– А этого никто не знает! Ни про себя, ни про других, – легко ответил Павел. – Даже те, кто составляет гороскопы.
– В гороскопы я не верю, – сообщила я.
– И правильно! – кивнул он. – Это я тебе как астроном говорю. Астрологи, чтоб ты знала, из тринадцати зодиакальных созвездий одно – Змееносца – замолчали и забыли, чтобы не путать счет: двенадцать месяцев – двенадцать созвездий.
– Хотя иногда гороскопы совпадают с реальностью, – подумав, добавила я.
– Тоже правильно, – снова кивнул Павел. – Это я тебе говорю как физик. Все, что может случиться, когда-нибудь непременно случается!
– Но не всегда именно в то время, в том месте и с теми людьми, которым это было обещано! – добавила я, и Павел с готовностью поднял бокал:
– Так выпьем же за закономерные случайности!
– Вроде нашего знакомства? – с улыбкой уточнила я и попробовала вино.
Оно оказалось вкусным, и я без колебаний осушила бокал.
Золотой напиток разлился по жилам, расслабляя колени и нервные узлы.
– Сейчас еще и мозговые извилины распрямятся! – ворчливым голосом старой дуэньи пообещал внутренний голос, недовольный моим поведением.
– Как думаешь, если выпить много вина, это сойдет за промывание мозгов? – со смешком спросила я Павла и прислушалась к своим ощущениям.
Я думаю, каждому мыслящему существу периодически необходимо проводить дезинфекцию черепной коробки от накопившихся там «тараканов». Неприятные мысли имеют свойство забиваться в самые темные уголки, и выгнать их оттуда очень и очень непросто. А ждать, пока они сами вылезут, бывает некогда…
Оп! Горячая волна восхитительного белого бордо вымыла из моего подсознания какую-то препротивную мыслишку. Я выцепила ее за подергивающуюся лапку и с брезгливым любопытством рассмотрела: что тут у нас такое?
Это было воспоминание в продолжение темы сомнительных предсказаний.
Некоторое время назад на каком-то гламурном сайте в Интернете я наткнулась на крайне мерзкий тест, предлагающий любопытным дамочкам узнать, какими они будут в глубокой старости. Сделать это можно было очень просто, загрузив свою любимую фотографию в специальную компьютерную программу. Несложное моделирование, элементарный морфинг – и гладкое девичье лицо в считаные секунды превращается в морщинистую физиономию отвратительной старухи!
Я не воспользовалась любезным предложением скроить себе личину Бабы-яги по индивидуальной мерке. Я также не поняла, чего ради был придуман этот виртуальный аттракцион. Чтобы осадить горделивых прелестниц зримым напоминанем о тленности и бренности физической красоты?
Но сейчас я вдруг сообразила, что тот отталкивающе неприятный тест в отдельно взятом случае может оказаться полезным.
– Ты извинишь меня? Я должна срочно позвонить, – поспешно поставив бокал, сказала я Павлу и потянулась за мобильником.
В Ницце было около восьми вечера. Значит, в родных широтах без малого шесть – самое время проверить, как Санчо выполняет мой наказ отбывать в офисе полный рабочий день.
– Добрый вечер, Анна Ивановна! – подкупающе радостно приветствовал меня помощник.
Успел, хитрец, взглянуть на определитель номера и взять правильный тон!
– Молодец, вольно! – одобрительно хмыкнула я. – Что слышно, как у нас дела?
– В ваше отсутствие ничего интересного не происходит, скучаю, люблю, жду!
– Паршивец, – пробормотала я. – Ничего не происходит, говоришь? А Тамара больше не приходила?
– Она несколько раз звонила. – Санчо заговорил нормальным голосом, без придурковатой лихости. – Я объяснил, что вы сейчас в отъезде, но ее делом занимаетесь, так что результаты будут позже. Ведь будут?
– Будут, будут, – подтвердила я без всякого энтузиазма. – Санчо, тебе срочное задание. Отсканируй фотографию Марины – она у меня в кабинете, к рамке монитора подклеена – и немедленно пришли файл на мою электронку.
– Уже бегу!
– Жду.
Я выключила телефон, убрала его в сумку и выжидательно посмотрела на Павла:
– Пожалуй, я бы выпила еще немного этого замечательного вина!
– А почему немного? Зачем немного? – Он живо наполнил бокалы. – Во Франции много вина, можно пить сколько хочешь!
– Тогда выпьем за желания, в которых мы себе не отказываем!
После второго бокала в голове моей стало пусто и звонко. Мысли растворились, а чувства проснулись, и ужин прошел на редкость мило и славно. Вопрос «Быть иль не быть мне с Павлом нынче ночью?» не возник ни у меня, ни у него: мы оба были уверены в ответе.
