— Я совсем ничего о вас не знаю, — выпаливает он.
Она кивает, обдумывая этот пассаж.
— Существуют группы поддержки, — говорит она.
Сарказм. Или, может, острота. Трудно сказать.
— Сильвер, — представляется он и протягивает руку. Которую она пожимает.
— Я знаю, кто вы.
— Правда?
— Вы — парень, который приходит сюда каждые выходные и, как шпион, прячется за полками, пока я пою.
Он чувствует, как заливается краской.
— Простите.
— Ничего.
Он просто должен сказать что-нибудь умное.
— Мне нравится, как вы поете.
Теперь ее черед краснеть.
— Это всего лишь детские песенки.
— Знаю. И тем не менее.
— Что ж, спасибо.
Повисает пауза. Как, черт возьми, все это должно происходить? Люди встречают друг друга каждый день. Они разговаривают, гуляют вместе, целуются, трахаются, влюбляются, создают семьи, и все это потому, что смогли продраться сквозь эту первоначальную замкнутость и неловкость. Он жалеет, что они не напились.
— У меня не очень получается.
— Что именно?
— Говорить с вами.
— У многих это не очень хорошо получается. Видели бы вы моих родителей.
— Не уверен, что готов к этому.
Она криво усмехается, потом смотрит ему в глаза, по-настоящему смотрит на него, пытаясь его разгадать.
— Странный разговор.
— Простите.
— Да нет, все нормально.
Она все еще смотрит ему прямо в глаза. Вообще-то это смущает. Он понимает, какая это редкость, как мало людей в его жизни действительно смотрят на него вот так. Наверное, в этом больше его вины. Последние годы похоронили его чувство уверенности в себе, и он не знает, как снова его обрести. И вот теперь Лили смотрит на него, и в ее взгляде есть и мудрость, и страдание, а в застенчивости — какая-то смелость, нечто теплое, что привлекает его так же, как и ее пение. Он угадывает в ней глубокую доброту, мягкость, которую ему хочется раскрыть и оберегать. Стать лучше. Он бы мог стать лучше ради нее.
Лили странно смотрит на него.
— Вы знаете, что произнесли все это вслух, да? — спрашивает она.
Когда она об этом говорит, он задним числом слышит свой голос.
— Теперь знаю, — отвечает он.
Они с Кейси идут домой под проливным дождем, укрываясь маленьким зонтом. Он обнял ее за плечи, ее рука как раз пришлась на его талию, мимо несутся машины, со свистом взметывая струи воды с залитых улиц, и Кейси, хохоча, снова проигрывает весь разговор, она красивая, счастливая и она — его, и он хочет остановить этот момент и жить в нем вечно.
Глава 48
На Грустном Тодде темные очки, в ушах — оранжевые затычки, еще на нем красные плавки и синие ласты, и он нарезает положенные круги в бассейне. И так — каждое утро, пятьдесят дорожек в бассейне «Версаля», покуда там еще посвободнее, позже выполнить норму будет невозможно. Несмотря на столь красочное облачение, плывет он с мощью и грацией, сильно контрастирующими с его обликом невостребованного зануды.
Раскаленное солнце только-только выползает из-за здания. Джек, Оливер и Сильвер молча сидят у воды и наблюдают за заплывом Грустного Тодда.
— А у меня рак, — объявляет Оливер.
Джек и Сильвер разом поворачиваются к нему.
— Вот черт, — говорит Джек.
— Рак чего? — уточняет Сильвер.
— Толстой кишки.
— Это же лечат, да? — Джек.
— Врачи сдержанно оптимистичны.
— Когда ты узнал? — Сильвер.
— Месяца полтора назад.
— Что?! — Джек.
Оливер смотрит на Сильвера и расплывается в улыбке.
— Ты типа меня уел.
Сильвер грустно улыбается.
— Прости, старина.
— Ты столько времени уже знаешь, а сообщил только сейчас? — гневно бросает Джек.
— Я проходил химию. Хотел посмотреть, как она подействует.
— И как она подействовала?
— Опухоль значительно уменьшилась. Теперь хотят делать операцию.
Джек, крайне недовольный, откидывается на спинку шезлонга.
— Значит, вы, ребятки, собрались умереть и бросить меня одного в этой заднице? Таков ваш план?
Оливер смеется.
— Нет, такого плана нет.
— А какой есть? — спрашивает Сильвер.
Оливер выпрямляется и пристально смотрит, как Грустный Тодд совершает невыносимо безупречный переворот вольным стилем в дальнем конце бассейна. Все мы до этого были другими людьми, думает Сильвер.
— Я бы хотел повидать детей, — говорит Оливер. — Перед операцией.
Сильвер с Джеком обмениваются взглядами. Оливер никогда еще не заговаривал с ними о детях.
