На уровне своих глаз в ярком свете фар совсем близко я увидел стройные смуглые лодыжки ее ног. Я обнял их и прижался щекой. Ласковая прохлада ее кожи будто успокаивала боль в голове.
— Не балуй, Леша, — сказала она, но не шевельнулась.
— Я раненый, мне теперь все можно…
— Ну погоди… — Она легонько отстранила меня и присела рядом. — Давай дырку заделаем.
Широкие белые ленты с неровными краями чуть пахли чистым бельем и еще чем-то, еле уловимым, но очень знакомым, как травой после дождя.
— Я могу подойти? — крикнул Димка из темноты.
— Иди.
— Полевой лазарет, — усмехнулся Димка. — Тебе б, Иринка, ветеринаром стать надо. Здорово получается.
— Ну-ну. Ты полегче. На что намекаешь? — спросил я.
— Ни на что…
— То-то. Тебе придется вести машину, — сказал я, разглядывая свою правую руку. Она распухла у косточки, и было трудно шевельнуть пальцами. Видно, неудачно ударил.
— Что руку разглядываешь? — спросил Димка. — Зуб-то железный, как ты ее совсем не разбил, удивительно.
— Золотой, он кричал, — возразила Иринка.
— Железный! — ответил Димка. — Я точно знаю. Я вообще этого Мишу знаю. Он когда-то здесь недалеко председателем колхоза был, да погорел за пьянку. И отсюда полетит, допрыгается, алкаш чертов. Интересно, были у него на самом деле шестерни или трепался?
— Черт его знает, — сказал я. — Есть, небось.
— Это я виновата, — сказала Иринка. — Не было бы меня, и он бы дал вам шестерни под пьяную лавочку…
— Или вообще не стал бы с нами разговаривать без тебя, — сказал Димка.
Я махнул рукой.
— Может, и к лучшему, что не взяли у него ничего. А то потом с таким типом не расхлебаешься за эти шестерни.
— Так-то так… А что мы теперь делать будем? — спросил Димка. — Возвращаться? Обидно, черт: столько перетерпеть — и вернуться не солоно хлебавши. Тут уж не только деда Якушенко, а и меня самого заело… — Он усмехнулся. — Я думал, поездочка скучная будет: езди, выпрашивай — какое веселье… А тут нашли приключений… Надо же…
— Готово, — сказала Иринка.
Бинты туго стягивали голову, и, казалось, боль утихла, ушла куда-то внутрь.
— Спасибо, — сказал я и поднялся. Опять на секунду все закружилось перед глазами, но тут же стало на место. — Времени-то сколько сейчас? — Посмотрел на часы. — Половина двенадцатого. Можно было бы до РТС в город смотаться, да я там не знаю никого. Если б днем, куда ни шло… А так можно зря прокататься.
— А в четвертое отделение? — спросил Димка и с сомнением добавил: — Далековато… Бензину хватит ли?..
— Что же делать, надо ехать, — сказал я. — Взялись за гуж… На обратную в бригаде же и заправимся.
Теперь я сидел у окна, стараясь прямее держать голову, в которой каждый толчок машины отдавался выстрелом в правый глаз и в висок. А Димка гнал машину, как сумасшедший.
«Да он же выпил полный стакан, — вспомнил я. — То-то он так разговорился сегодня».
Иринка дремала или думала о чем-то, закрыв глаза. А я не мог так же: невольно следил за дорогой, быстро несущейся из темноты навстречу, и нога сама шевелилась, выжимая воображаемый тормоз, когда попадали бугры или выбоины.
Я покосился на Димку. Лихо едет, черт, совсем отпускает руль после поворотов. Наскочит колесом на что-нибудь — и ищи нас в кювете. Да еще напевает что-то под нос… Под здорово распухший нос. Саданули, видно, крепко. И большой синячище темнел во всю скулу.
— А ты фары можешь выключить, — сказал я.
— Зачем?
— У тебя своя под глазом на всю степь светит.
Он потрогал скулу.
— Да, присветили… — И тряхнул головой, резко вывернув руль на повороте. — А как ты с бутылкой чокнулся, я подумал, что завалишься… Устоял… Так ведь и убить могли за здорово живешь. Не испугался? Я ее, каргу корявую, что-то побаиваться начал…
— А я, Димка, смерти не боюсь.
— Хм… Чего же ты тогда боишься?
— Я жить плохо боюсь.
— Ну, это от тебя зависит.
— Тоже верно… А ты, если смерти боишься, так на повороте руль не выпускай.
— Ерунда, — отмахнулся Димка. — Меня в машине бог бережет.
Вдали на дороге мелькнули встречные фары и скрылись за пригорком. Через некоторое время они показались опять и стали быстро приближаться. Когда до них оставалось метров двести, Димка переключил на малый свет, но другой водитель и не подумал ответить тем же.
