— Вот и проверим, — пообещал Илюха.
— Что? — не поняла сразу ДаВинчивна.
— Понимает ли сам поэт. Потому что у меня лично — очень большие сомнения.
Я в их диалоге не участвовал, потому что скоро должно было начаться про меня и мне надо было подготовиться. И началось! Без какой-нибудь подготовки, просто с ходу выстрелил Инфант рифмой:
А потом сразу:
Тут с двух сторон, как я и ожидал, в мои бока уперлись локотки. Причем тот, что слева, был острее и кольче.
— Ноль, кстати, изобрели в Индии, — уточнил я для присутствующих. — До этого человечество вполне обходилось без нуля, а сразу начинало отсчет с единицы. В Индии до сих пор изобретение нуля считается основным достижением индийской науки. Так что я не в обиде, — довел я мысль до ближайших соседей. — Ни на ноль, ни на Инфанта.
И действительно, ничего такого, уж очень оскорбительного, в Инфантовых стихах не было. Ну, прозвучало у него потом:
А дальше совсем неоднозначно наехало:
что, кстати, вызвало в зале одобрительные смешки, похвальные реплики и даже редкие аплодисменты. На которые Инфант не обращал никакого внимания.
Он все читал и читал, и глаза у него светились божественным небесным огнем, будто действительно обожрался он семечек с мифического острова Лотос. Ну теми, от которых все забываешь напрочь.
Но всему приходит конец. Вот и моя одинокая тема исчерпала Инфантово воображение, и он тут же окунулся в сплошную групповуху. В смысле, сразу заскочил на всех нас троих, одним махом, не разбирая, одной, но мощной рифмой:
А потом присовокупил еще слово:
хотя именно здесь, в этом месте, рифма показалась мне несколько натянутой.
— Это он снова про нас, — нашептал я Алле Леонардовне.
— Вы все его так вдохновляете! — восхитилась она снова. — Поразительно, трудно даже поверить, что мужчина может так обильно вдохновлять другого мужчину.
— Бывает, особенно в искусстве, — вздохнул я философски. — Моцарт тоже Сальери вдохновил, а что в результате получилось? К тому же среди нас и женщина затесалась, — кивнул я на Жеку. — Но и Дездемона, если вы помните, в некотором-то роде вдохновила Отелло. И тоже ничего хорошего не произошло.
Вскоре, однако, Инфант перешел на любовную лирику. Потому что у него следом за медведями и жабой покатили киски, и белочки, и зайчики, и еще птички. Короче, много было найдено образов, сравнений и метафор, и все для одной-единственной Мани.
Но вот именно данная часть, именно любовная лирика нам показалась надуманной и, может быть, даже немного вторичной. К тому же тот фуршет, который мы захватили с собой в концертный зал, давно исчерпался. И мы чувствовали сильную потребность перейти в соседний зал, где тетя в фартуке наверняка по-прежнему разливала.
— Пойдем, — потянул я за подол Аллочку, потому что больше ее тянуть было не за что — платье начиналось приблизительно на уровне подола.
— Ты что, — заморгала она на меня, — как я могу пропустить?! Он ведь про любовь читает, — проговорила она вдогонку моей удаляющейся фигуре.
В фуршетном зале не было практически никого — только знакомая нам гостеприимная тетя, которая действительно наливала по требованию. Мы и потребовали.
— Ну что, погибает Инфант, — выразил первым общую мысль Илюха. — Если дальше так пойдет, то, глядишь, действительно скульптуры лепить начнет.
— Или вдруг в оперу подастся, — встревожилась в свою очередь Жека.
— В оперу — это вряд ли все же. В оперу его могут не пустить, — засомневался я, так как, повторю, слышал однажды Инфантову распевку.
— Кто его знает, глядишь, станет еще одним «накручивающимся» солистом в ансамбле ее папани. Он ведь, если разобраться, колоритный, можно даже сказать, фактурный, сценический. А поют они все сейчас «под фанеру», — возразил Илюха.
— Да, внешность у него, конечно, запоминающаяся, даже очень. Но там ведь чисто девичье трио, — продолжала тревожиться Жека.
— С парнями сейчас чего только не делают, — вздохнул я в обиде за парней.
— Да… — вздохнула за мной Жека в не меньшей за них обиде. А скорее всего и в большей.
— Вызволять Инфанта надо, просто необходимо. Без нас ему самому не выбраться, клинический случай, — поставил диагноз доктор БелоБородов.
— Ну что может быть проще, — пожал я плечами. — Надо ему девушку симпатичную подставить, Аллу Леонардовну, например. Которая тоже будет накручивается, но теперь в обратную сторону. Чтобы скрутить Инфанта по той же самой, Маней же и нарезанной, резьбе.
