Резиденция губернатора располагалась в двухэтажном здании, в самом сердце острова, спрятанная за стеной бамбука. В середине двора находился бассейн с пресной водой. Чуть поодаль – беседка, которая формой крыши и размерами больше напоминала шатер.
К резиденции Муслима Говоров подошел в сопровождении уже боевиков Муслима, вооруженных до зубов арабов. Здесь сила «Кохаб-эль-Шемали» демонстрировалась на каждом шагу. Даже на крыше здания, на шпиле которого колыхалось зелено-черное знамя с арабской вязью, Сергей увидел пару пулеметчиков.
– Стой! – отдал приказ сопровождающий, под два метра араб в чалме по имени Амин. Он повернулся к нему спиной, загородив вход в шатер, и что-то сказал по-арабски. Тотчас посторонился и знаком показал гостю, что тот может войти. Но едва Говоров поравнялся с ним, Амин, крепко сдавив его руку, на чистом английском предупредил: – Не приближайся к боссу ближе чем на метр.
– Отпусти руку, – так же четко ответил Сергей, глядя прямо перед собой.
В глубине беседки он увидел человека, с которым вел переписку по электронной почте... Сергей уже не жил ролью Сантоса, а стал им, что подтвердилось в его этой последней мысли о переписке. Он не совладал с собой, как не смог бы сдержаться сам посыльный дона Гальяно, которого коснулась рука человека низшей касты... Он не думал о том, что его могут убить, но точно знал, что убьет этого «неприкасаемого».
Амин крепко сжимал его руку, и Говоров, положив на нее свою, изуродованную пулей, насколько мог, крепко сжал пальцы. Другой же рукой он захватил противника за шею. Сбить его от себя на дальний бок, поднимая захваченную руку, для Сергея было делом техники. А дальше он, подтягивая араба за шею к себе и забегая вокруг его головы, перевернул его. И присел на колено, не давая противнику возможности извернуться. К весу Амина прибавился вес самого Говорова, и первый, приземлившись на голову, не мог не сломать себе шейные позвонки.
На помощь Амину поспешил его товарищ. Сергей, находясь в нижнем партере, снес его мощной подсечкой. И когда тот упал, ногой ударил его в голову. И еще раз, не щадя противника.
Против него выступили еще двое, и Сергей принял вызов, с шагом назад заманивая их в глубь шатра. Один из них выхватил пистолет, но выстрелить не решался: его хозяин находился на одной линии с Сергеем.
– Хватит! – выкрикнул Муслим, дважды громко хлопая в ладоши. – Прекратить! Сантос! Я к тебе обращаюсь! Повернись ко мне лицом!
Приказ Муслима для гостя означал, что он подставит спину его нукерам. Но Говоров не колебался. Мгновение – и он оказался лицом к лицу с фактическим хозяином острова.
Сергей видел несколько снимков с изображением Муслима, в том числе и в компании с Лидиниллой. Муслим с его костлявым лицом и орлиным носом был здорово похож на Ахмад Шаха Масуда, ветерана афганской войны и министра обороны, прозванного Панджшерским Львом, и, похоже, знал об этом. За это говорила его одежда: на одном из снимков он буквально во всем копировал Масуда: белая рубашка, жилетка, шапка-паколь...
И вот Сергей увидел его вживую. И даже поежился. Ему показалось, он действительно видит живого Ахмад Шаха «Счастливого».
Их мысли отчасти совпадали: Муслим, как будто смерть охранника его не тронула или же скоротечный поединок доставил ему удовольствие, с легкой улыбкой покивал:
– Таким тебя я и представлял.
Знаком он заставил охрану убрать оружие и вынести тело Амина. Другим жестом пригласил гостя к столу. И тут Говоров увидел демократию в полном ее проявлении. Та половина, что предназначалась для него, отличалась сервировкой, и Говоров оценил это, наливая себе вина. Он осушил бокал в два жадных глотка. Губы его задрожали, когда он во второй раз наполнил бокал и посмотрел на Мусульманина через красный напиток. И частично озвучил свои мысли:
– Я бы и от крови не отказался.
– Разумеется, раз ты пролил ее. – Муслим задорно рассмеялся. – Расскажи, мне интересно, как ты оказался на необитаемом островке?
Сергей отправил в рот сочный кусок жареного на вертеле ягненка и запил его вином.