— Вот хамье! — сказал Димка, притормаживая и заслоняя глаза рукой. — Зажег три штуки и радуется, подлюга… Эх, где же моя кепочка, а то б я ему показал. — И Димка тоже включил дальний свет. — Пусть поерзает.
Встречная машина вдруг остановилась на середине дороги. Из нее выскочил человек в синей шинели и пальцем указал себе под ноги: стойте, мол, здесь.
— ГАИ! — сказал Димка.
— Да… Влипли…
— Может, оторвемся?
— Нет. Стой.
Димка резко затормозил так, что я схватился за голову, а Иринка чуть не расквасила нос о приборный щиток. Прикорнула она все-таки.
К машине подошел старший сержант и, откозырнув, сказал:
— Патруль ГАИ. Предъявите документы.
Димка вздохнул: носит вас тут на нашу голову — и, достав из пиджака свои корочки, отдал сержанту. Тот развернул и, выпятив губу, долго и пристально рассматривал их внутренности.
Димка присвистнул и прошептал, повернувшись ко мне:
— Я ж ему свой кисель отдал!
— Вот черт…
Сержант поднял голову и, подозрительно взглянув на нас, позвал:
— Круглов! Поди-ка сюда!
Из милицейского «бобика» вылез еще один гаишник и подошел к нашей машине, поправив на ходу кобуру пистолета.
— Глянь-ка, — протянул сержант подошедшему Димкины размокшие документы и обратился к нам: — Чья это машина?
— Моя! — сказал я.
— Вы выйдите из машины, — приказал сержант. — Выходите, выходите. Все! — добавил он строго, заметив, что Иринка не собирается оставлять кабину. — У-у! Откуда же это вы такие красивые? Куда? Ну-ка дыхните!.. Ладно, не нужно: и без того видно, что пьяные. Ну и компания, а, Круглов?
— Н-да, — покачал головой второй милиционер. — Где же документы на машину?
Я отдал ему.
— Так. — Он обошел машину, сверяя номера с отметками в техталоне, и сказал, снова вернувшись к нам: — А путевого листа, конечно, нет?
— Нет, — ответил я.
— Интересная история получается, — удовлетворенно сказал сержант. — Откуда вы?
— Из «Победы», — ответил я.
— Из «Победы»? Что-то я там не знаю таких… А ты, Круглов?
— Да и я не припомню.
— Зато я тебя помню, — сказал я.
— Откуда это?
— В прошлом году весной на техосмотре к тормозам придирался. Вот этого самого «газика».
— А… Нет, не помню что-то. Из «Победы», говорите? — Он заглянул в документы. — Верно. А где же это вас так разукрасили?
— Сами себя, — сказал Димка.
— Ага… Ну что ж, в отделении расскажете подробней. Вот так. Придется вас задержать, друзья.
— Товарищ милиционер! Никак нельзя нас задерживать, — с волнением сказала Иринка. — Дело у нас, поймите! Мы сейчас вам все расскажем…
— Вот в отделении и расскажете, — перебил ее сержант.
— Так нельзя нам!..
— Спокойно, девушка, спокойно! Можно в отделение, почему нельзя? Всем можно, и вам тоже. В общем, пройдемте, как говорится.
— Да как же?
— Все! — Сержант поднял руку, будто сдерживая ладонью готовый прорваться поток Иринкиных слов.
— Бесполезно, Иринка, — сказал я. — Ничего не поделаешь…
— Вот именно, — подтвердил сержант. — Круглов, садись в грузовик, возьми с собой… — Он еще раз оглядел нас, как бы оценивая, кто из нас посильнее. — Вот этого, с синяком. А перевязанный и девушка со мной в «бобике» останутся. Поехали.
— Да! — вздохнул Димка. — Не повезет — так и не уедешь… Ну, пока, может, свидимся еще. Привет деду Якушенко. — И он полез в кабину моего «газика».
— Пойдем, Иринка, — сказал я, обняв ее за плечи. — Нас теперь, как большое начальство, дальше в легковушке повезут.
— Неужто ничего нельзя сделать? — не сдавалась она.
— Нет. Ничего, — сказал я.
Милиционеры еще посовещались о чем-то и разошлись по машинам.
— Только смирно, без фокусов, — предупредил сержант, усаживаясь за руль.
Он несколько раз привставал, расправляя под собой полы шинели, потом завел мотор и развернул «бобик».
Мы с Иринкой сидели сзади на мягкой подушке. В «бобике» ехать было лучше: не так трясло и меньше болела голова. Иринка все вздыхала, прижавшись ко мне.
— Как получилось-то нехорошо, Лешка, — сказала она. — Может, и правда эта примета, что баба в пути приносит несчастье?
