Дорога немного подсохла после прошедших на неделе ливней. Лишь кое-где стояли большие глубокие лужи. Объезжая их, приходилось забираться в спелую пшеницу, и тогда в свете фар взметались над радиатором искрящиеся фонтанчики зерен.
Ночь наступала густая, темная. Луна уже спряталась за высокие сопки, которые причудливо обрубали юго-западный край звездного неба.
— Когда тебе завтра на работу? — спросил я Иринку.
— В шесть.
— И зачем ты только поехала!.. — пожал я плечами.
— Ну хватит, Лешка! — решительно сказала она. — Будет теперь всю дорогу ныть. Поехала — и все.
— Без тебя не обошлось бы?
— У! Дурак какой! — Она ударила кулачком по колену. — Димка, скажи ему, чтобы он замолчал.
Димка отмахнулся: дескать, ну вас, я вам не мешаю ругаться, и вы мне не мешайте в окошко смотреть.
— Почему ты поехал? Почему Димка поехал? А почему мне нельзя? Хм! — возмущалась Иринка. — Ты, может, думаешь, что я слежу за тобой? Очень ты мне нужен!
— Ну ладно, ладно… — сдался я.
— «Ладно»… — передразнила Иринка. — Вечно ты настроение испортишь, а потом «ладно»… Куда мы сейчас едем?
— В третью бригаду, а там посмотрим.
Иринка молчала некоторое время, пока я, включив первую скорость, отчего мотор завыл прерывисто и громко, взбирался на крутой, скользкий подъем. Но вот машина опять плавно покатилась по ровному проселку, по которому, видно, совсем недавно прошелся грейдер.
— А что, правда, дед плакал? — спросила Иринка.
— Угу, — кивнул я.
— Вот же свинья этот твой Федор! Ненавижу я его прямо! Морда нахальная, и глазки свинячьи, заплывшие, когда на своих, тех, кто пониже его, смотрит. Зато перед начальством сразу делаются, как у Шарика того, что около столовки с поджатой лапой отирается.
Ирина так разошлась, что даже Димка удивленно посмотрел на нее.
— Ну ты это зря, Федор — неплохой парень, — сказал я.
— Выпить не дурак… — в тон мне подсказала Иринка. — Нашел себе дружка!
— Да ну тебя! Все тебе мерещится, что мы с Федором только и делаем, что водку пьем…
— А что же? С какой стати ты его защищаешь? — спросила она.
— Ладно. А что еще Федору оставалось делать? Шестерен ни на базе, ни в РТС днем с огнем не достанешь… Всегда так было: одну машину на запчасти разберут — и дело с концом. Что еще он мог?
— Мог, если бы сильно захотел, — сказала она.
— Конечно, мог, — подтвердил Димка.
Я вздохнул.
— Взял вас на свою голову… Отстаньте, ну вас к черту! А то я сейчас в кювет грохнусь, и будем тут всю ночь загорать в степи.
— Грохнись, — сказала Иринка.
Что она за девчонка! Всегда последнее слово за ней остается.
Мы выехали на пологую возвышенность, откуда стали видны огоньки третьей бригады, единственные в черной ночной степи. Светились два окошка, да тусклый фонарь раскачивался на столбе посреди дворика, огороженного вагончиками на бутовом фундаменте.
Дверь одного вагончика отворилась, и на порог вышла женщина, хорошо различимая в светящемся прямоугольнике входа. Она всматривалась в темноту или прислушивалась, как будто ждала кого-то. Наверное, она вышла на шум нашей машины.
Я притормозил у длинного приземистого сарая, закрывшего от глаз вагончик.
— Оставайтесь, — сказал я своим. — Куда такой шайкой, напугаем еще.
— Я пойду с тобой, — сказала Иринка, выбираясь следом из кабины.
Что с ней было делать? Я только рукой махнул: все равно не переспоришь.
— Знаешь, за что я Димку люблю? — спросил я, когда мы пробирались по грязи в обход сарая.
