Иринка не выдержала.
— Выходи! Вылазь! Слышишь, что я тебе говорю? Вылазь сию минуту! — кричала она, раскрыв дверцу со своей стороны и вся высунувшись из кабины.
Когда Димка опять вышел на отмель, он погрозил Иринке кулаком и сказал негромко:
— Да помолчи ты…
Она опустилась на сиденье и зло сказала:
— Осел упрямый! Дурак!
Глядя, как Димка спускается вниз по течению, осторожно нащупывая дно, я подумал: хорошо, что он не слышал Иринкиных слов. И в эту минуту я почти ненавидел ее. Ведь она всегда понимала все, а здесь вдруг не смогла понять: именно потому, что она кричит на него, Димка скорее утонет, чем вылезет из реки.
— Сиди спокойно! — приказал я, заметив, что Иринка вновь пытается открыть дверцу. — Сиди, не мешайся!
Она удивленно посмотрела на меня и, сдвинув брови, притихла.
Димка все-таки отыскал брод. Вернувшись на середину реки, он махнул рукой, приглашая ехать за собой.
Я отпустил сцепление и прибавил газ. Машина не сразу сдвинулась с места, секунду будто раздумывала и наконец рванулась, погнав впереди большую волну, которая докатилась до Димки. Он оглянулся, потерял равновесие и упал в воду. Кепка слетела с головы и, уносимая быстрым течением, исчезла в темноте. Димка сделал было шаг следом за ней, но где там, не догнать, ударил кулаком по воде, подняв фонтан брызг, и двинулся дальше к берегу.
Он остановился, ожидая меня, и сказал, когда я подъехал:
— Пропала кепка… Вот черт! — В темноте его мокрая одежда казалась черной, и уже нельзя было различить ни галстука, ни клетчатой рубашки. — С кого ее теперь, с деда Якушенко, что ли, получить?
— Я тебе свою подарю, — сказал я.
— Мала мне твоя. В плечах жать будет, — улыбнулся Димка. — Искупался… Надо же… — Он обернулся и смерил пройденную речку взглядом. Потом привстал на носки, стараясь рассмотреть в кабине Иринку, и сказал: — Что ты там кричала? Не расслышал я.
Иринка не ответила.
— Ладно, выходи из воды, будет, — сказал я и выехал на крутой берег почти у самой дороги. Поставил машину на ручной тормоз и спрыгнул на землю.
Хлюпая водой в сапогах, подошел Димка.
— Раздевайся, — сказал я.
— Да как же… — Он пожал плечами и покосился в сторону кабины. Вода ручьями текла с него.
— Раздевайся, черт бы тебя взял! — прикрикнул я. — Кто на тебя смотрит? Ты что же, думаешь, я такой кисель в машину пущу? Ну, быстро!
Димка нехотя стал стягивать пиджак.
— Холодная вода?
— Н-нет, не Очень. Только вот когда вылезаешь, холодно, — честно признался он. — Куда девать барахло?
— Выкручивать.
Мы уже взялись с двух концов за пиджак, как вдруг Димка выдернул у меня пиджак из рук и завопил:
— Черт! Документы! — Он лихорадочно стал отыскивать внутренний карман.
— Вот тебе на! Какие там у тебя?
— Да права… И техталон мой… Ах, чтоб их!.. Раскисли к чертовой бабушке!.. — Он достал слипшиеся, размокшие корочки, попытался их разлепить, но махнул рукой: — Все, накрылись…
— Положи на радиатор, — сказал я. — Высохнут, тогда посмотрим. Растяпа ты…
Мы выкрутили его парадный костюм. Димка попытался надеть его опять, но тут же стянул.
— Брр… Еще холодней…
— Ладно. Иринка! Там под сиденьем мой ватник, дай его сюда. А шмотки твои прикрутим на капоте, — сказал я Димке, — дорогой мигом высохнут.
Теперь он сидел в середке между Иринкой и мной.