— Глупая ты у меня все-таки, — сказал я и поцеловал ее. — Нет такой приметы. А если есть, то она к морякам относится, а нас, шоферов, не касается.
Иринка улыбнулась:
— Ага, я знаю, так бывает. Я в поезде с одним казахом ехала. У него тринадцатое место было. Я говорю: не повезло вам, несчастливое число вам попалось. А он говорит: это русских касается, а меня не касается. Обыкновенное число. У нас, казахов, другое несчастливое. И называет какое-то, я уже забыла, какое. Двадцать семь, кажется.
— Ну вот, видишь, — сказал я и снова поцеловал Иринку.
— Ведите себя приличней, — сказал сержант. (Он подсматривал за нами в зеркальце). — Забыли, где находитесь? Не в саду на скамеечке.
Иринка смутилась и отпрянула от меня в другой угол. Но я опять привлек ее к себе и сказал:
— А ты веди машину, сержант, и не лезь не в свое дело. Ты ГАИ, понял, а не милиционер в скверике у скамеечек.
— Ну ладно, в отделении заговоришь по-другому, — пообещал сержант.
— Зачем ты нарываешься? — прошептала Иринка. — Наговорит еще по злобе три короба в отделении.
— Да ну его к черту! — ответил я, не понижая голоса. — Думает, раз на нем форма, так он может нос везде совать.
Сержант только крякнул и ничего не ответил.
А я был зол не на шутку: надо же нам было так вгрохаться? Что там еще сержант мог наговорить?! И без того дальше ехать некуда. Он имел право талон проколоть только за то, что трое в кабине, а тут ведь еще черт те что вышло: водкой несет, морды набиты, едем ночью без путевки, за рулем сидит посторонняя личность с какими-то мокрыми, липкими бумажками вместо прав… Гроб с музыкой!
Я нашел в кармане папиросы и закурил. От них только голова разболелась еще больше.
Впереди маячил борт моего «газика» с четко написанным номером «66–34». Было до того непривычно и странно видеть этот номер, покачивающийся в рамке ветрового стекла чужой машины, что я старался туда не смотреть. А то, что моя машина преспокойно ехала без меня, казалось мне предательством с ее стороны и злило еще больше.
Я откинулся на спинку и закрыл глаза. Теперь и я мог подремать: я стал самым обыкновенным пассажиром.
«Дернул же меня черт встретить сегодня деда Якушенко!» — подумал я сквозь дрему.
В городе мы были минут через сорок. По темным ночным улочкам райцентра нас доставили в отделение.
На всей улице свет горел только в этом здании. У входа, опершись о косяк, покуривал милиционер. Мой «газик» уже загнали во двор, как вещественное доказательство, наверное, а с Димкой мы встретились в комнатке, вдоль стен которой стояли жесткие скамейки. На одной из них, свернувшись калачиком и укрывшись с головой пиджаком, спал какой-то пьяный, на другой сидел небритый детина с маленькими, тусклыми глазками, глянувшими на нас из-под нависшего лба, как подвальные оконца. Дверь с круглым отверстием посредине захлопнулась за нами.
— Плохо наше дело, ребята, — сказал Димка. — Дежурный выехал на происшествие, когда вернется, черт его знает… Да и вернется, что еще скажет-то.
— Подрались, что ль, из-за бабы? — спросил, ухмыляясь, детина.
— Не твое дело! — ответил я.
— Ишь ты!.. Разговаривать не желаете, значит? Не компания я, да? Врете, падлы, мы тут, в этой комнате, все компания…
— Ладно, заткнись! — оборвал его Димка. — Садитесь, ребята, ждать долго придется.
— Как твоя голова? — спросила меня Иринка.
— Ничего…
Я сел и прислонился затылком к холодной стене. Рядом Димка, облокотясь на колени и опустив голову, думал о чем-то. Иринка читала найденный на скамье обрывок газеты. Сидевший прямо напротив парень бесцеремонно разглядывал нас, но больше не ухмылялся.
Прошло минут десять, а может, и больше, когда щелкнул замок и в комнату вошел незнакомый милиционер.
— Никому ничего не нужно? — спросил он. Мы промолчали. — Если понадобится что, стучите, — добавил он и повернулся, чтобы уйти.
— Скоро там, Иван? — спросил парень.
— Сиди, куда тебе торопиться, — ответил милиционер.
— Надоело…
— Нам тоже с тобой возиться надоело.
— У вас служба такая…
Милиционер снова повернулся к нему и подошел поближе.
— Ты вот скажи, на черта ты этот мотоцикл тронул? Продать здесь не продал бы, ездить не умеешь… Зачем? — Милиционер пожал плечами. — Мертвое же дело было, вот и попался сразу.
— Не твоего это ума дело, Иван, — ответил парень и презрительно махнул рукой. — Что ты понимаешь!..
— Да, уж тебя-то мне никогда не понять, — согласился милиционер.