— Не-ка. — Она всегда так «некает», как маленькая, когда разбалуется или бывает в хорошем настроении.
— За то, что он молчит и все-таки с ним не скучно… Думает себе про что-нибудь и не пристает со всякой ерундой.
— Не то что я, да?
— Угу.
— А ты говорил, что меня любишь. Говорил, теперь не отвертишься… Ой! — вскрикнула Иринка, соскользнув с одного из шатких камней, по которым мы переправлялись через лужу.
— Эх ты!.. На, держи, — протянул я ей руку.
Она крепко уцепилась, и мне стало неловко боком идти по камням, а тут вдруг еще она остановилась и дернула меня за руку.
— Значит, ты меня не любишь, да, Лешка?
Вот ненормальная девчонка! Нашла где об этом спрашивать.
— Ты что? Серьезно?
— Серьезно, — кивнула она.
Я не ответил. Подхватил Иринку на руки и вынес на сухое место.
— Герой! — усмехнулась она.
— Глупая ты все-таки, — обиделся я немного.
— Конечно, глупая, — согласилась она. — Глупая, что с таким чурбаном связалась.
— Связалась? Так не связывалась бы! — Я уже начинал злиться.
— Уговорил.
— Пойми, Иринка, нет у нас сейчас времени ругаться! Давай в другой раз как-нибудь, — предложил я. — Пойдем.
Она не умела обижаться или не подавала виду, что обижалась. Я никогда раньше не встречал такой девчонки. Все они обижаются из-за любой чепухи, надуются, и тогда нужно часа два повторять им одно и то же: что ты больше не будешь, что ты ее очень-очень любишь. Вот и говоришь ей: «Ну, пойми же, я очень тебя люблю!..» И оттого, что это повторяешь двадцать раз, делается просто противно. А они ни черта не понимают, а потом смилостивятся и сделают одолжение: лезут целоваться. Целоваться-то с ними после такого никакой охоты нет.
А Иринка сказала:
— Ну хорошо. Давай поругаемся в другой раз. — И пошла следом за мной.
У штакетной ограды, поставленной между сараем и вагончиками и огораживающей внутренний дворик, я остановился и подождал Иринку.
— Подойди сюда, — сказал я.
— Чего тебе? — спросила она, подходя. И, встав совсем близко, опустила голову, будто была виновата в чем-нибудь.
Я поцеловал ее. Она ударила меня кулачком в плечо и, быстро присев, нырнула меж планками в заборе, где как раз две были выломаны.
Мы вышли прямо к вагончику, в дверях которого все еще стояла женщина. Лицо ее как-то потускнело, когда она увидела нас, и она отступила на шаг, собираясь уйти. Наверное, думала, что приехал кто-то другой.
— Подождите, — сказал я. — Шредер где здесь живет?
— А для чего он вам? — встревоженно спросила женщина и, приглядевшись к нам, добавила: — Вы не наши. Откуда вы?
— С центральной! — ответил я.
— Нам очень нужен ваш бригадир, — сказала Иринка. — Где его найти?
— Здесь он живет, — сказала женщина. — Только нет его сейчас. — Она неожиданно вздрогнула и замерла, прислушиваясь к чему-то внутри вагончика.
Оттуда послышался вначале слабый стон, а потом вдруг раздирающий, прерывистый крик.
— Что там? — спросила Иринка с расширенными от ужаса глазами.
Женщина, всплеснув руками, убежала в вагончик, но через минуту снова появилась в дверях и позвала:
— Иди скорей сюда!
Я сделал было шаг по ступенькам узенькой деревянной лестнички, но женщина сильно толкнула меня в грудь и сказала злым полушепотом:
— Куда тебя несет? Нельзя сюда! Ну-ка, девушка, иди ты.
Иринка растерянно посмотрела на меня и несмело поднялась в вагончик. Дверь захлопнулась. Крик, доносившийся оттуда, не прекращался.
