– Нет, не дадим, – покачал он головой. – Хватит, твоему обучению – конец. Все воспоминания о здешней жизни у тебя сотрут, начиная с того момента, как ты покинул свою Землю. Способности Путника мы тоже тебя лишим.
– Навсегда? – Перспектива была ужаснее, чем потеря зрения.
– Видимо, да. Мы не хотим, чтобы ты пострадал, понимаешь? Стоит Шагнуть – и тебя тут же засекут. Ты приведешь «хвост» или к себе на Землю, или сюда, в Интермир. Поэтому мы отправим тебя домой. Темпоральный дифференциал менять не придется: разница в твою пользу, времени там прошло немного.
В свое оправдание сказать было нечего. «Я вел их по выданным координатам, ничего не перепутал. Я не спасал своей шкуры», – со вчерашнего дня эти слова неоднократно слышали от меня самые разные люди.
Я задал единственный вопрос:
– Когда вы заберете у меня память?
Он сочувственно взглянул на меня:
– Уже.
Передо мной стоял незнакомец с разными глазами.
– Кто?.. – начал я.
– Прости.
И все погрузилось во тьму.
– Странная штука – амнезия, – доктор Уизерспун, наш семейный врач, принимал Головастика, лечил Дженни от ветрянки и зашивал мне ногу после прошлогоднего спуска в бочке по водопаду на реке Гранд. – Из твоей памяти выпало примерно тридцать шесть часов, если, конечно, ты не притворяешься.
– Не притворяюсь, – замотал я головой.
– Верю. Тебя всем городом искали, с ног сбились. Пожалуй, на этот раз Димаса все-таки уволят. Надо же такое учудить: разбросать школьников по городу, чтобы они сами выбирались. – Он посветил мне фонариком сначала в один глаз, потом в другой. – На сотрясение не похоже. Что ты помнишь до того, как пришел в полицию?
– Мы с Ровеной заблудились. Дальше – сплошной туман, как будто сон пытаешься ухватить.
Доктор Уизерспун пожевал губами, перечитывая записи в блокноте. У кровати запищал телефон. Врач снял трубку.
– Да, цел и невредим. Не волнуйтесь, милочка, подростки практически неуязвимы. Конечно, приезжайте за ним через часик. – Положив трубку, он что-то отметил в медицинской карте. – Твоя мама звонила. Так вот, память может вернуться, а может, воспоминания об этих тридцати шести часах навсегда останутся утраченными – пока непонятно. Между прочим, ты как-то усох. Что-нибудь беспокоит? Рассказать ничего не хочешь?
– Все время кажется, будто я что-то потерял, – ответил я. – А что – не знаю.
Все считали, что я притворяюсь. В школе поговаривали, что я доехал автостопом до Чикаго. От этого становилось не по себе – вдруг я и впрямь в Чикаго прокатился или куда подальше?
Про меня рассказали в одиннадцатичасовом выпуске местных новостей, включив туда интервью с мэром Хэнклем, начальником полиции и каким-то дедом, который вещал о том, что меня похитили инопланетяне.
Мистера Димаса не уволили. Выяснилось, что в каждую карточку с заданием был встроен отслеживающий чип, так что учитель все время знал, где находились ученики.
Все до одного – кроме меня. Красный мигающий огонек исчез с экрана ноутбука (мистер Димас кружил по городу на своем джипе, следя, чтобы мы не хитрили – ни общественного транспорта, ни родительской помощи) и больше не появлялся. Дядька с инопланетянами использовал факт исчезновения сигнала в качестве главного подтверждения своей версии.
Тед Рассел был в полнейшем восторге. Он упражнялся в остроумии, называя меня то мальчиком из тарелочки, то звездолетчиком, то Оби-Ван-Харкером, то еще как-нибудь. Мне стоило больших усилий не сорваться.
Моя новоприобретенная популярность мало чем отличалась от успеха циркового медведя. Кто набивался ко мне в друзья, а кто просто показывал пальцем в столовой.
На перемене после математики ко мне подошла Ровена Дэнверс.
– Признавайся, куда тебя занесло – к инопланетянам, в Чикаго или куда похлеще?
– Не знаю, – ответил я.
– Давай, выкладывай. Зря я на этом дурацком углу полчаса торчала, что ли? Не бойся, не проболтаюсь.
– Не знаю, – повторил я. – Самому бы понять. Ровена сердито сверкнула глазами.
– Ладно, как хочешь. Я думала, мы друзья. Не веришь – не говори, мне без разницы. – Она гордо удалилась.
Вдруг мелькнула мысль: «Я знаю, как ты выглядишь со стрижкой-ежиком». Это еще откуда?
Через пару дней после выпуска новостей Тед Рассел превзошел себя – не вынес, что мне уделяют столько внимания. Впрочем, может быть, его просто распирало, как скунса с зубной болью, и он не знал, на кого броситься.