— Сомневаюсь, что он добровольно скрутится, — засомневался Илюха. — Похоже, у Мани резьба с секретом. Вы видели, как она в него свой взгляд вкачивала? Он зомби теперь безвольный и ни на кого не реагирует, во всяком случае, пока петь в опере не начнет. Или в филармонии. Потому что филармония, она, знаете, из любой амнезии выведет.
— Ну и что теперь делать, если Инфанта от Мани увести не удастся? — закручинился я, и мы снова все вместе направились за новой жидкой добавкой к тете в фартучке. Которая на нас в последнее время стала поглядывать с заметным осуждением. Но что ей оставалось делать — ей по штату положено было угощать.
А Инфант за стенной перегородкой все читал и читал, и даже отсюда нам было понятно — чистая любовная лирика из него вытекала.
— Тогда надо зайти с обратной стороны, — предложил Илюха, когда мы вернулись назад к окошку. Все же нам было хорошо у окошка, а уж вид на Ямскую-Тверскую какой открывался — одно загляденье!
— С чьей стороны? Где она, обратная? У кого? Ты о чем, Б.Б.? — заволновались мы с Жекой.
— Я о том, — тут же пояснил он, — что если Инфанта у его девушки увести невозможно, то не увести ли нам девушку у Инфанта?
— Это запросто, — согласилась Жека. — У Инфанта увести наверняка очень запросто.
— И очень правильно, — присоединился к ней я.
— Запросто и правильно, — подвел черту Илюха.
Дальше мы долго думали, как именно провести операцию увода.
Подумали обо мне — отклонили, так как я себя еще прежде излишней жизнерадостностью запятнал. А улучшить мнение о себе, как известно, значительно сложнее, чем его испортить.
Потом подумали об Илюхе, но тоже отклонили, так как он себя тоже запятнал. Той самой Маниной подругой, которая сначала была не его. Да и не известно еще, чьей окажется в результате.
— К тому же, знаешь, Б.Б., — обратился я к Илюхе, — не можем мы с тобой от Инфанта Маню увести. По принципиальным соображениям не можем. Так как нанесем мы тогда Инфанту психологический ущерб, особенно его, как выяснилось сегодня, поэтической, ранимой душе. Оно всегда в ущерб, когда друзья, пусть даже и обиженные несправедливой рифмой, девушек твоих уводят. А я ущербов Инфанту не желаю. У него и без нас их предостаточно.
— Давай тогда подставим ей кого-нибудь, — отыскивал варианты Илюха. — Мало что ли мужиков вокруг, и поэты среди них попадаются. Если уж ей обязательно поэтов подавай.
Но я и этот вариант отмел в сторону. Потому как оно вообще всегда обидно, когда у тебя другой мужчина девушку уводит. Пусть даже не друг он твой, а чужой, неизвестный и безразличный тебе человек. Любому обидно, у любого комплексы болезненные создает, а Инфанту ничего болезненного добавлять совершенно не хотелось. Особенно после того, что мы видели сегодня.
— Да… — задумались мы с Илюхой снова. — Чего делать? Безвыходный получается вариант.
— А давайте, я ее уведу, — поразила нас рядом стоящая девушка Евгения. Громом и молнией поразила. Мы аж вздрогнули до самых корней, переглянулись и тут же запили алкоголем из фужеров. А как же иначе бороться с первым шоком?
— Неужто сможешь? — спросил я, отдышавшись от шока.
— Неужто хочешь? — спросил Илюха.
— А почему нет? — ответила самоуверенная Жека. — Сейчас модно, фильмы про это показывают, да я и из жизни примеры знаю. Хорошие девушки, милые, симпатичные, и ничего, живут себе.
— Так для этого потребность должна быть особая, — предположил Илюха. — У тебя есть?
— Да откуда я знаю? Вот уведу, тогда и разберемся, — пообещала Жека.
Но тут я ее все же решил урезонить.
— Милая моя, — начал я ласково, — ты красивая, ты добрая, в тебе все правильно, все разумно устроено. Ты, можно сказать, идеал. А если тебе подтверждения требуются, ты спрашивай у меня — я подтвержу. Да и не только я, многие наверняка подтвердят. Я к тому, что с мужчинами ты отлично разбираешься. — Я выдержал паузу. — Но здесь, извини за прямоту, мне кажется, ты хватила через край. Боюсь, ты переоценила себя. Я, конечно, не знаток деталей женского лесбиянства, но полагаю, что в нем иная выучка требуется. Да и направление души особое.