В полутьме кабины слабо мерцали приборы на щитке, и в этом призрачном свете очень смешно выглядели голые Димкины ноги, торчащие из-под старого, промасленного до блеска ватника.
Но Иринка даже не улыбнулась.
Оба они сидели какие-то скучные.
— Ты что, убытки подсчитываешь? — спросил я Димку.
— Иди ты, знаешь куда… — сказал он незлобно.
А Иринка с тех пор, как я заорал на нее в реке, не вымолвила ни словечка.
Я вел машину, а сам поглядывал на Иринку, но она даже не повернула головы в мою сторону. Вот тебе и раз! Никогда не обижалась, и тут вдруг… Правда, и я никогда не обижал ее по-настоящему. Нехорошо вышло…
Она сегодня была молодцом, не сдрейфила там, в вагончике. Ну, а что с Димкой сплоховала, так это у них, у женщин, всегда: если они о ком-то начинают заботиться, то, кроме этой своей заботы, ничего больше знать не хотят, даже когда она человеку поперек глотки встает…
Поговорить бы с ней по-хорошему, да между нами Димка сидел. А он заметил мой взгляд, понял, наверное, что мешает, и заерзал.
Иринка вдруг тихонько запела.
Она умела колоть дрова, стрелять из ружья, водить машину, жарить картошку без жира, плавать, корову доить, перевязывать рану, отшить любого приставалу — все, а не умела только петь. Зато любила это занятие больше всего на свете. При людях она стеснялась: над ней смеялись много раз, — и она пела, когда оставалась одна или думала, что одна.
Я прислушивался к ее тихой песенке без мотива и думал, что это Иринка назло нам: дескать, что вы есть, что нет вас, мне наплевать, я сама по себе, пою — и все.
Мы выехали на прямую, хорошо укатанную дорогу, и я прибавил скорость. В ветровое стекло ударило несколько мелких капель, потом еще.
— Дождь, что ли? — удивился Димка.
А небо было звездное, без единого облачка.
— Со шмоток твоих этот дождь, — сказал я и включил «дворник»: так забрызгано было стекло.
Димка рассмеялся, а Иринка все напевала ту же бесконечную песенку, будто и не слышала ничего.
До седьмой бригады мы доехали, не сказав больше ни слова.
Поселок бригады прилепился к подножию голой сопки у маленького пресного озерка, в котором отражались огни, и от этого поселок казался больше, чем был на самом деле.
Здесь еще не спали. У щитового домика с ярко освещенными окнами стояли люди, вспыхивали огоньки папиросок.
Я направил машину прямо на них и остановился у самой двери.
— Костюм мой сними, — сказал Димка.
— Хорошо.
Я вышел из кабины и потоптался на земле, разминая усталые ноги. Правая дверца звонко хлопнула — это вылезла из машины Иринка.
Пока я отвязывал Димкин костюм с капота, ко мне подошли несколько человек.
— Ого, да это не наши! — сказал один.
— Это Алешка Демин, я его знаю, с центральной.
— Здоров! — воскликнул другой и протянул мне руку. — Узнаешь?
— Здорово! — сказал я, пожимая руку Петру Фищенко, с которым мы как-то ночевали зимой в одной машине у заготпункта.
Фищенко широко размахнулся и хлопнул меня по плечу.
— Мы с ним кореши. Чуть не подохли на пару, — объяснял он своему приятелю. — Мотор включили, чтоб не замерзнуть, да уснули. Не задохлись едва. Без памяти нас утром выволокли. Во дела…
Я бросил костюм Димке в окно.
— Сырой еще…
— Черт с ним. Я тоже выйти хочу, ноги затекли.
— Ну давай.
Фищенко стоял рядом и все качал головой, усмехаясь.
— А ты-то помнишь, как перепугались все? — спросил он.
— Помню.
— А с чем пожаловали сегодня? Чего поздно так? С компанией, я смотрю. — Он подмигнул товарищу и покосился на Иринку, прислонившуюся к машине.
— Дело есть. Где бригадир?