– Винни. Меня выследил Винни Подкидыш. Это благодаря ему я оказался в Новом Орлеане и стал тем, кем являюсь сейчас. Еще в армии Винни делился со мной своими мечтами о том, как он представляет жизнь в Новом Орлеане, что этот город для него – действительно Новый Свет. Он заболел идеей стать членом коски дона Гальяно. Когда он не говорил на эту тему, он насвистывал мелодию песни «Дом восходящего солнца». Это американская народная песня, и действие происходит в Новом Орлеане, а не где-нибудь в другом месте. Знаешь, Муслим, одни «Дом восходящего солнца» понимают как публичный дом, другие как кабак или казино. На самом деле так называлась новоорлеанская женская тюрьма. Винни плевал на то, что она была женская. Он как будто наяву грезил тюрьмой. Он был в казарме, а на мир смотрел через решетку. Может быть – я точно не знаю, – он приучал себя к тому, что с ним приключится в обязательном порядке. Он был готов заплатить эту цену авансом. То есть сначала отсидеть срок, а потом влиться в мафиозную семью. Что удивительно, я ни разу не покрутил у виска пальцем. Может, потому, что бред его был красивым, а если точнее – то сказочным. А какой американец не верит в сказки? В то время мы не были американцами, но с подачи того же Подкидыша хотели ими стать. Нет, лично я не хотел влиться в «великую нацию» – потому что двум великим нациям на нашей планете не ужиться. Я – испанец, и этим все сказано.
– Да, ты именно такой, каким я тебя и представлял, – повторился Муслим. – Разреши дать тебе совет: не ешь много мяса – скрутит после голодовки. Налегай на фрукты, пей вино. Я оставлю тебя на минуту.
«Не отвлекайся, – дал себе установку Сергей, – думай об этом человеке хоть что, но только о нем, в любом ключе и любым языком».
* * *Муслим дожидался врача в гостиной своего дома. Он как-то раз подметил, что своими повадками походил на дикую кошку: часто менял места ночевок. Позавчера, к примеру, он ночевал в своей спальне, а вчера – на удобном и широком диване в резиденции. Даже своего лучшего друга Лидиниллу он принимал то в одном, то в другом месте. Часто в его доме можно было услышать: «Принеси чай в гостиную» или «Обедать я буду в беседке».
В этот комплекс предосторожностей Муслима можно было отнести его выбор в пользу врача-европейца по имени Ричард. Уже третий год истовый католик находился в розыске по линии Интерпола. У себя на родине его обвиняли в незаконной пересадке органов – в общем, преступной деятельности, в результате которой жертвами стали несколько отнюдь не добровольных доноров из африканских стран.
У доктора были длинные нервные пальцы. Нет, они никогда не дрожали – просто вечно не находили себе места, как будто Ричард мысленно ощупывал больного. Кажется, припомнил при первой встрече с ним Муслим, этот «недуг» назывался пальпацией. Впрочем, он не был силен в медицинских терминах.
Наконец Ричард появился в гостиной: высокий, худой, со старомодным саквояжем, в котором, казалось, хранились ланцеты и прочий анахронический инструментарий. На самом деле в его распоряжении были самые современные инструменты, приборы, медикаменты: год тому назад Француз взял на абордаж судно с медицинским оборудованием.
– Как чувствует себя наш гость? – задал первый вопрос Муслим, приглашая доктора к столу.
– В общем и целом – неплохо, – ответил Ричард, охотно принимая приглашение и ставя чемоданчик к ногам.
– В общем и целом – это не ответ врача. Сиделки – может быть.
– Ему не нужна сиделка. – Ричард вперил взгляд своих бесцветных глаз в переносицу Мусульманина. – Ему нужен сторож у дверей.
– Он что, собрался бежать?
– Я толкую о постельном режиме. У него низковатое давление и низкая температура, общая слабость. Все, что вызвано существенной потерей крови. Удивительно, что его раны так чистенько зажили – ни одного свища. Его можно снимать в передаче «Выжить любой ценой». Аудитория будет у его ног.
– Особенно новоорлеанская, – усмехнулся Муслим. – Угощайся.
Он перехватил взгляд доктора, устремленный в этот раз на серебряную корзинку с фруктами, и подумал: «Он выберет виноград». И не ошибся. Доктор Ричард был жаден до винограда, а здесь, на Острове, тот был редкостью.
– Спасибо, – поблагодарил Ричард и сложил ладонь мудреным образом, соорудив нечто вроде стаканчика, в который и сплюнул косточки и шкурку первой виноградины.
Муслиму стало нехорошо, как будто этот англичанин обсасывал устриц, он отошел к окну.
А Ричард прикидывал, высказывать ли Муслиму свои подозрения относительно раны своего нового пациента. Рубец был красным, как если бы рану своевременно не зашили, но у доктора сложилось впечатление – ране дали зажить. Плотная рубцовая ткань не возвышалась над уровнем окружающей здоровой кожи. В принципе такое могло случиться, если лежать неподвижно и ждать, когда рана затянется. Но, как уже сказал доктор, пациента можно было снимать в передаче «Выжить любой ценой». Впрочем, Ричард мог ошибаться. Он отдавал себе в этом отчет, что «в общем и целом», как неопределенно высказался он в самом начале беседы, повлияло на его окончательное решение: свои подозрения он оставит при себе.