Что может быть лучше полного взаимопонимания?
Разве что результативное взаимодействие!
Будучи именно таким, Павла оно утомило больше, чем меня. Я проснулась на рассвете, чувствуя себя бодрой, свежей и полной сил, а он еще спал как убитый. Я могла бы помочь убитому восстать, но за ночь золотой туман от редкого белого бордоского в моей голове рассеялся, сглаженный рельеф извилин восстановился, и неотвязные мысли заскулили, как голодная Зизи. Их надо было насытить информацией, и я взяла в кровать ноутбук.
Ожидаемое письмо от Санчо пришло еще вчера, в половине седьмого вечера по Москве. Я отметила, что верный помощник ради выполнения срочного начальственного задания задержался на рабочем месте на целых полчаса, и поставила ему это в заслугу. И фотографию он отсканировал в хорошем качестве, и приложить ее к письму не забыл. Молодец, амиго Санчо!
Отвратительный тест «Посмотри на себя в старости!» по-прежнему торчал на гламурном сайте, как мерзкий нарост на красивом теле. Я загрузила фото юной Марины Тарасовой в программу и очень скоро получила почти точную копию снимка дряхлой Герофилы.
– Что и требовалось доказать, – произнес мой внутренний голос.
Зацикленная программа в режиме морфинга безостановочно осуществляла превращение: красавица – чудовище – красавица – чудовище… Трансформация происходила постепенно, как если бы реального человека непрерывно снимали видеокамерой на протяжении пятидесяти лет, а потом ускорили запись настолько, что годы сжались в секунды. Девичье лицо на экране на глазах теряло свежесть, черты его расплывались, подбородок обвисал, от наружных уголков глаз частым веером и от крыльев носа вертикальными линиями бежали ручейки морщинок, лоб собирался в складки, рот сморщивался, скулы заострялись, беззубая челюсть западала, вялые щеки покрывались пятнами и проваливались… Смотреть на это было невыносимо.
Дождавшись, пока старуха Герофила Бесфамильная вновь превратится в девушку Марину Тарасову, я нервно стукнула по «горячей клавише» и остановила бесконечный процесс. Вот только увеличить фотографию Марины на весь экран у меня не получилось: вокруг вертикального снимка остались темно-синие поля, которые неприятно напоминали зловещую темную рамку.
В сердцах я закрыла ноутбук и опустила его под кровать, чтобы Павел, проснувшись, не подумал, будто я полезла в Интернет от скуки. Это могло его обидеть, а я не люблю обижать приятных мне людей без существенного к тому повода. Прятного мне человека я охотно чем-нибудь порадую. Например, вниманием!
Я села рядом со спящим Павлом, протянула руку и кончиками пальцев легонько погладила его лоб. Потом плавно скользнула по виску на щеку, коснулась подбородка, на мгновение убрала руку и вновь опустила ее, мягко накрыв надбровные дуги. Очертила тот же полукруг по другой половине лица. Всей ладонью с легким нажимом провела по шее к плечу и снова увела руку вверх, чтобы спустя секунду пальцами пробежаться по груди.
– Боже, как приятно! – не открывая глаз, расслабленно пробормотал Павел и сделал безуспешную попытку поймать своей неловкой лапой мою порхающую ручку.
– Я знаю! – шепнула я, остановив раскрытую ладонь в сантиметре над его телом.
– Я чувствую твою руку! – удивленно сказал он. – От нее идет такое живое тепло… Ты как будто заряжаешь меня энергией!
– Я ею с тобой делюсь, потому что у меня ее сейчас переизбыток, – мурлыкнула я, опустив ладонь на миллиметр ниже, чтобы встревожить волоски на его груди.
Павел блаженно вздохнул. Я понимающе улыбнулась. Вроде ничего особенного – такие легкие, в общем-то, невинные прикосновения, а какой эффект! Когда с искренним чувством нежности и симпатии касаешься тела мужчины, которого тебе уже есть за что поблагодарить, возникают какие-то особые токи. Несколько минут такой тихой ласки – и наступает настолько гармоничное состояние физического и эмоционального равновесия, что человек чувствует себя абсолютно счастливым. Как если бы он парил, бестелесный и невесомый, на мягком ванильном облаке или плыл в спокойной теплой воде – и этот всепоглощающий комфорт не только внешний, но и внутренний.
– Я сейчас усну, – пробормотал Павел.
– Это вряд ли, – шепнула я и откинула в сторону одеяло, укрывавшее его ниже пояса.