Я присел на ступеньки и закурил. Примерно я догадывался, что там случилось, но я никогда раньше не бывал при этом и не думал даже, что это так… Что они так кричат?.. Я заметил, что у меня дрожат руки, и в наступившей вдруг тишине радио негромко сказало где-то: «Московское время — 18 часов…» Значит, по-нашему, девять и прошло всего-то десять минут, как мы подъехали к бригаде.
Но вот позади скрипнула дверь, вышла Иринка и присела рядом со мной. Я никогда не видел ее такой притихшей. Она сидела, опершись на колени и положив голову на руки.
— Ну как? — спросил я.
— Никак пока, — ответила Иринка и тяжело вздохнула.
— Достается вашему брату…
Она задумчиво и чуть заметно покачала головой.
— Быть может, ее надо в больницу отвезти? — спросил я.
— Теперь поздно.
— А раньше?
— Ну что ты пристал? — раздраженно сказала Иринка и, помолчав, смущенно добавила: — Преждевременные у нее, понятно?
— Понял.
— Ничего ты не понимаешь! Э!.. — Она выпрямилась и махнула рукой. Так махнула, будто она была взрослее меня, отслужившего действительную в армии и кое-что повидавшего, как думал я всегда.
— Шредер в город уехал за врачом, — сказала Иринка.
— Что же нам теперь делать? Ему не до нас теперь будет. Может, поедем?
— Да ты что? — возмущенно пожала плечами Иринка. — Нельзя уезжать. Эта женщина боится одна с ней оставаться. А тут мужики все в бригаде-то.
— Да… Положеньице!
Из вагончика снова раздались крики. Иринку будто ветром сдуло со ступенек, она исчезла за дверью.
Я опять сидел один, курил папиросу за папиросой и думал о том, какая странная штука жизнь: рождают человека на свет, растят его заботливо, оберегают от болезней, нашлепают крепко, если без спросу зимой на улицу раздетым выскочит; потом посылают учиться и опять следят, чтобы учился хорошо; потом опять беспокоятся, чтобы не наделал глупостей, входя в жизнь: не заболел бы дурной болезнью, не женился бы на недостойной, а потом, случается, как с дедом Якушенко, остается человек один, никому уже не нужный, и тихо умирает.
Я опять сидел один, курил папиросу за папиросой и думал о том, какая странная штука жизнь: рождают человека на свет, растят его заботливо, оберегают от болезней, нашлепают крепко, если без спросу зимой на улицу раздетым выскочит; потом посылают учиться и опять следят, чтобы учился хорошо; потом опять беспокоятся, чтобы не наделал глупостей, входя в жизнь: не заболел бы дурной болезнью, не женился бы на недостойной, а потом, случается, как с дедом Якушенко, остается человек один, никому уже не нужный, и тихо умирает.
Неправильно это как-то…
Прерывистые крики, переходящие изредка в жалобные, слабые стоны, неожиданно стихли. Откуда-то из степи долетал шум мотора, работающего на частых оборотах.
Из вагончика вдруг раздался новый крик, совсем не похожий на прежний вопль боли, а требовательный, немного даже торжествующий крик рожденного человека.
На порог вышла Иринка и, устало прислонясь к дверному косяку, сказала:
— Девчонка, Лешка… Маленькая… — На лице Иринки промелькнуло выражение испуга. — Ой, Лешка! Я же совсем не знала, что надо делать!..
Ослепив нас светом фар, прямо к вагончику, смяв заросшую травой плоскую клумбу, подкатила трехтонка. Из кабины вылезла толстая женщина с чемоданчиком и в плаще, из-под которого виднелись полы белого халата. Она неожиданно легко взбежала по лестничке, оттолкнув меня и Иринку.
Долговязый, худой Шредер, забыв выключить мотор, медленно обошел капот трехтонки и остановился перед вагончиком, напряженно всматриваясь в занавешенные окошки.