— Значит, вы считаете, что у меня ничего не получится? — упрямо сжала зубы Жека. — Думаете, что никудышная я? Никчемная? Хорошо, увидите, посмотрите, я вам докажу!
— Евгения, — позвал я ее, — не горячись. Ты видела клиента? Я имею в виду Маню. Клиент тяжелый, специфический, для такого особая сталь нужна, дамасской закваски. Если уж ты решилась, да так, что невтерпеж тебе, потренируйся на ком-нибудь, кто попроще. Вот Алла Леонардовна из соседней комнаты, она уже с голой спиной, к тому же начитанная, про Иосифа Бродского вспоминала. Хочешь, я с ней договорюсь? Она мне сейчас ни в чем отказать не сможет.
— Зачем ты со мной свысока, как с ребенком? — обиделась Жека. — Зачем умаляешь меня какой-то Аллой Леонардовной? Зачем сомневаешься?
Мы с Илюхой снова переглянулись. И только развели руками.
— Ну что ж, — высказал мой товарищ за нас двоих. — Прими наше благословление, дитя. Святому делу, если разобраться, в жертву себя приносишь. Все ради вызволения бедного Инфанта. Ступай, и да будет с тобой лесбиянская удача. И не волнуйся — если что, то мы тут, рядом. Не бросим тебя, тут же на подмогу придем, отобьем тебя от Мани, если понадобится.
Тут Илюха присмотрелся к Жеке еще раз и повел головой, как бы в размышлении.
— Ну что тут поделаешь, — обратился он ко мне, — если ей так сильно Маню захотелось? Может, действительно пусть попробует разок, глядишь, и в себе лучше разбираться начнет.
— Спасибо за доверие, мальчики, — зашлась проникновенной благодарностью Жека. — Как же мне все-таки будет вас не хватать!
И со словами: «Но ты будь все-таки осторожна. Всегда держи себя под контролем, вразнос не иди. И главное — следи, чтобы она тебе лотосовых семечек в еду не подсыпала», — мы допили из фужеров и пошли снова к тетке в фартучке. Потому что спешить нам было некуда, Инфант за стенкой не на шутку расходился поэтическим речитативом — вот сколько творчества может вывести наружу из нормального человека любовь к женщине!
— Значит, так, — определил я детали операции. — Ты, Жека, ее отвлекаешь, эту Маню, ну, как можешь и чем способна. В конце концов, ты же способная и наверняка можешь. А главное, ты веришь в себя. Знаешь, вера в себя иногда чудеса может творить.
Я сделал вынужденную паузу и перевел взгляд на Илюху.
— А мы, Б.Б., в это время заходим с двух сторон, берем Инфанта под руки и отводим в сторонку. Лучше всего в тихий угол.
— Что, физическим воздействием будем в чувство его приводить? — допустил оптимистично Илюха.
— Нет, — разочаровал я его, — только психическим. Клин клином, в конце концов, выбивают.
Наконец мерный гул Инфантовой декламации за стенкой затих, и на смену ему забурлили приступы восторженных рукоплесканий. Мы еще подождали чуток, так, для надежности, и выскочили в артистическую. Там все еще было людно, но мы протолкались к творческой паре: Инфанту и его крылатому Пегасу. В смысле, к его Музе. В смысле, к Мане.
Что сказать — она тоже исхудала, бедняжка. Видимо, Инфант активно усердствовал не только на ниве искусств. Видимо, он все эти четыре недели неумеренно иссушал свои слоновьи слезы, да так по-слоновьи, что вот на Мане и отразилось.
Впрочем, какая женщина не стремится к поголовному похуданию? И какая, в конце концов, разница, каким путем ей удается добиться результата? Ведь бывает, что и со значительно большими муками.
Жека первой подошла к парочке и отделила одну ее часть от другой. В этом и заключался начальный этап плана захвата — в отделении. Разорвать к чертовой бабушке их сообщающиеся сосуды, чтобы ничего в них не перетекало из одного в другое, ничего не вливалось и не выливалось. Чтобы не влияли они друг на друга.
— Привет, — услышал я спиной Жекин голос. — Я Женя, я с телевидения, я знаю, тебя Маней зовут.
Все было правдой: и имена, и искренняя заинтересованность в голосе, и даже про телевидение, с которым Жека тесно сотрудничала как производитель ихней телевизионной рекламы. И столько было непосредственности в Жекином голосе, столько невинного озорства, доброй искренности, что нельзя было не отозваться. Даже если ты и другая, посторонняя, совсем не связанная с ней женщина.
«Умеет же, — подумал я про себя. — Такое мастерство только от рождения, такому не научишь, на курсы не пошлешь. Такое — харизмой называется».