— Бригадир? Фью… — протяжно свистнул Фищенко и ткнул большим пальцем через плечо в сторону дома. — Там бригадир. Ты что, может, водяру привез?
— Какую водяру? — пожал я плечами. — Он мне по делу нужен.
Фищенко разочарованно промычал:
— М-м-м… Тогда твое дело швах. Он сегодня без водки с тобой и разговаривать не станет. Вон гулянка какая идет!
— С чего бы это? Что за день у вас сегодня такой?
— Вторник, — ответил он и не улыбнулся даже.
— Ну и что же?
— А ничего! — Он опять стрельнул глазами в сторону Иринки.
— Ясно. А лыко он вяжет? Говорить-то с ним вообще можно?
— Смотря ведь об чем…
В доме нестройно заорали: «Но нет любви хорошей у меня…» Дело плохо.
— Ничего не выйдет, наверное, — сказал Димка.
— Н-да…
Песня неожиданно оборвалась, и к окну подошел человек в расстегнутой рубашке. Некоторое время он стоял, пошатываясь, потом качнулся вперед на стекло и, загородившись от света ладонями, смотрел на нас.
— Он и есть, Михаил наш, Миша, — сказал Фищенко.
Человек у окна выпрямился и неуклюже махнул рукой, будто загреб что-то.
Через минуту он вышел на крыльцо. Позади него в дверях толпилось еще несколько парней с пьяными, расплывающимися в улыбках лицами.
— Гости к нам, значит? — сказал Миша. Голос у него был густой и ровный. — Милости просим. — Он шаркнул тапочкой, надетой на босу ногу. — И девушка, пожалуйста, входите. Мы люди радушные, гостям рады…
Я переглянулся с Иринкой. Она еле заметно пожала плечами.
— Вхаите, вхаите, — пьяно промямлил кто-то из-за спины бригадира.
Я не знал, что делать. Пить нам никак нельзя было, но и отказаться войти тоже неловко. К тому же бригадир выглядел не очень пьяным. Говорил спокойно, разборчиво и лишь чуть пошатывался.
Я не знал, что делать. Пить нам никак нельзя было, но и отказаться войти тоже неловко. К тому же бригадир выглядел не очень пьяным. Говорил спокойно, разборчиво и лишь чуть пошатывался.
— Пойдем? — спросил я.
Вместо ответа Димка вылез из кабины, одетый уже в свой мятый, как будто жеваный костюм. Иринка кивнула, и мы следом за ней вошли в дом мимо вежливо отступившего в сторону хозяина.
В комнате не было ничего, кроме стульев, в беспорядке разбросанных вокруг длинного непокрытого стола, на котором лежали и стояли бутылки из-под водки и консервные банки с традиционной закуской: лососем и китайским компотом из мандаринов.
Я заметил, что в нескольких бутылках еще была водка.
Все вошедшие сгрудились у стола. Вперед протолкался Миша и, взяв одну из бутылок с водкой, прогудел:
— Дорогим гостям штрафную положено, чтоб не опаздывали.
— Погоди, — остановил я его. — Мы пить не будем.
Миша прищурил один глаз и склонил голову набок.
— Как так не будете? — негромко спросил он. — Брезгуете, значит, пить с нами? Так это надо понимать?
— Нет, не то. Мы по делу приехали, а не на гулянку, — сказал я.
Вокруг загалдели, замахали руками:
— Э-э, мало ли что…
— Никаких делов сегодня!
— Пейте!
Но Миша отставил бутылку и повел рукой, успокаивая своих.
— Тихо! Дело есть дело. Раз люди по делу приехали, — значит, надо… Садись! — Он сел сам, и все загремели стульями, занимая места за столом. Миша оперся щекой на руку и приготовился слушать. — Какое дело, выкладывай.
Димка подмигнул мне: видишь, дескать, все не так худо.
— Нам нужны шестерни для самоходки, — сказал я. — Штуки четыре. Выручайте, ребята.
Миша молчал, будто ожидая еще чего-то, потом спросил:
— Это всего, делов-то?
— Да.