Потом мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и его рука отдыхала на моем бедре, а моя голова покоилась на его плече. Но кратковременное чувство единения, ощущение нашей пары как гармоничного целого, системы самодостаточной и замкнутой на себя, как великий змей алхимиков, меня уже покинуло.
Потом мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и его рука отдыхала на моем бедре, а моя голова покоилась на его плече. Но кратковременное чувство единения, ощущение нашей пары как гармоничного целого, системы самодостаточной и замкнутой на себя, как великий змей алхимиков, меня уже покинуло.
Наверное, в союзе с таким мужчиной, как Павел, можно жить долго и счастливо. Но слово «счастье», как я его понимаю, происходит от слова «часть» и означает совокупность множества необходимых и обязательных составляющих. Счастье – это когда есть здоровье, любимое дело, мечты, заботы, близкие люди, маленькие и большие радости, а также проблемы, которые успешно решаются, тревоги, которые сменяются облегчением, и войны, которые приводят к победам… Счастье – это гармония. Но лично у меня иногда возникает непреодолимая потребность взять резкую диссонирующую ноту, потому что космоса во мне гораздо больше, чем гармонии: как минимум в той части, которая относится к будущему, он совершенно хаотичен… И мне это, признаюсь, нравится.
– Ты о чем-то думаешь? – неожиданно спросил Павел.
– Как ты догадался?
– Твои ресницы меня щекочут. Ты часто моргаешь – значит, не спишь и напряженно мыслишь.
– Мыслю, – согласилась я. – Следовательно, существую.
Я заворочалась и села так, чтобы видеть его лицо.
– Я хочу тебя попросить…
– Проси! – разрешил он.
– Боюсь, это не доставит тебе удовольствия, – я вздохнула. – Павел, расскажи мне о свой сестре. Когда она умерла и как?
Павел тоже сел в постели.
– Это и в самом деле очень неприятная тема. Но, наверное, я должен тебе рассказать. Слушай…
Эву Вишнич-Петрович-Негуш в женской гимназии города Вроцлава называли просто Эвой Вишнич. Эва сама так захотела – неловко было выделяться среди одноклассниц многоэтажной фамилией, которая даже не умещалась в узкую строку классного журнала. Собственно, тройную фамилию упрямо и гордо нес по жизни только отец Эвы, остальные члены семьи предпочли максимально адаптироваться к новой родине. Живешь в Польше – будь поляком!
Вроцлав – типичный польский городок – никогда особо не привлекал туристов, но жить в нем было приятно. Особенно восьмилетнему Павлу Вишничу, который из-за скарлатины на целый месяц получил «увольнительную» в школе и, сидя в карантине, разлученный с друзьями-приятелями, развлекал себя как мог.
Отличным «домашним» развлечением было изводить старшую сестру – умницу, отличницу, до отвращения хорошую девочку. Шалопай Павел называл ее зубрилкой и коварно выдергивал закладки из книжек, для сохранения переплетов аккуратно обернутых в цветную бумагу. Книги громоздились на столе Эвы высокой башней. Девушка расстраивалась: на поиски нужной страницы уходило время, а ей его и так не хватало! В дополнение к основным школьным предметам Эва усиленно изучала французский и итальянский, и строгий учитель, у которого она брала частные уроки, не скупился на трудные задания.
В комнате Эвы по стенам висели длинные бумажные свитки со словами для запоминания, а на столе всегда лежала раскрытая тетрадь с очередным незаконченным переводом. Если прилежная ученица не зубрила слова и не корпела над текстами, то читала в оригинале французские романы, специально подобранные для нее учителем. А когда ее красивые светло-карие глаза краснели от усталости, Эва падала на кровать, закрывала глаза и подолгу слушала итальянские арии или французский шансон – по настроению. Просторная нижняя полка громоздкой полированной конструкции, совмещающей функции тумбы и радиолы, была до отказа забита большими бумажными конвертами с пластинками, и добрый учитель то и дело давал Эве послушать что-то новенькое.
Учителя своего, немолодого и некрасивого пана Ковальского, Эва боготворила.
– Павлик, он такой умный! Такой замечательный! Он столько знает! Пан Гжегош – удивительный человек! – говорила она братцу, прижимая к высоко вздымающейся груди очередной роман, полученный от удивительного пана Ковальского.
Родители Эвы очень гордились школьными успехами дочери, но не давали себе труда поинтересоваться, чем же так привлекают ее уроки французского и итальянского. Никто даже не задумывался – о чем те книги, которые она читает запоем? Подходят ли они для молодой невинной девушки? Пан Гжегош Ковальский работал во Вроцлавской женской гимназии много лет и считался очень хорошим учителем. У него была прекрасная репутация: почтенный старик, одинокий вдовец, высокообразованный, но не кичливый. А ведь даже местный ксендз признавал, что классическую латынь пан Гжегош знает не хуже, чем разговорный польский!