— Вот то-то и оно… Может, в шахматишки сыгранем? — предложил ему парень.
— Неплохо бы, да шахмат нет, — ответил милиционер.
— А где же они делись? В прошлый раз были ведь…
— Порастаскали все… — вздохнул милиционер.
— Вот сволочи! — искренне и зло выругался парень.
— Да… Так если что нужно, постучите, — уже совсем другим, холодным тоном повторил нам милиционер и вышел.
Еще минут через десять он появился опять и спросил, обращаясь к Димке:
— Кто здесь Демин?
Я поднялся.
— Ну я.
— Пойдем.
Иринка тоже вскочила:
— А мы?
— Подождите, гражданка.
Я улыбнулся ей:
— Перестань. Я скоро вернусь.
— Ни пуха ни пера, — пожелал мне вслед Димка.
— Спасибо…
Мы прошли по длинному, не предвещавшему ничего хорошего, полутемному коридору, позади гулко гремели подкованные милицейские сапоги.
— Вот сюда, — сказал милиционер у двери с дощечкой «Начальник отделения».
В большом кабинете с окном, занавешенным тяжелыми шторами, за письменным столом, освещенным лампой, сидел капитан милиции в фуражке и темно-синем плаще. Капитан внимательно читал какой-то синий бланк, густо исписанный неровным почерком. Рядом с пачкой сигарет на столе лежали наши документы. Я их сразу узнал по размокшим корочкам Димкиных прав.
Капитан поднял голову от бумаг и сказал:
— Ну, здравствуй, Алексей Демин.
Я удивленно посмотрел на него, до меня не сразу дошло, откуда это капитан знает мое имя.
— Что смотришь? Тут про тебя вот сколько написано, — сказал капитан, щелкнув ногтем по синему бланку. — Не протокол, а целая пьеса. — Он усмехнулся. — Что ты сказал, что сержант сказал — все есть. Не знал даже, что у меня в отделении писатель обзавелся… Или это ты его вдохновил?.. Вы можете идти, — махнул он рукой милиционеру.
Тот отдал честь и вышел, предварительно окинув меня с головы до ног взглядом, в котором тоже не было ничего обнадеживающего.
— А ты садись, — сказал капитан и добавил, видя, что я в нерешительности топчусь у двери: — Садись, коли пришел, мне на тебя голову задирать несподручно.
Я сел в жесткое кресло у стола напротив капитана, который с интересом рассматривал мои бинты. Я машинально потрогал их.
— Что, болит? — спросил капитан.
— Нет, ничего, — ответил я, хотя голова сразу начинала болеть, когда о ней вспоминали.
— Ну, рассказывай, куда ехал, откуда, зачем? Все, как отцу родному…
Капитан снял фуражку и, положив ее на стол, пригладил реденькие, седоватые волосы над крутым лбом с красной полосой от твердого околыша. Я смотрел в его полное, будто налитое лицо с большим, мясистым носом и думал: «Что ему рассказывать? Правду рассказать или соврать, результат все равно один: отберут права месяца на три в лучшем случае…»
— Что ж молчишь?
— А что тут особенного рассказывать? — пожал я плечами. — Ехал без путевки…
— Пьяный, — вставил капитан.
— Немного выпивши… — поправил я его.
— Допустим. Управление передал постороннему человеку…
— Я руку повредил…
— Где? — быстро спросил капитан.
Я молчал.
— Ну? — поторопил он меня. — Где вы поранили руку, и кто пробил вам голову? Быть может, была авария?
— Да, да… — уцепился я за его предположение.
— Вот и врешь. А я просил не врать. Нехорошо, Демин. Послушай, если ты совершил преступление, оно все равно раскроется, а если нет, зачем врешь?
— Курить можно? — спросил я.
— Можно. В армии служил?
— Да.
— Парень ты вроде неплохой. У нас за тобой ничего не числится… Натворил что — признавайся сразу, может, исправить еще не поздно, а будешь запираться — я с тобой вообще разговаривать ведь не стану. Посажу, и будешь сидеть до выяснения обстоятельств дела. Тебе такая перспектива улыбается?
— Нет, — сказал я. — Не улыбается.
— Ну так валяй рассказывай.
— Не знаю, с чего начать…
— А ты начни с самого начала, — посоветовал капитан.
— Ну ладно… Приехал я сегодня в гараж…
— Откуда?
— С карьера. Но это не имеет значения.
— Это мне судить, что имеет значение, а что нет. С какого карьера?
— С того, что на Лысой сопке… Но это, правда, к делу не относится. Поставил машину в гараж и вижу: кто-то у самоходки с переносной лампой возится. Есть у нас такой дед, старый совсем. Его так и зовут: дед Якушенко. Живет один. Сынов его в войну поубивали, а старуха умерла года два назад, что ли…