлые разы куда как удачно получалось!
– А карты есть?
– А то! Тебя дожидаются. Я их даже никому не показываю – вдруг сглазят! – Князь достал из шкафчика колоду.
Никита разложил пасьянс.
Князь внимательно смотрел на карты:
– Ну, не томи, Никита!
– Больших перемен пока не вижу, княже, – ни беды, ни удачи.
– Ох, ну и слава богу! – выдохнул князь. – Насчет удачи – мы сами постараемся, лишь бы беды не было. Давай выпьем за то!
Они выпили по кубку, и Никита откланялся:
– Прости, князь, я только полдня в Москве, к тебе первому пришел. Свидимся еще. А мне в лекарню надо.
– Уважил, стало быть, – широко улыбнулся князь, – ценю!
А Никита заторопился в лекарню.
Увидев его, Иван обрадовался:
– Наконец-то, мы уж заждались! Болящие все время спрашивают. Я им так и говорил – не раньше середины сентября.
– Как вы тут?
– Работаем помаленьку. Ты-то как помолодел, Никита! Прямо не узнать!
– Что ты меня как красну девицу хвалишь?
– Так заметно же! Когда ждать?
– Думаю – третьего дня. Мне еще к государю надо завтра, я ведь только сегодня с корабля.
Вечером Никита при свечах начисто перерисовал на бумаге план урочища, обозначив все источники номерами и приписками вроде «зело силен» или «на вкус противен, хорош при пучеглазии». С тем назавтра и в Кремль пошел. Царский перстень снова сыграл роль пропуска.
– Как вы тут?
– Работаем помаленьку. Ты-то как помолодел, Никита! Прямо не узнать!
– Что ты меня как красну девицу хвалишь?
– Так заметно же! Когда ждать?
– Думаю – третьего дня. Мне еще к государю надо завтра, я ведь только сегодня с корабля.
Вечером Никита при свечах начисто перерисовал на бумаге план урочища, обозначив все источники номерами и приписками вроде «зело силен» или «на вкус противен, хорош при пучеглазии». С тем назавтра и в Кремль пошел. Царский перстень снова сыграл роль пропуска.
Однако аудиенции пришлось ждать долго: государь принимал шведского посланника, потом бояр. Никита промаялся во дворце часов шесть и уже хотел уйти, когда, наконец, позвали его.
– Добрый день, государь! Рад видеть тебя в добром здравии! – поклонился Никита.
– Здравствуй, Никита-лекарь! Не ожидал тебя так скоро увидеть. Чем порадуешь?
– В урочище Куртяево был, обследовал все целебные воды, о чем составил план, – Никита протянул молодому боярину бумагу, а уж тот с поклоном вручил ее царю.
– Ну-ка, ну-ка – посмотрим…. Это что за цифирки? – всмотрелся царь в составленный Никитой план.
– Каждый источник пронумерован мною, государь. По составу они разные, и напротив каждого – описание. Который из них посильнее, другой – послабее и от каких болезней помогать должен. В каких лучше купель принимать, а из других – водицу пить.
– О как! Славно! Со всем тщанием отнесся, серьезно. За работу сию, государству нужную, благодарю.
В ответ на похвалу Никита поклонился.
– И тебя известить хочу, – продолжил царь, – Указ я издал о создании в Москве Государева Аптекарского огорода. Повелел устроить на лугу, за Мясницкими воротами. А также соизволяю устроить подобный в Немецкой слободе и у Каменного моста на пустыре. Кроме того, травники на местах обязаны поставлять лечебные травы и коренья в столицу. Из Сибири – зверобой, солодовый корень – из Воронежа, черемицу из Коломны, чечуйную траву из Казани, можжевеловые ягоды – из Костромы, ну и так далее… Да не мне тебе рассказывать, где какие травы растут. А за неисполнение «ягодной повинности» – в поруб, в назидание. Народ сберегать надо.
Никита застыл в изумлении. Подобного Указа от царя он не ожидал. Подсказал ему кто или сам решил? Вот ведь хитрован! И в тайне держал, словечком не обмолвился, хотя явно давно задумал. Такие Указы в запале не издают.
– Ты чего молчишь, Никита?
– Действительно, новость. Указ полезный, без сомнения – к пользе народной.
– Мне твое мнение ценно. Ведь были людишки, отговаривали.
– То небольшого ума люди, недальновидные. Вперед смотреть надо. Эпидемии да войны жизни людские уносят. А ведь что самое ценное в любом государстве? Земля и люди. Тогда страна и сильна, и богата будет.
– По-государственному мыслишь! – поднял указательный палец царь. – Рад за тебя! – Он смотрел на Никиту ласково, улыбался.
– Так ведь шаг-то разумный, и назрел давно.
– Вот что, Никита. Коли понимаешь важность дела сего, предлагаю тебе должность дьяка при сем приказе. – Говоря это, царь впился взглядом в Никиту. Один раз Никита уже отказал государю быть придворным «дохтуром».
Дьяк – должность высокая, равная нынешнему министру. Такую каждому не предложат. Но должность – это, в первую очередь, организаторская работа и бумаги. А Никита жертвовать любимой медициной не хотел категорически. Потому раздумывал секунды. Он поклонился государю в пояс. Стоявшие вдоль стен бояре притихли.
– Спасибо великое за доверие, государь. Только ведь не травник я, хотя травами на службе пользуюсь постоянно. Моя работа иного рода. Прости, не большой я знаток трав. Тут иной человек потребен.