— Чепуховина, — презрительно сказал Миша. — Это дело-то — раз плюнуть. Я тебе дам четыре штуки, даже не спрошу, для чего… А теперь выпьем. — И он стал наливать, расплескивая водку.
— Хорошо, — согласился я. — Только полстакана, больше нельзя. Нам еще назад ехать, да и устали мы.
— Э! — отмахнулся Миша. — Какой же ты, парень, шофер, если от двухсот граммов косеешь? Пей! И девушка выпьет с нами.
Мы с Димкой взяли стаканы. Миша разлил остатки водки на всех и пододвинул один из стаканов Иринке.
— Выпейте, пользительно.
— Нет, — сказала она.
Я знал, что Иринка никогда не пила белую.
— Оставь ее, — сказал я. — Она не будет.
— Будет, — спокойно ответил Миша.
Все выжидающе притихли с поднятыми стаканами в руках.
— Поехали, — сказал Миша и шумно выдохнул воздух. — Ххо!
Димка выпил. Ему нужно после купания, подумал я. А мне совсем ни к чему: устал здорово, Иринка не притронулась к своему стакану.
— Ну что ж, долго вас ожидать надо? — спросил Миша.
— Ладно. — Я отпил половину и зажевал чем пришлось: приторно-сладкой долькой из компота.
— Ну, девушка, смелее, — подмигнул Миша. — Как вас зовут-то?
— Что зря говорить? — раздраженно ответила Иринка и зло посмотрела на меня. — Не буду я! Хватит! — Она повернулась, чтобы уйти.
— «Ты постой, постой, красавица моя!..» — насмешливо пропел Миша и вдруг бросился следом за уходящей Иринкой, расталкивая людей, расшвыривая стулья. — У нас так не годится. Будешь пить!
Он успел схватить ее за руку прежде, чем я оказался рядом. На глазах Иринки выступили слезы, и она вопросительно глянула на меня: что же ты?
— Ну-ка, пусти ее, — сказал я, оттесняя Мишу плечом. — Насильно ничего не выйдет.
— А ты кто такой, сопляк? — пробасил Миша и по-бычьи склонил голову, будто собрался бодаться. — Никто твою бабу насиловать не собирается, успокойсь…
Вокруг пьяно загоготали.
Я ударил его левой в поддых и, когда он согнулся, схватившись за живот, поддел правой подбородок. Миша опрокинулся навзничь, грохнув поваленными стульями.
В два прыжка Димка был около меня.
Не оборачиваясь, я сказал через плечо Иринке:
— В машину, быстро! Двигатель включи! — Она замешкалась. — Уходи!
Я услышал за спиной ее медленные шаги и не спускал глаз с компании. На миг оглянулся: выход был свободен. Там, у открытых дверей, остановилась Иринка, не решаясь, видимо, оставить нас.
Они вначале растерялись. «Пьяные все, черти», — думал я, следя за каждым их движением. Только бы бутылки не похватали. Надо уходить, пока не очухался Миша.
Да, они еще стояли, как столбнячные, но повернуться к ним спиной я не решался. Наконец один догадался помочь Мише подняться.
Тот встал, качнулся, утер с разбитой губы кровь и все еще не взглянул в нашу сторону. Вдруг он снова присел на пол и стал шарить руками, отыскивая что-то. Видно, не нашел, резко выпрямился и выругался:
— …Золотой зуб вышиб, сука ты такая!..
«Мира не будет», — подумал я.
Так и случилось. Я не успел увернуться от неожиданно брошенной бутылки, и она попала мне в голову. Свет на мгновение померк, комната покосилась и потекла куда-то вправо по кругу…
И тут они набросились на нас.
«Только бы не упасть», — думал я, защищаясь от ударов и пятясь к выходу. Димка прикрывал, как мог, а они поняли, видно, что меня легче добить, тогда-то уж с одним Димкой справятся, и рвались еще достать меня.
Совсем я пришел в себя только на улице. Димка еще на время сдерживал их в дверях. Этого хватило, чтобы добежать до машины. Мотор работал. Молодец, Иринка!