— А где они? — спрашивает Сильвер.
— Все дочки живут на Западе. А сын в Джерси. Джек кивает и поднимается с шезлонга.
— Окей, я поведу.
Оливер смотрит на него.
— Что, прямо сейчас?
Джек смотрит на них сверху вниз, натягивая рубашку.
— Вот именно, прямо сейчас. Из вас двоих кто-то может откинуться в любую минуту. Мне с вами даже в люди выйти теперь неспокойно. Это какая-то партия невезучих, — он устремляется к дому. — Встречаемся в холле через тридцать минут.
Оливер с Сильвером провожают его взглядом.
— На самом деле, — говорит Оливер, — он ведь все это всерьез, от первого до последнего слова.
Сильвер смеется, и Оливер тоже. В бассейне Грустный Тодд делает переворот на 180 градусов и плывет в обратную сторону, в точности, как этот мир.
Сын Оливера, Тоби, живет в Лонг-Бранч, на побережье Джерси. На дорогу уйдет часа два с половиной. День идеальный для поездки в кабриолете Джека — на небе ни облачка, а недавний дождь сбил удушливую влажность, пропитавшую воздух, — и несмотря на невеселую цель их путешествия, все они невольно воспринимают ее как дорожное приключение. Кейси тоже едет за компанию, сидит сзади с Сильвером, подставив лицо солнцу, глаза закрыты, в ушах — наушники с музыкой. Сильвер сидит, упершись коленками в сиденье Джека, наслаждаясь тем, как ветер, волнами налетающий поверх лобового стекла, мягко бьет его в лицо.
Когда они добираются до Лонг-Бранча, ветреного и пыльного, Оливер не может найти дом. Покуда он пытается сориентироваться, они какое-то время кружат вверх-вниз по тихим улочкам, застроенным большими, вальяжными на вид домами. Джек предлагает забить адрес в навигатор, но Оливер утверждает, что и сам сможет его найти, и не желает прибегать к вспомогательным средствам, как будто это станет слишком явным доказательством десятилетнего разрыва. Но в конце концов он сдается и списывает адрес с телефона, на лице застыло разочарование.
Два поворота направо, и они оказываются у большого комфортабельного дома с Г-образной пристройкой и берегом моря метрах в четырехстах от сада. Это абсолютно идиллический дом, почти искусственный в своем непринужденном совершенстве. Оливер присвистывает.
— Отреставрированный георгианский особняк, пять спален, три с половиной ванные комнаты, только после ремонта, вид на океан. Вот это я понимаю, серьезная недвижимость.
— Кем работает твой сын? — спрашивает Сильвер.
— Пишет детские книги.
— И, видимо, делает это весьма неплохо.
Оливер неотрывно глядит на дом из окна машины, все глубже сползая с кресла.
— По-моему, мне сейчас станет плохо.
— Тебе уже плохо, — сообщает Джек. — Поэтому-то мы здесь.
— И тем не менее, — говорит Оливер.
Потом открывает дверь и его рвет прямо на тротуар.
— Ой, ну в самом деле, Оливер! — говорит Джек, отводя взгляд.
Кейси наклоняется вперед и легонько поглаживает Оливера по спине, жест, кажущийся Сильверу тем более широким, что она едва с Оливером знакома, и он чувствует, как ком подступает ему к горлу.
— Зря мы сюда приехали, — говорит Оливер, забираясь обратно и вытирая рот поднятой с пола салфеткой. — Думаю, надо сваливать.
Кейси смотрит на Сильвера, взглядом умоляя его вмешаться.
— Ты что, шутишь? — недоумевает Джек.
— Простите, — говорит Оливер, все еще слегка зеленого цвета. — Это было ошибкой.
— Чушь собачья! — громко выпаливает Сильвер.
Джек и Оливер дружно оборачиваются, не привыкшие к такой уверенной голосовой подаче с его стороны.
— Это не ошибка. Ошибки уже давным — Давно сделаны. Мы все их совершили. И с тех пор беспрестанно за них расплачиваемся. Я не знаю, что произошло у тебя с сыном. Но что бы это ни было, это уж точно не хуже, чем то, как я поступил с Кейси…
— Я спал с его невестой.
Это заставляет Сильвера умолкнуть. Это заставляет их всех умолкнуть, даже тех, кто и так не проронил ни слова.
— Черт, Оливер, — говорит Джек. — Сильвер тут нам наяривал отличную напутственную речь, и надо ж было тебе взять и все испортить.
— Мне жаль.
— Я остаюсь при своем, — продолжает Сильвер. — Ты не можешь позволить своим ошибкам определять твою жизнь. Ты уже слишком долго за них расплачиваешься. Ни один ребенок не должен остаться без отца. И если твой сын пожелает и дальше стоять на своем, это будет уже его трагедией. Но твоя задача как отца позволить ему сделать этот выбор. Ты не можешь сделать его за него.