Прошло минуты две, когда опять появилась врачиха, уже без плаща, в халате, и, вытирая полотенцем руки, сказала недовольным голосом:
— Опоздали… Родила уже. — И добавила, увидев испуганное лицо Шредера: — Все в порядке, волноваться нечего. Вот эту пигалицу благодарите, — тряхнула она полотенцем в сторону Иринки.
Шредер как-то странно охнул и вдруг сорвался с места, громыхнул сапогами по ступенькам и исчез в вагончике. Врач прикрыла дверь.
Мы с Иринкой постояли еще немного.
— Ну что? Пойдем? — спросил я.
— Угу, — сказала она. — Пошли.
Мы уже были у знакомого лаза в штакетнике, когда нас окликнул Шредер.
— Постойте! Эй, погодите! — кричал он нам вдогонку и через секунду уже был рядом и тряс смущенной Иринке руку. — Спасибо вам! Большое вам спасибо!. Как зовут вас? Ирина? Иришка, значит? Хорошее имя… Очень хорошее… — Потом он благодарно потряс мне руку и тоже сказал «спасибо». И так же стремительно умчался на своих длинных ногах.
Мы стояли около изгороди и улыбались, глядя ему вслед.
— А что, если сейчас спросить у него? — сказала Иринка.
Я пожал плечами.
— Неудобно, по-моему… Не знаю, как сейчас лезть к человеку с какими-то шестернями… Не стоит.
— Нет, стоит! — сказала она упрямо. — Что мы потеряем, если спросим? Эх ты, Лешка! Забыл про деда.
— Ничего я не забыл! Шредер просто не поймет, о чем мы его попросим.
— Посмотрим, — сказала она и решительно зашагала к вагончику.
Шредеру действительно пришлось повторять дважды нашу просьбу. Он слушал и смотрел на нас счастливо и непонимающе. Наконец, когда понял, усмехнулся и покачал головой:
— Угадали вы подъехать, черти! Угадали. Есть у меня четыре штуки. Две дам. Больше не дам. Пусть это она вам дарит, новорожденная. Может, они дочке счастье принесут… А в другой раз не дал бы. Ни в жисть! День сегодня такой… Обошлось мне, пусть и вам немного перепадет. Лады?
На прощание Шредер посоветовал нам проехать в седьмую бригаду.
— У них должны быть. Как вы только проберетесь туда? Речонка там после дождей разлилась, брода нет сейчас, наверное… А может, и ничего, проскочите.
Я взял из его рук две тяжелые новенькие зубастые шестеренки, покрытые густым желтым автолом, и мы с Иринкой бросились бегом к своей машине.
Мы еще издали услышали громкое равномерное посапывание.
— Он все проспал! — сказала Иринка и рассмеялась, не потому, наверное, что было смешно на самом деле, а потому, что у нее было хорошее настроение.
Мы растолкали Димку, сунули ему, сонному, шестерни.
— Сколько времени? — спросил он, протирая глаза.
— Начало одиннадцатого. Выспался?
Димка протяжно свистнул.
— Это вы полтора часа уламывали Шредера из-за двух шестеренок? Ну и жмот!..
— Ты все проспал! — повторила Иринка и надвинула ему кепку на нос. — Знаешь, что случилось, пока ты дрыхнул? Успел человек родиться. Понимаешь, не было ее и вдруг есть, появилась…
— Девчонка? У кого же это? — спросил Димка, поправляя кепку.
— У Шредера.
— Да ну-у?.. У такого тощего?.. — удивленно протянул Димка.
Иринка снова рассмеялась.
— Вот дурак. Скажет же такое…
— А чего я такого сказал?.. — Димка недовольно насупился, но не выдержал и тоже расхохотался. — Поехали? Куда теперь?
— Попробуем в седьмую пробраться, — сказал я, нажимая на стартер.
— Давай в седьмую! — возбужденно крикнула Иринка.
Мы выехали из-за сарая, снова стали видны светящиеся окошки шредеровского вагончика. Иринка обернулась и долго смотрела назад, притихшая, видно, вспомнила что-то такое, о чем нам с Димкой нельзя было рассказать.