Среди бояр пронесся вздох – то ли сожаления, то ли радости. Занять должность дьяка любой из них был бы готов, только знаний ни у кого не было.
Никита со страхом ожидал реакции царя на свой отказ – осерчать может, прогневаться. Царь же улыбнулся:
– Иного я не ожидал от тебя, Никита-лекарь – видел тебя в работе. Руки твои и голову ценю. Целебные источники ты обследовал досконально, потому гневаться не буду. Иди с миром, а надобен будешь – призову.
Никита поклонился, попятился к двери, вышел и глубоко вздохнул. Стоявший у двери в коридоре стрелец спросил участливо:
– Что, влетело?
– Мимо пронесло, – улыбнулся Никита.
– Счастлив твой ангел, стало быть.
– Наверное.
А через два дня Никита с Любавой проснулись от трезвона колоколов. Не набат был, поднимающий тревогу, а именно веселый трезвон. Звонили все церкви окрест.
– Сегодня что, праздник какой? – Никита спросонья не мог ничего понять.
– Да вроде нет, – Любава тоже ничего не понимала.
Через четверть часа перезвон смолк.
Никита умылся, позавтракал и пошел на работу. Навстречу ему, уже покачиваясь и поддерживая друг друга, шли двое пьянчужек.
– Подай, барин, на опохмел в честь праздника.
– Да какой сегодня праздник? – искренне удивился Никита.
– У государя дочь ночью родилась. Звона не слыхал разве?
Никита дал пьянчужкам две копейки за добрую весть. Так вот почему перезвон? Понятно теперь. Царица Мария Ильинична Милославская 27 сентября благополучно разрешилась от бремени дочерью, нареченной Софьей.
Судьба царской дочери сложилась трудно. В 1671 году ее мать, Мария Ильинична, умерла. Девочка росла смышленой, умной. Видимо, от родителей ей передалась властность.
Обычно судьба русских царевен не была завидной. Жили они уединенно, на женской половине. В игрищах, как другие дети, не участвовали. Учителя у них были – учили языкам, словесности. Коли не подворачивался выгодный жених из других краев, так и старились в ожидании, иногда принимая схиму и уходя в монастырь.
После смерти первой жены Алексей Михайлович женился во второй раз на Наталье Кирилловне Нарышкиной, и от брака сего родились сыновья Иван и Петр – будущий великий реформатор и самодержец российский, поставивший Русь на дыбы. Софье же при поддержке стрельцов, старого дворянства и рода Милославских удалось несколько лет править единолично, потом быть регентшей при малолетних Иване и Петре. Но когда Петр Алексеевич подрос, все закончилось в монастыре. Борьба за власть была жесткой и беспощадной, кланы Милославских и Нарышкиных враждовали. Но это случится много позже.
По случаю рождения царевны во всех церквях служили молебны, народ веселился и радовался, а царь закатил пир. Через Елагина был приглашен в Кремль и Никита.
Он надел лучшие свои одежды – на пир все-таки шел, не на службу.
У входа в Теремной дворец стояла стража и толпился народ. Пускали по спискам. Гость называл свою фамилию, а писарь вел пальцем по бумаге, шевеля губами.
– Никита Савельев, – назвался Никита.
– Есть такой, проходи. Трапезная на первом этаже.
Поток гостей разделили. На втором этаже гуляли дворяне – князья да бояре, на первом – простолюдины – купцы, ювелиры. Никита был там же. Это в боевом походе князь мог разделить трапезу с простым воином, спать с ним под одним одеялом. То не зазорно, служба. А на приеме царском традиции свято соблюдались. Да еще места за столом по знатности, по древности рода занимались.
В трапезной, где рассаживались неблагородных кровей гости, было попроще, споров о знатности и заслугах не возникало. Но купцы сами расселись рядком, остальные – кто как.
Угощение – что в одном, что в другом зале – было одинаковым, но подавалось на разной посуде. Если боярам да князьям – на золоте, то в трапезной на первом этаже – на серебре. И ложки были серебряные, только вилок не было. Впрочем, в зале для бояр их не было тоже. Но было отличие двух залов.
Когда внесли первые блюда, их сначала перед государем опробовал главный повар, потом – кравчий и стольник, и только потом блюда подали на стол. И зазвучали тосты: за государя, за царицу, за дочь-царевну – «многие лета».
Стольники руководили холопами – чтобы кубки были полны да блюда подносились новые.
Что Никиту поразило – так это частая перемена блюд. За пир – не меньше пятидесяти раз, как не больше. Если приносились говяжьи отварные языки с хреном, то их резали на куски, тут же расхватываемые гостями. А холопы уже несли запеченных гусей с гречневой кашей. Не успели их съесть – а уж на длинных подносах белорыбицу несут аршина в четыре длиной. И за каждой переменой блюд – тосты. Вино лилось рекой.
Шумно стало в трапезной, душно.
На Руси – у государя в том числе – считалось, что гость должен уйти с пира пьяным, едва помня себя, иначе он мог посчитать, что хозяин пожадничал.
Пили романею, мальвазию, рейнское. Водка не подавалась – считалась хмельным для кабаков, для вовсе уж простого люда.
В зале для дворян государь сам отрезал ножом куски мясного и со слугой отсылал тому знатному гостю, кого отметить хотел. То честь была особая. Гость, кому перепадал кусок с царского стола, вставал, принимая угощение, поднимал кубок и провозглашал тост за самодержца. Остальные вздыхали завистливо, поскольку выпадала такая милость не всем.