Так вот, он подкараулил меня на перемене и со всей дури ткнул кулаком под ребра. Дальше все произошло почти мгновенно.
Я присел, сместив центр тяжести, отступил назад, выставил ногу вперед, встав в позу кошки (и не спрашивайте, откуда я ее знаю), зажал руку Теда особым захватом и выкрутил так, как она сама никогда бы не вывернулась. Подтянув его к себе, я ребром свободной ладони стукнул Рассела по затылку – он скорчился на полу от боли. Я выключил неизвестно откуда взявшийся автопилот вовремя, иначе последним ударом в серии я вырубил бы Теда навсегда (повторяю: понятия не имею, откуда мне это известно).
Рассел поднялся на ноги, глянул на меня, как на чудовище с зелеными щупальцами, и со всех ног бросился прочь из кабинета. Я замер, пытаясь сообразить, что произошло и как именно мне это удалось. Тело действовало автоматически, без всякого волевого усилия с моей стороны.
Хорошо, что никто не видел.
Так прошло недели две.
– Надо тебе почаще гостить у инопланетян, – заметил папа за ужином.
– Это почему?
– Одни отличные отметки, никогда такого не было. Поразительно!
– Да? – Особой гордости я не чувствовал. Учиться стало легче, словно в глубине души я понимал, что бывают задания не в пример труднее и что я еще много чего могу. Наверное, так чувствовал бы себя «Порше», осознавший, что он – не велосипед, но почему-то участвует в велогонках.
– Что это еще за «да»? – мама такое мимо ушей не пропустит.
– Ну… – Я неопределенно помахал вилкой с куском брокколи. Если почаще размахивать, никто не заметит, что ты не ешь. – Это же просто математика, английский, испанский, что там еще? Вот если бы гиперпространственная геометрия…
– Что-что?
Я прокрутил фразу в голове.
– Не знаю. Случайно вырвалось.
Стершиеся из памяти тридцать шесть часов иногда давали о себе знать. Проваливаясь в сон или, наоборот, просыпаясь, я чувствовал, что воспоминания рвутся на свободу: зудят, щекочут, тянут, ноют и всячески бередят душу. В голове чего-то недоставало, словно внезапно проклюнувшийся третий глаз закрылся навсегда.
И это полбеды. По ночам, когда сон не шел, мне было по-настоящему больно. Я лишился огромной и важной части жизни, вот только непонятно, какой именно.
– Джои! – позвала мама. – Похоже, из «Джои» ты уже вырос, скоро надо будет звать тебя «Джо».
По коже побежали мурашки. Вот, опять, – оно.
– Да, мам?
– Пригляди за малышом пару часиков, пока мы с папой за камнями съездим, а? Продавец сказал, что из Финляндии поступил один самоцвет – как будто для меня создан, а я даже названия такого не слышала.
Мама – дизайнер ювелирных изделий. Началось все с хобби, которое быстро перестало быть просто увлечением… В итоге вырученных денег хватило на пристройку к дому.
– Конечно, о чем речь!
Наш Головастик – отличный пацан, такой смышленый для полуторагодовалой крохи: не ноет (в смысле, без умолку не ноет), плачет только от усталости, не липнет без конца и любит, когда с ним играют.
Я отправился к нему в пристройку. Почему-то каждый раз на лестнице меня охватывал странный испуг – а что, если детской там нет?
Когда думать особо не о чем, в голову лезут всякие дурацкие мысли. Например, едешь домой после школы и начинаешь фантазировать, что, пока тебя не было, мама с папой взяли и переехали – ищи их теперь. С вами наверняка такое случалось – не один же я такой сумасшедший.
– Привет, Головастище! Ну что, потусим пару часиков? Во что играем?
– Пузырики! – тут же выдал он. Нет, не так: «Пузы-ылики!»
– Головаст, декабрь на дворе. Кто в такой холод пузыри пускает?
– Пузылики! – настойчиво повторил Головастик с ужасно расстроенным видом. По-настоящему его, кстати, зовут Кевин.
– Куртку надень. И варежки не забудь!
– Дя! – просиял он.
На кухне я намешал целое ведерко раствора: жидкость для мытья посуды, глицерин и растительное масло. Мы оделись и вышли во двор.
У Головастика есть два огромных кольца для пускания мыльных пузырей, только он не играл с ними с самого сентября. Пока мы их отыскали, пока отмыли от налипшей грязи – пошел снег. Большие пушистые хлопья, медленно кружась, опускались на землю.
– И-и! – нетерпеливо позвал Головастик. – Пузы-ылики! У-у!