— Это что за выставка здесь такая? — поинтересовалась Жека, не сбавляя озорства. — В стиле примитивизма, что ли? Или в примитивном стиле? И почему домики везде? Похоже, у моего трехлетнего племянника все картонки сплагиатничали, он тоже по домикам горазд.
— Примитивизм еще не означает примитив, — ответила Маня у меня за спиной, но в голосе ее уже не звучало прежней уверенности.
— Может, где-нибудь в других местах и не означает, — легко парировала Жека. — Да бог с ним, ударился мужик в детство, ну и пусть. Кисть ему, как говорится, в руки. Но я о тебе, меня именно ты волнуешь.
Здесь должна была проступить пауза, и взгляды должны были пересечься, и химия должна была зародиться. Я не видел, но затылком почувствовал ее напрягающееся щелочно-кислотное поле.
— Тебе самой-то примитив не наскучил? — продолжила Жека вопросом. — Один и тот же, изо дня в день, вперед-назад, вперед-назад. Тебе никогда не казалось, что швейной машинке с ее простой ритмичностью чего-то все-таки не хватает? Но та хотя бы сшивать умеет.
Вот это был поворот по-настоящему метафоричный, не то что «Лапуля — Дуля». И Маня откликнулась еще доверчивей.
— В машинке все куда хитрее. Там иголка ушком вперед вставлена, — сказала она как бы про себя, задумчиво, как будто давно уже размышляла над вопросом.
И понял я, что рубанули по замерзшей реке кайлом, и пробили толстый лед, и выплеснулась фонтаном застоявшаяся вода. А вместе с ней и флора, и фауна спавшего доселе подводного мира.
Короче, отвоевывала Жека для себя Маню на глазах у всех приглашенных по списку бомондников.
— Так, может, вместо обыденного примитивизма на импрессионизм, наконец, перекинемся? А еще на сюрреализм. А еще… Да там много еще разных путей и течений, — продолжала развивать Жека.
И наверняка у них опять пошли в ход взгляды, которых я спиной видеть не мог, а повернуться боялся, чтобы не спугнуть.
— И в абстракционизме тоже ничего нет плохого. Ты, кстати, не соскучилась по абстракционизму? — поставила Жека вопрос ребром.
— Наверное, — раздалось в ответ, но медленно и растянуто.
А я снова подумал о взглядах и снова пожалел, что упускаю. И я не вытерпел и обернулся.
Кульминация
Они стояли почти вплотную друг к другу и действительно таранили друг друга глазами. Скажу честно, как убежденный, идейный гетеросексуалист, которого даже и подозревать незачем, — красивая была пара!
Ведь бывает так, что и каждая часть по отдельности сама по себе очень ничего… Но только когда сливаются они в целое, тогда рождается неповторимая эстетика, которая не может не радовать любой, даже привыкший к эстетике глаз.
Да и разные они были совсем — Жека с Маней. И внешне, и, очевидно, по жизненному темпераменту, и по характеру наверняка. Может, они даже противоречили друг другу по всему этому… Но вот противоречия, как написано где-то, как раз и создают возбуждение в окружающей воздушной атмосфере. Да и не только в воздушной.
Так и стояли они друг против друга, разные, одна с длинными, разлетающимися по плечам локонами, другая, наоборот, с короткой стрижкой темных вьющихся волос. Одна со светлыми лазурными глазами, а другая с темно-зелеными, тяжело-изумрудными — так они и стояли в отделяющих друг от друга сантиметрах.
И тут та, что со светлыми и лазурными, вдруг произнесла растянуто, на сбивающемся, едва отделимом от слов дыхании:
— Ты мне так нравишься… — произнесла она, и, как в замедленном, старом кино начала прошедшего века, но почему-то цветном, их губы сдвинулись, и оторвались, и поплыли навстречу друг другу.
Повторю: медленно, плавно, будто притягиваемые слабым магнитом, они сходились, измельчая и так мелкое, ничтожное расстояние, вырождая его в ничто, в труху. В «зеро», в «зип», в «зелчь», иными словами — в полный ничтожный «ноль»! Сходились, как будто были обречены, как будто у них не было иного выхода, иной возможности выбора. И сошлись…
Глава 11 2 страницы после кульминации
Бог ты мой, не знаю, каково было им самим, но сколько сладчайшего, покрытого тонким слоем патоки удовольствия получил сторонний наблюдатель! Иными словами — я.
Я стоял в сантиментах от них и впитывал зрением и слухом каждый излом их смятых, придавленных губ, каждое биение их сжатых ресниц, каждый едва просочившийся вздох. Я боялся упустить, боялся, что не запомню, что не смогу сохранить, зафиксировать в памяти эту волшебную лесбиянскую гармонию.