— Черт, Оливер, — говорит Джек. — Сильвер тут нам наяривал отличную напутственную речь, и надо ж было тебе взять и все испортить.
— Мне жаль.
— Я остаюсь при своем, — продолжает Сильвер. — Ты не можешь позволить своим ошибкам определять твою жизнь. Ты уже слишком долго за них расплачиваешься. Ни один ребенок не должен остаться без отца. И если твой сын пожелает и дальше стоять на своем, это будет уже его трагедией. Но твоя задача как отца позволить ему сделать этот выбор. Ты не можешь сделать его за него.
Оливер долго смотрит на Сильвера, потом переводит взгляд на дом.
— Он, наверное, просто скажет, чтобы я убирался прочь.
— Если и так, ты отправишься домой, зная, что хотя бы попытался.
Оливер тяжело кивает и снова открывает дверцу машины.
— Удачи, — говорит Кейси.
Они все неотрывно наблюдают за тем, как Оливер идет длинной извилистой дорожкой к дому.
— У него уже шесть недель рак, и он нам ничего не сказал. Это как вообще? — говорит Джек, качая головой. — Что, черт подери, с ним не так?
— То же, что и со всеми вами, — говорит Кейси, глядя, как Оливер звонит во входную дверь.
— И что же это? — спрашивает Джек, поворачиваясь к ней, но Кейси умолкает, не склонная объяснять, что же она имела в виду.
Дверь открывает высокая стройная женщина в спортивном костюме. Подле нее стоит маленький мальчик. При виде него Оливер на мгновение цепенеет. Женщина что-то говорит ему, но Оливер не может оторвать глаз от своего внука. Он что-то говорит мальчику. Тот отвечает, и Оливер печально кивает.
Женщина бросает быстрый взгляд в сторону машины, где сидят Джек, Сильвер и Кейси. Все трое улыбаются и смущенно машут ей. Она машет в ответ — это хороший знак? — и исчезает за порогом, оставив Оливера наедине с внуком. Через секунду к ним присоединяется коренастый мужчина в футболке и шортах цвета хаки. Это Тоби. Семейное сходство слишком очевидно, вплоть до одинакового рисунка плеши на голове. Отец и сын с минуту стоят, внимательно рассматривая друг друга. Как и жена, Тоби бросает взгляд на машину, и все трое снова машут. Но Тоби не машет в ответ. И тут Джек вжимает в пол педаль газа, и машина с визгом срывается с места. Сильвера и Кейси отбрасывает на спинку сиденья.
— Джек! — орет Сильвер. — Что за чертовщина?!
Джек отвечает, перекрикивая рев мотора и унося их прочь от дома:
— Его сын будет настоящим мерзавцем, если вышвырнет его, зная, что старика некому подвезти.
Сильвер должен признать, что он прав — определенный резон в этом есть.
Джек доезжает до пляжа и даже находит в багажнике пару одеял. Сильвер покупает в палатке бутерброды и газировку, и, глядя на прибой, они уписывают ланч. По случаю выходного народу много. Люди почуяли приближение осени, хотя до нее еще пару недель. Он смотрит, как Кейси собирает волосы в хвост и подставляет лицо ветру, и испытывает привычную теперь боль. Это же было так просто, думает он, делать такие вещи: брать ее с собой в поездки, на море, в кино. Куда угодно. Не то что бы он беспрерывно занят гастролями по миру. Он был здесь, но до него было не достучаться.
Он ложится на спину и закрывает глаза, пытаясь унять нахлынувшее вдруг отвращение к самому себе.
— Только не умирай, — говорит Джек.
— Постараюсь.
Чуть позже Сильвер и Кейси шагают босиком вдоль моря, и солнце светит им в спину. Кейси бросает куски хлеба чайкам, которые хватают его прямо на лету, делая крутые виражи и резко уходя в сторону.
— Я опять спала с Джереми, — говорит она.
Она ждет его реакции, но на него не глядит, смотрит куда-то вдаль. Странно, что она сообщает ему это, впрочем, нынче у них вообще все странно, и шум прибоя будто приглушает резкие повороты их разговора, делая все чуть безопаснее, чем обычно.
— Это произошло тогда, на вечеринке, перед тем как появились вы с мамой. Я пришла рассказать ему о ребенке, но кончилось тем, что переспала с ним.
— Почему? — говорит он.
По тому, как она обдумывает ответ, он понимает, что задал правильный вопрос.
— Наверное, мне просто захотелось почувствовать себя обычным подростком, понимаешь? Хотелось почувствовать, каково это было бы, не окажись я беременной, если бы я могла еще какое-то время покуролесить, закрутить легкий роман, первый секс и так далее.