Они вывалились из дверей сразу, будто их вытолкнуло оттуда поршнем, и кинулись к нам. Но в руке у меня уже оказалась заводная ручка, а у Димки — тяжелый гаечный ключ, подсунутые вовремя Иринкой.
Заметив наше оружие, они остановились, окружив нас полукольцом у машины. Напротив меня стоял Миша и ругался, в бессильной ярости сжимая кулаки.
— Сволочь!.. Гад!.. Боксом, да?.. Боксом?.. — повторял он. — Ты мне триста рублей за этот зуб заплатишь? Гад! Выходи сюда! Что же вы удрали?..
К нему протиснулся Фищенко.
— Кончайте, ребята, — сказал он. — Ни к чему это.
— А зубы вышибать к чему? — злобно спросил Миша.
— Найдем твой зуб, куда он денется, — сказал Фищенко. — Свои же все ребята, зачем драться? Нехорошо выйти по пьянке может. Пусть они уедут — и все.
— Накапают еще, — сказал кто-то из них. — День рождения у нас сегодня, поняли? — объяснил он нам.
— Пусть они уезжают, — повторил Фищенко.
Я заметил, что ребята поостыли немного. Да и дело приняло какой-то дурацкий оборот: выходило, будто они за этот несчастный зуб дерутся.
— Пусть катятся, — сказал парень с заплывшим глазом, наверное, Димкина работа.
— Я еще с тобой посчитаюсь! — пообещал мне Миша. — Я с тобой еще встречусь на узенькой дорожке…
— Ладно, — сказал я и, не выпуская свою железку из рук, стал на подножку. — Поедем, Иринка!
Димка влез в кузов на всякий случай, чтобы они не подцепились к нам да нежданно не сотворили что-нибудь в степи.
Иринка рывком тронула машину. Все-таки она еще не умела как следует водить, а может, переволновалась просто.
Когда мы отъехали уже метров двадцать, на Мишу напал вдруг приступ злобной обиды. Миша закрутился на месте, подобрал обломок бута и швырнул нам вслед. Камень шлепнулся в лужу рядом с колесом. Миша еще долго, пока он был виден в слабом свете, падающем из окон дома, грозил кулаком и, наверное, ругался.
За поселком я попросил Иринку остановить машину.
Болела голова. Я потрогал больное место у правого виска, на пальцах остались темные полосы — кровь. Пробили голову, что ли?
Из кузова выпрыгнул Димка и подошел ко мне.
— Ну что? Здорово тебя?
— Не пойму…
— Дай-ка я посмотрю, — сказала Иринка сверху, из кабины. — Ну, отойди же, я дверцу открою. Пойдем под фары.
Я присел на корточки у крыла, а Иринка стала осторожно ощупывать рану.
— Больно? — спрашивала она, надавливая пальцами на кожу и все ближе подбираясь к самой дырке.
— Конечно, больно! Тише ты!
— А ты не кричи на меня, — сказала Иринка. — Не будешь больше орать на меня?
— Только за дело.
— Никак!
— А что тогда будет?
— Вот я тебе еще одну дырку в башке сделаю, тогда будешь знать, — сказала она и, склонившись к моему лицу, улыбнулась. — Я серьезно.
— Не буду, Иринка, орать больше. Не надо второй дырки. Эту законопать лучше чем-нибудь.
— Сейчас… Димка, ну-ка уйди отсюда пока, — приказала она.
Я услышал треск разрываемой ткани и поднял голову. Расстегнув воротник платья и спустив его с одного плеча, Иринка отрывала кусок от белой рубашки.
— Отвернись. Не смотри же, ну!..
— Должен же я знать, что ты мне в голову запихнешь.
— Вот дурак… — Иринка повернулась ко мне спиной.
На уровне своих глаз в ярком свете фар совсем близко я увидел стройные смуглые лодыжки ее ног. Я обнял их и прижался щекой. Ласковая прохлада ее кожи будто успокаивала боль в голове.