И только Павел, от скуки и из вредности то и дело менявший бумажные обложки на любимых романах Эвы, мог увидеть на книжных корешках названия романов и имена авторов: сначала это были Жорж Санд и Бальзак, потом Мопассан, Шодерло де Лакло и даже маркиз де Сад… Но маленькому Павлику эти имена ни о чем не говорили. Он досрочно ушел на летние каникулы и радовался свободе, пусть даже ограниченной карантином.
Тем более что днем за соблюдением Павликом предписанного доктором режима присматривала мать, а ночью его никто не контролировал. Предполагалось, что вскоре после ужина «больной» с кислым видом и стаканом молока «на сон грядущий» удаляется в свою комнату под крышей, чтобы лечь в постель и тихо проспать до утра. Хитрый Павлик эту наивную версию взрослых всячески поддерживал. Он обходил членов семьи с дежурным поцелуем, кротко желал всем спокойной ночи, трогательно просил «не забыть разбудить его к завтраку» и на ходу свободным кулачком тер «слипающиеся» глаза. Проверять, уснул ли милый мальчик на самом деле, никто и не думал.
А Павлик, вернувшись к себе, выключал свет, подходил к окну и ждал, пока уедет отец. Старший Вишнич (точнее, Вишнич-Петрович-Негуш) охранял гаражный кооператив и заодно следил за уличным освещением – зажигал фонари.
Едва заднее колесо отцовского велосипеда скрывалось за углом, Павлик открывал окно, пошире распахивал створки и садился верхом на подоконник, с которого открывался хороший вид на ближние дома в кипени цветущей черемухи и сирени.
Улица «На Гробли», хотя и расположенная в довольно оживленном месте вблизи вокзала, утопала в зелени и была необыкновенно уютной. В мае месяце в зарослях проникновенно пели соловьи, и им карикатурно вторили лягушки. Людских голосов слышно не было: жизнь в провинциально уютном Вроцлаве с наступлением темноты замирала до утра.
Убедившись, что его никто не видит, Павлик вылезал на карниз. Держась руками сначала за подоконник, а потом за просторный деревянный ставень, он подбирался к водосточной трубе и по ней ловко спускался вниз. Труба была гладкая, но упасть и разбиться мальчик не боялся: внизу стояла большая деревянная бочка, полная дождевой воды. Иногда в нее с плеском падали кусочки штукатурки из-под ног Павлика, но сам он не сорвался ни разу.
Далеко от дома мальчишка не уходил. Обычно он садился на берегу пруда, откуда виден был ночной город, и наблюдал за тем, как за черным зеркалом водной глади поочередно зажигаются фонари и бегут по сложным кривым живые огоньки – автомобили. Это было завораживающее зрелище. Булыжные улицы, слипшиеся разноцветными боками «пряничные» домики, их островерхие крыши с трубами и флюгерами, высокий шпиль костела, горбы многочисленных мостов – в темноте подробности городского пейзажа делались неразличимыми. На виду оставались только разновеликие и разноцветные огни, которые разгорались, мерцали, двигались – жили. Павлику нравилось представлять, будто он смотрит в мощный телескоп на ночное небо. Или еще лучше – летит в открытом космосе!
В конце шестидесятых редкий мальчишка не думал, что еще чуть-чуть – и в космическое странствие можно будет сорваться так же легко, как сбежать с урока… Город Вроцлав, на вид вполне традиционный, был скорее новым, чем старинным, и веяния времени не обошли его стороной.
В тот майский вечер Павел воображал себя пилотом космического корабля. По открытому участку на другой стороне пруда быстро прошел трамвай с прицепным вагоном. Его окна были ярко освещены, и можно было представить, что это несется сияющая комета. Надо было только сильно прищуриться, чтобы светящиеся окна смазались в одну сплошную огненную линию…
Два отнюдь не небесных тела, которые прошли гораздо ближе, чем трамвай, Павлик заметил только потому, что темные силуэты заслонили ему «вид на космос». По голосам смышленый мальчишка узнал свою сестру и ее учителя, но они беседовали на чужом языке, так что смысла их разговора он не уловил. Отметил только, что голос учителя журчит ласково, а Эва отвечает неуверенно и с запинками. Не очень-то она преуспела в своем любимом французском!
Никогда больше Павел Вишнич-Петрович-Негуш из Вроцлава не слышал голоса своей сестры. В тот самый вечер Эва Вишнич бесследно исчезла. Пропал и почтенный старый учитель пан Гжегош Ковальский – точно испарился, без предупреждения бросив работу, учеников и дом, полный самых разных вещей и странных книг.