Окунув пластмассовую палочку с кольцом в ведерко, я помахал ею в воздухе. Огромные мыльные пузыри, переливающиеся всеми цветами радуги, разлетелись в разные стороны. Головастик радостно залопотал на своем полупонятном языке. Натыкаясь на снежные хлопья, пузырьки поменьше лопались, а с пузырей-гигантов снежинки скатывались. Эти пузыри напоминали мне…
…что-то напоминали…
Что именно? Мозги раззуделись нестерпимо.
Головастик засмеялся, радостно тыча пальцем в весело скачущий пузырик:
– Ни-и!
– Точно! Похож на Тони. – Пузырь действительно был похож на… Память стерли, а Тони остался. Мыльный пузырь был точь-в-точь как… как мутныш, который…
«…многомерная форма жизни…»
Голос под зыбким небом, будто покрытым разводами гуаши…
Джей.
Джей, истекающий кровью на пересохшей земле после нападения чудовища…
Память вернулась. Вспомнилось все сразу, прямо там, во дворе у нашего дома, где мы с братишкой пускали мыльные пузыри среди раннего снега.
Я вспомнил. Вспомнил все.
Часть III
Глава четырнадцатая
Я снова мог Шагать.
Не спрашивайте почему. Может, прибор для стирания памяти дал осечку. Может, Тони оказался неучтенной, незапрограммированной переменной – или не распрограммированной?.. Неважно. Я стоял во дворе у дома, поеживаясь под мокрым снегом, братишка радостно носился вокруг, гоняя мыльные пузыри, а в голове фейерверком взрывались события, исчезнувшие было из памяти.
Вспомнилось все: круглосуточные тренировки, учеба, разношерстная компания однокашников, бесконечные вариации на тему облика Джои Харкера, крошечные сверхновые, то и дело вспыхивающие в искусственном глазу Старика, буйство красок и форм в Промежутке…
…учебное задание, которое закончилось катастрофой, потому что госпожа Индиго загнала всех в ловушку, а меня – только меня одного – вытащил Тони.
Я мелко дрожал, но не от холода. Машинально опуская пластмассовую палочку в ведерко и выдувая пузыри, я лихорадочно соображал, что же делать.
С удвоенной силой накатило отчаяние, охватившее меня по возвращении на Базу без товарищей по команде. Где они теперь? Что с ними сделали госпожа Индиго и лорд Догнайф? Что стало с ребятами? Нужно было срочно выяснить. И я знал, что могу. Способность Шагать вернулась, дорога через Промежуток открыта, формула пути к Базе ярко светится перед глазами. Я сумею туда попасть.
Вопрос, хочу ли.
Если покинуть эту Землю, есть риск больше сюда не вернуться. Как только я открою портал, ХЕКС и Бинария засекут меня – и потянутся сюда, в мой мир. Нас предупреждали, что каждый Путник обладает уникальным психическим почерком, по которому его можно выследить. В Бинарии я наверняка на контроле у тысячи последовательных устройств, которые мою конфигурацию не пропустят. В ХЕКСе с той же целью денно и нощно бдит отряд боевых магов. Нет, ни в коем случае нельзя подвергать опасности родных и друзей.
Если я обойдусь без Перехода, вероятность, что обе империи сунутся именно на нашу Землю, – один шанс из триллиона. Можно спокойно вырасти, жениться, обзавестись детьми, состариться и умереть, больше ни разу не услыхав про Альтиверсум.
Никогда больше не Шагать…
Не помню, говорил я или нет, но это особое умение доставляло мне радость: всегда приятно, когда умеешь что-то делать хорошо. Я знал, что открывать порталы в Промежутке, перебираясь из одного мира в другой, – это мое. Гроссмейстеры участвуют в турнирах не из-за денег и не ради самого состязания – им просто нравится играть. Математические гении для собственного удовольствия не цветочки разводят, а вертят в голове теории множеств или на ходу высчитывают число «пи» с точностью до какого-нибудь бесконечного знака после запятой. Пробудившиеся способности просились в дело, как мышцы спортсмена после вынужденного бездействия.
Не представляю, как жить дальше, если никогда никуда не Шагать.
Но о жизни без мамы, папы, Дженни и Головастика я тоже помыслить не мог. Один раз я почти решился, но тогда меня переполняла вина за погибшего Джея. Кто же знал, что все так серьезно…
Теперь я знал.
Один раз меня отбраковали, второй раз просто так не отпустят. Если сунусь на Базу – непременно отдадут под трибунал, хотя, может, у них для этого другое слово есть. Впрочем, если поставят к стенке – итог один, как расстрельную команду ни называй. Глаза, наверное, завяжут… О подробностях размышлять не хотелось.
Если остаться здесь, придется жить, сознавая, что сам спасся, а товарищей в беде бросил.
Зачем нас понесло пускать эти несчастные пузыри? Похоже, из-за них перемкнуло схему, блокировавшую мучительные воспоминания. Не то чтобы я, меньше зная, крепче спал, но раньше я хотя бы не вяз по уши в трясине угрызений совести.