Ричард заторопился. Он был не слепой и видел, что своим чавканьем раздражает Муслима. Но по-другому есть виноград он не мог. Если бы Муслим мог заглянуть ему в рот, то прошептал бы: «Мама родная!..» Во рту доктора проходил настоящий производственный процесс. Язык перекатывал виноградину между зубами и мясистыми губами, как будто чистил и мыл ягоду, потом она отправлялась под пресс: язык – сильный, как нога устрицы, удерживающая створки раковины даже под напором ножа, – прижимал виноградину к небу, она лопалась, жидкость и мякоть тотчас отправлялась в глотку, остальное выплевывалось в руку...
Муслим не пренебрег советом доктора и поставил в лазарете охрану.
Утром он навестил «испанского пациента».
– Лежи, – остановил он его и присел на соседнюю койку.
Как всегда, Муслим был в рубашке и жилетке, на голове паколь, вооружен только пистолетом, хранящимся в потертой кобуре.
Говоров не послушался Муслима и встал с койки.
– Спасибо, я все бока на острове отлежал. Поскучай тут без меня, – по-приятельски предложил он Муслиму. – Я только плесну на лицо водички.
– Ты умеешь расположить к себе. А с Гальяно у тебя какие были отношения?
– Я был единственным, кому дон Гальяно мог простить развязность в поведении. Так однажды я назвал босса дом Гальяно. Это была тончайшая оговорка: «дом», от латинского domus, тоже, как и «дон», означало «господин» – правда, в обращении к духовному лицу во Франции. И Гальяно ответил не менее тонко, с кивком на известную марку шампанского «Дом Периньон»: «Если надумаешь заняться виноделием, считай, марка «Дом Гальяно» у тебя в кармане».
Мусульманин рассмеялся. Он, отпустив гостя жестом руки, принял этот раскованный стиль общения. Здесь не было ни одного человека, с которым бы он мог пообщаться... непринужденно, что ли. Муслим лично с любым собеседником был раскован, чего нельзя было сказать о его визави. Взять его помощника, Омара. Даже в доверительной беседе тот был напряжен. Более или менее свободно проходили беседы лишь с доктором Ричардом.
Муслим подошел к окну и распахнул его, впуская в палату бодрящий ветерок. И чуть не вздрогнул, когда услышал за спиной:
– Здесь любой ветер дует с моря.
– Ты прочитал мои мысли. – Он повернулся лицом к гостю.
– Ну эти-то не такие и сложные. Покажешь мне свои владения? Я видел джип у ворот. Могу сесть за руль.
– Я покажу тебе эту землю. Но за руль сяду сам.
...Муслим знал о крайностях многих мусульман: они либо откровенно перебирают в проявлении любви и дружбы по отношению к неверным и перестают считать таковыми христиан и даже иудеев, либо злоупотребляют в проявлении вражды к неверным и тем же иудеям и начинают считать любые взаимоотношения с ними нарушением принципа «непричастности». Муслим читал об этом в книге шейха Салиха. Но одно дело прочитать, а другое – обратиться к «наследникам пророка», к коим и относился шейх, за разъяснениями. Впрочем, вот сейчас, в эту минуту Муслим не принял бы никаких разъяснений – они омрачили бы его настроение. Не все чувства нуждаются в толковании. Если такая нужда будет возникать по каждому поводу, то одних ученых мужей будет маловато; расплодятся психологи, этот бич Америки, и во что тогда превратится великая религия?
Мусульманин твердо верил в то, что Аллах ведет его по прямому пути, и никто и ничто не смогут ввести его в заблуждение. Но как же быть со словами Аллаха: «Верующие не должны брать неверных своими друзьями вместо верующих»? Вместо! Вот оно, объяснение! Сантос занял свободное место и никого с него не вытеснял (он, можно сказать, завоевал его сердце во время переписки). Впрочем, высказывание Аллаха имело продолжение: «Верующие не должны брать неверных своими друзьями вместо верующих... за исключением тех случаев, когда вы опасаетесь их». То есть можно и нужно предлагать дружбу тем, кого ты боишься. Но нет, в случае с Сантосом об опаске речь не шла. Муслим мог осадить своего гостя: «Ты работаешь на меня. Как остальные неверные. Как и мой личный врач».
Муслим закрыл эту тему, потому что была она сложной, спорной, болезненной, а ключ забросил... ну, пусть будет в океан.