Ночь стала еще черней. Дорога испортилась, и это было, пожалуй, к лучшему, потому что на ровной дороге я мог бы еще уснуть, чего доброго. Я все ж таки здорово устал за день.
Скорость приходилось часто менять, и у меня заныло правое плечо. Я подумал, что после седьмой бригады придется передать руль Димке. А он вновь начал клевать носом.
— Лешк, а скажешь, я не молодец? — спросила Иринка, взяв у Димки с колен промасленную бумагу с шестернями. — Скажешь?
— Хвастунишка ты, — поддразнил я ее.
— «Хвастунишка»… Это ты нарочно, я знаю. Но ты не разозлишь меня сегодня. Не-ка! Ну что, скажешь теперь, что зря меня взял?
— Нет.
— То-то… А я тебе скажу по секрету: перепугалась я там, в вагончике, до смерти… Тетка та не знает, что делать, а она так страшно кричала… Так страшно, Лешенька…
Иринка умолкла.
Я догадался, о чем она подумала, и, сняв руку с баранки, обнял Иринку за плечи. Она доверчиво притулилась ко мне.
— Я посплю немного, ладно? — сказала она.
— Хорошо.
Метров через двести мне пришлось убрать руку с ее плеча и осторожно оттолкнуть Иринку. Она только глубоко вздохнула во сне и привалилась к Димке.
Нет, она у меня все-таки самая лучшая девчонка на свете… Около получаса я медленно вел машину по скверной дороге и, переключая скорости, старался не сильно ударять рычагом по коленям Иринки.
…Они оба проснулись, когда я притормозил у реки и выключил мотор. Переливаясь тусклым серебром в свете фар, перед радиатором лежала широкая лента реки… У противоположного берега из воды торчало несколько хилых кусточков, которые чуть подергивало ветром и течением. На мокрой глине дороги у реки не было ни одного следа, который бы показал, что машины уже проходили здесь после разлива.
Мы вылезли из кабины и подошли к реке. Она с тихим плеском стлалась у ног. Кроме этого плеска, было слышно только, как с чвяканьем падали на дорогу отстающие от машины комья жидкой грязи.
— Что будем делать? — спросил я.
Иринка молчала, а Димка, сдвинув кепку на лоб, почесывал затылок и цокал языком, чертыхаясь. Вдруг он решительным жестом поправил кепку и вошел в воду, которая сразу будто срезала ему ноги до щиколоток, потом еще выше и вот уже добралась до краев голенищ…
— Куда ты, черт? — закричал я ему, хотя уже понял, что он надумал.
И Димка, будто зная это, молча и не оборачиваясь, отмахнулся.
— Пойдем, садись в кабину, — сказал я Иринке.
Она тоже ничего не спросила, только нахмурилась и часто оглядывалась на Димку, пока мы дошли до машины.
Димка брел впереди, тяжело переставляя ноги. Видно, течение оказалось сильным, да это было заметно по тому, как с шумом билась о колеса вода, крутясь водоворотами, стремительно убегала от Димкиных ног вниз, в темноту.
Я мельком взглянул на Иринку. Она напряженно следила за Димкой, закусив побелевшую губу.
Неожиданно Димка провалился по грудь. Я резко нажал на тормоз и распахнул дверцу. Димка обернулся, сразу зажмурил глаза от света.
— Он не умеет плавать, — сказала Иринка.
— Я знаю.
— Надо тебе пойти вместо него.
— Он не согласится, Иринка.
— Да, — кивнула она.
Димка выбрался из ямы и стал обходить ее слева боком против течения, весь наклонившись вперед. Я выжидал и думал теперь только об одном: если заглохнет мотор, мы без посторонней помощи не выкарабкаемся отсюда.
Димка снова провалился, на этот раз глубже, по самый подбородок.
Только голова и вздернутые вверх руки торчали из воды.