Снегопад сменился холодным дождем. Как ни уговаривай себя, что по щекам сползают дождевые капли, дождь не бывает ни горячим, ни соленым. Хватит притворяться!
Кевин гонялся за мыльным пузырем, который летал выше других, примерно вровень с крышей гаража, рядом с дубом, раскинувшим голые ветви. Еще немного – и пузырик лопнет, рассеется мелкими брызгами.
Не лопнул.
Повисев среди ветвей, шарик двинулся к нам. Кевин носился, задрав голову и возмущенно вереща, потому что упрямый пузырик в руки не давался, а неуклонно приближался ко мне, хотя легкий ветерок дул совсем в другую сторону.
– Здравствуй, Тони.
Мутныш от удовольствия пошел оранжевыми разводами, метнулся куда-то за крышу. Я вывернул шею, пытаясь понять, куда он полетел, но тот скрылся из виду.
– Пузы-ылик? – жалобно протянул Кевин. – Пузы-ылик? Ни-и?
Я кивнул.
– Именно так, Головастище. Пора в дом.
Братишка вытер нос рукавом куртки.
Всю ночь я не спал, прикидывая, что делать. С родителями не посоветуешься – хоть они и замечательные, но воображения у них не хватит даже на одного неземного Джои. О бесконечном многообразии лучше не заикаться… Кто там еще остается? Одноклассники – исключено. Школьный психолог в прошлом семестре заработал нервный срыв и, рыдая, заперся у себя в кабинете. Замены ему пока не прислали. Учителя наши – как цирковые пони: в основном бегают по кругу. За пять месяцев потогонной системы на Базе я усвоил гораздо больше, чем они за всю жизнь. Пожалуй, только один человек во всей школе может выслушать мой рассказ, не позвонив в психушку.
Мистер Димас откинулся на спинку стула, ошеломленно рассматривая звукоизолирующие панели на потолке. Еще бы, такое не каждый день услышишь! Помолчав, он перевел взгляд на меня.
– В самом начале ты сказал, что случай чисто гипотетический…
– Ну, в общем-то, да, сэр. – Чтобы мистер Димас скорее поверил, я представил дело под таким соусом, будто все произошло с моим другом. – Мой друг, он сейчас типа между Сциллой и Харибдой[21].
Мистер Димас подозрительно глянул в мою сторону, и меня осенило, что выражение это я подцепил не в школе, а на Базе. Пришлось спешно выкручиваться из неловкой ситуации:
– Так что скажете? Как ему поступить?
Мистер Димас долго раскуривал трубку и ответил вопросом на вопрос:
– Согласно информации, полученной на Базе, Вселенная отпочковывает миры-двойники, только когда принимаются действительно важные решения, верно?
– Примерно. Сразу не скажешь, что важно, а что – нет. Не зря ведь считается, что трепет крыльев бабочки в Бомбее может вызвать торнадо в Техасе. Если бабочку раздавят, не дав ей взлететь…
Мистер Димас кивнул и пристально посмотрел на меня.
– Джо, у меня к тебе есть необычная просьба.
Меня в последнее время все чаще называли Джо, а не Джои. Я еще не привык.
– Конечно, мистер Димас.
– Разденься до пояса.
Я удивленно моргнул, пожал плечами и согласился. Зачем ему это понадобилось – не знаю. В любом случае в схватке со мной – честной или нечестной – ему не выстоять. Между прочим, меня это особо не радовало.
Без колебаний я снял куртку и футболку. Мистер Димас внимательно оглядел меня, жестом показал, что можно одеваться.
– Ты стал крепче, мускулы появились – не чрезмерные, но для твоего возраста вполне достаточные. Такая генетическая программа – пока все в рост уходит.
Я ждал. Предпринимать что-то было рано. Должен же он когда-нибудь ответить на мой вопрос…
Наконец учитель сказал:
– Согласен, у гипотетического друга сложная ситуация – куда ни кинь, всюду клин. По сути, ему надо решить, что важнее: счастье (и даже жизнь) отдельно взятого человека или судьба бесконечного числа миров?
– Но ведь я… то есть он не знает наверняка, что миры пострадают!
– Он знает, что такая вероятность существует. Пойми меня правильно. Очевидно, что придется принять нелегкое решение. А борода некоторым идет, – заметив мое недоумение, он пояснил: – Если не бриться, то не встретишься взглядом со своим отражением в зеркале.
Я кивнул, понимая, о чем он, и чувствуя, что он прав. В мыслях появилась четкость. В голове прояснилось, но большого облегчения это не принесло.
– Мистер Димас, вы обалденный учитель!
– Спасибо. Школьный совет несколько другого мнения, хотя, говоря обо мне, слово «обалдел» они употребляют часто.
Улыбнувшись в ответ, я собрался уходить.