На первом курсе университета он отчаянно и, как ему показалось, безнадежно влюбился в однокурсницу, и это открыло в нем способности к стихотворчеству. Он сочинил свой первый, немножко корявый, немного бессмысленный, но полный искренности стих: «Ах, если б смог, закрыл бы ночь я на замок, а ключ забросил в океан, чтоб не попасться на обман. Ах, если б смел, я б лунный свет на завтрак ел, но и оставил бы чуть-чуть, чтоб в лунном свете отдохнуть». Эта более или менее вменяемая часть стиха была обрамлена глупостью вроде «ты и я, больше никого вокруг, ветер снова стих, мы любуемся луной». Потом Муслим сочинил еще несколько стихов, но, как и первое, хранил их ото всех в секрете.
Он сел на водительское кресло вместительного бронированного «Хаммера», и когда гость уселся на пассажирское, тронул джип с места.
– Тебя, наверное, в первую очередь заинтересует наш порт.
– Меня заинтересует все. Мне здесь жить, Муслим.
– Ах, да, я и забыл...
И все же взял направление на залив, название которого было очень простым: Пиратская бухта или просто Бухта.
Муслим отчетливо, как будто это было вчера, вспомнил себя на месте Сантоса. А на его месте сидел Грек...
Он озвучил свои мысли, обращаясь к Сантосу:
– Когда я со своим отрядом высадился на этот берег, был уверен, что пираты уйдут отсюда. Тогда уйти пришлось бы и мне.
Муслим пошел по пути лидера движения «Хизб аль-Ислам», который годом раньше со своими боевиками напал на сомалийский Харадер; этот портовый городишко только считался пиратской столицей. И сдался без единого выстрела на милость врага. Во всем мире то, что произошло там, называется рэкетом. Исламисты отправили к пиратам «переговорщиков с целью поделиться доходами от пиратского промысла». Получив отказ, боевики перешли к решительным действиям: въехали в город на бронированных пикапах. В общем, Карфаген пал... В этой связи представитель «Хизб аль-Ислам» дал местным СМИ интервью. В нем он отметил, что «группировка в ближайшем будущем планирует захватить другие города в округе». Что касается пиратов, они скрылись в городке Хобьо – это одна из пиратских баз в Сомали.
О размахе Муслима ходили слухи. Одно сообщение в средствах массовой информации опровергало другое: то у него под контролем целая армада кораблей, то – всего два. И это играло на руку Муслиму. Он жил в той части мусульманского мира, где ты либо ноль, либо единица. И в свете этих слухов о нем он мог представить себя либо нолем (уйти от ответственности), либо единицей (взять ответственность на себя).
Беседовал ли он на эту тему с Лидиниллой, задался вопросом Сергей. И мысленно представил диалог между «братьями». Муслим: «Твои взгляды носят все более ультралевый оттенок». Лидинилла: «А тебя все больше заносит вправо». Впрочем, что такое ультраправый или ультралевый экстремизм? Экстремизм есть крайние взгляды и меры. Это политики придумали ультраярлыки и до предела еще не дошли.
По большей части, Муслим скрывался на Острове, и эта мера была вынужденной. Этот клочок суши в безбрежном море мало чем отличался от «пещеры» Усамы бен Ладена. Экстремальных группировок на свете развелось столько, что буквально образовался затор. Иная группировка считает себя состоявшейся и успешной даже после совершения одного-единственного теракта, в результате которого один человека ранен и еще один погиб, причем погибший – сам террорист-смертник.
– Так вот, – продолжал Муслим, – на этом Острове мне пришлось иметь дело с местными жителями. Их наберется не больше трех сотен, но они миролюбивы, и мне порой кажется, что на Острове их не больше двух десятков.
– Чем они живут?
– Одни перебиваются рыбной ловлей, другие заготавливают сабур – это сушеный сок алоэ. Считается, что на нашем Острове он другого качества. Когда здесь появились пираты, появился и первый бар. Они ограбили судно с электроникой, установили спутниковую связь. С той поры в баре и в некоторых жилых домах появилось телевидение. Лично у меня двусторонний спутниковый Интернет: 2-ваттный приемопередатчик, модем, приемопередающая антенна.
– Впечатляет, – сказал Говоров тоном «ух ты».
– Но главное, – вернулся к теме Муслим, – здесь мне пришлось иметь дело с наемниками, которые промышляли случайными операциями. Каждый из них в свое время потерял своего хозяина, а потом жил в поисках нового. Грек выслушал меня и сказал, что ему нужно обсудить условия со своими людьми. Результат этих переговоров: половина пиратов – это около сорока человек – погрузилась на один из двух материнских кораблей и уплыла с Острова. Дальнейшая их судьба мне неизвестна. Другой половине деваться было некуда. Почти все в розыске, руки по локоть в крови... От поножовщины погибло еще несколько человек.