— Я понимаю.
— Да, потому что, если уж говорить про легкий роман, то с этим я сильно напортачила.
— У тебя полно других впереди.
— Полно? Ты что, меня за шлюху держишь, что ли?
— Ты понимаешь, о чем я.
Она улыбается.
— Как думаешь, сын Оливера простит его?
— Не знаю. Не все такие всепрощающие, как ты.
— Это верно.
— Спасибо, — говорит Сильвер, — что ты не ставишь на мне крест.
— О, да я уже ставила, — говорит она, беря его за руку. — Просто не довожу дело до конца.
Он улыбается, и они продолжают лениво брести вдоль берега, как люди, у которых нет никаких особых дел и определенных целей.
Когда они приезжают забрать Оливера, он сидит на крыльце рядом с Тоби и с внуком на коленях. Еще один мальчик постарше сидит с другого бока.
— Выглядит многообещающе, — говорит Джек.
Они наблюдают за тем, как Оливер поднимается, неохотно спустив с колен внука. Он поворачивается к Тоби, и они натянуто обмениваются парой слов и рукопожатием. Оливер протягивает руку и нерешительно касается плеча сына. Это такое неловкое, почти робкое движение, что у Сильвера внутри все сжимается от жалости. Он многое знает о разбитой любви, что порождает потребность в таком вот контакте.
Оливер садится на корточки, чтобы обнять внуков. Младший отодвигается и целует его в щеку. Даже в машине им слышно, как нежным, тоненьким голоском он произносит:
— До свидания, дедушка.
Оливер садится в машину, и Джек трогается.
— Ну, — говорит Джек, — как все прошло?
— Он меня не прогнал, — отвечает Оливер.
— Потихоньку-помаленьку…
Оливер кивает и отворачивается к окну, за которым окраины сменились торговыми центрами и светофорами, а затем и многокилометровой автострадой Гарден-Стейт-парквей. Все притихли, отдавшись шумному потоку ветра в кабриолете, который мчит по хайвею под управлением Джека, и только то и дело подрагивающие плечи Оливера выдают, что он тихо плачет, притулившись у окна автомобиля.
Когда они отъезжают с придорожной стоянки чуть к северу от Ньюарка, Джек спрашивает, приедет ли сын на операцию Оливера.
— Он про это не знает, — отвечает тот.
Джек недоверчиво глядит на Оливера.
— Ты что, не рассказал об операции? Даже не упомянул об операции?
— Как-то к слову не пришлось.
— А как насчет рака? Тоже не пришлось?
— Не хотелось манипулировать.
Джек так врезает по тормозам, что они дружно съезжают со своих сидений. После чего он поворачивается к ним лицом, не обращая ни малейшего внимания на то, что машина стоит прямо посреди дороги.
— Я хочу официально заявить, что вы оба обращаетесь со своими болезнями с совершенно головокружительной степенью невменяемости. Один не удосуживается сделать операцию, которая спасет ему жизнь, другой держит в тайне от друзей и родственников свой рак. Ну просто сил нет, Господи Иисусе!
Сзади сигналит машина, потом злобно объезжает их. Джек приподнимается и громко кроет матом водителя.
— Успокойся, — говорит Сильвер.
— Пошел ты, Сильвер! — раздраженно бросает Джек. — Пошел ты со своей разорванной аортой и своими дурацкими проникновенными монологами, от которых всем становится неловко.
— Джек… — призывает Оливер, когда еще один автомобиль, сигналя, объезжает их.
— И ты туда же, Оливер, — все больше распаляется Джек. — Пошел ты со своими гребаными секретами про рак и своими старческими избитыми разговорами. Тебе пятьдесят шесть, черт возьми! Спустись на землю! — Он переводит взгляд с одного на другого, снова садится на место и хмуро глядит вдаль. — У меня есть бывшая жена, которая не прочь, чтобы я умер, и восьмилетний внебрачный сынишка, которого вырастили в полной убежденности, что я антихрист, — мрачно говорит он. — У меня нет семьи. Вы моя чертова семья. И уж поверьте, я сознаю всю плачевность этого факта, но другого не дано. И меня достала ваша легкомысленность на тему смерти. Смерть — самое нелегкомысленное, что вообще существует. И если вы двое бросите меня тут одного только потому, что вам было в лом позаботиться о себе, как всем нормальным людям, я уж поставлю себе за правило каждую чертову неделю навещать ваши треклятые могилы только ради того, чтобы поссать на них.
Для пущей убедительности он сам себе кивает, снова заводит машину, и они продолжают путь.
— Простите, — произносит он, словно отвечая запоздалым мыслям.