Отклоняясь в сторону нужной нам грунтовой дороги, я взял правее. На пути вновь начал попадаться тростник. По счастью, он рос здесь небольшими участками, которые вполне удавалось обходить.
Уже почти выйдя на дорогу, я в очередной раз глянул в «ночник»[14] и обомлел. На одном из находившихся на левом фланге деревьев отчетливо просматривалась человеческая фигура.
«За нами ведут наблюдение?» Мелькнувшая в голове мысль преобразовалось в желание подать команду к бою, она же заставила пригнуться. Мой маневр тут же повторили и все остальные. Затем появилась мысль применить бесшумник, но что-то меня снова остановило, возможно, тому виной была все та же пресловутая тишина. Если на дереве находился вражеский наблюдатель, то почему по нам до сих пор не открыт огонь? И почему не поднят по тревоге личный состав?
Я поднял руку, в свете звезд Козлов должен был ее видеть, затем плавно опустил ее вниз, показывая «садись», и когда тот сел, указал направление особого контроля. Евгений тут же взял темную тень на прицел, а я с оружием на изготовку крадучись направился к замершей на дереве фигуре. Шел и одновременно всматривался: человек стоял на ветвях, слегка приподняв правую ногу и ухватившись левой рукой за идущую над его головой ветку. Стоял и не предпринимал никаких действий, будто спал. И это, кстати, меня как раз нисколько не удивляло: если люди спят на посту стоя, то почему бы кто-то не мог делать этого, привязавшись к стволу дерева? Разгадка «спящего» обнаружилась, когда до него оставались считаные метры и сквозь фигуру начали просвечивать звезды. Я глухо выругался: каким-то образом часть листьев на дереве сплеталась в невероятный узор, образующий отчетливую человеческую фигуру. Еще раз мысленно выругавшись, я вернулся к своей подгруппе и продолжил путь.
Глава 15
Признаться, это не слишком приятная прогулка, когда ты каждую секунду ожидаешь летящей в тебя пули. Я старался быть как можно внимательнее, но все же, если бы не раздавшийся храп, мы бы так и оставили за своей спиной тройку вражеского охранения, но нам повезло: один из часовых всхрапнул. Это и решило их участь. Я остановил группу и, стараясь ступать как можно осторожнее, совершенно неслышно подобрался к спящим. Несмотря на ночную тишину, три выстрела из «ПСС» прозвучали практически бесшумно. Хотя лично мне казалось, что от этих щелчков сейчас пробудится вся округа. Это как с тем же тепловизором – держишь его в руках, и его гудение кажется оглушительным, но стоит его положить и отойти в сторону на пять шагов, как звук исчезает полностью. А время шло, до момента «Ч» оставалось совсем немного времени, а мы все еще не вышли на ударную позицию. Следовало поторопиться. Но торопиться я не стал. Главное, как мне думалось, не начать слишком рано и не подвести товарищей, а минутой позже ничего страшного – не опоздаем. Пока с атакованных объектов передадут сообщение, пока руководство сообразит, что к чему, и отдаст команду на поднятие тревоги, пройдет не одна минута. Так что однозначно какое-то время у нас еще было, и спешить я не стал. И все же, по счастью, на точке, с которой удавалось разглядеть все три зенитно-ракетных комплекса, мы оказались вовремя. Тютелька в тютельку.
«Расходимся», – показал я знаками, и когда все, выстроившись в одну линию, положили гранатометы на плечи, взял на прицел зенитно-ракетный комплекс, стоявший в центре игиловских позиций.
«Как швейцарские часы», – мелькнула мысль, прежде чем я нажал спуск одноразового гранатомета. Ориентируясь на меня, отработали и остальные. Не все выстрелы попали в цель, но два из трех ЗРК оказались уничтожены сразу, и только третья, самая дальняя, установка пока оставалась неуязвима.
– Огонь по третьей! – уже не таясь, гаркнув во всю свою командирскую глотку, скомандовал я. – Пулеметчики, огонь!
Вкинув второй «РПГ» на плечо, я снова выстрелил. Грохнуло и справа от меня, и слева, и три снаряда – три реактивные гранаты – понеслись к единой цели. И почти сразу три огненные вспышки расцвели на корпусе американского «Пэтриота». Тут же занялось топливо, и следом землю потряс еще один, гораздо более мощный, взрыв.
– По казарме! – скомандовал я и опустошил имевшийся у меня третий одноразовый гранатомет.
И сразу в нескольких местах ночь окрасилась вспышками ответных выстрелов.
– Отходим! – скомандовал я. Задачу мы выполнили, теперь следовало «сделать ноги».
– Федотова зацепило! – Крик Козлова перекрыл выстрелы.
– Радиостанции, всем включить радиостанции! – спохватился я, с началом боя хранить радиомолчание стало бессмысленно.
В свете разгорающихся пожаров из поврежденной казармы выбегали люди, кто-то из них падал, попадая под наши пули, кто-то делал это сам и открывал ответный огонь. Ночь окончательно расцвела. Трассеры, разрывы гранат и ВОГов, с шипением улетающие в небо осветительные ракеты. Противник опомнился и теперь стягивал силы, охватывая нас неровным полукругом. И я понял, что без помощи нам отсюда не вырваться.
– Илья, они в твоем распоряжении, придави их! – то ли попросил, то ли потребовал я. В любом случае наши, похоже, только этого и ждали. Не успела моя последняя фраза отзвучать в эфире, как во фланг противника полетели пули. Далекие, не слишком прицельные, но все же заставившие агрюш на время забыть о преследовании и озаботиться собственными задницами.
– Уходим, в темпе! – Я поменял магазин и вслед за пулеметчиками начал отступление. Козлов уже ломился сквозь тростник, проламывая дорогу, Мухин тащил на себе раненого Олега, затем бежали все остальные, колонну замыкал я.
– Машины! – предупредил Нигматуллин, первым заметивший мелькнувшие на горизонте фары.
«Черт, вот гадство! Как они так быстро отреагировали? Или случайное совпадение? Хотя что это меняет?» – одна за другой мелькают мысли. Мысли мыслями, но надо действовать.
– Ускориться! Быстрее, ребята, быстрее! Стас, – окликнул я Нигматуллина. – Помоги Косте.
– Я, есть! – тут же отозвался тот, и в отсветах пожарищ я увидел подбежавшего к Мухину Станислава. Вдвоем они подхватили раненого и потащили его вперед.
Мы отходили с максимально возможной скоростью, но машины приближались слишком быстро.
– Женя, уводи ребят! Серый, Глеб, – я остановил пулеметчиков, – вон на тот взгорок вперед, бегом! Шибче, ребята, шибче! – скомандовал я и первым начал подниматься вверх. Вспомнив про ведущего бой Болотникова, нажал кнопку тангенты.
– Болото, как обстановка?
– Сложная и напряженная, – отшутился Илья (со стороны леса продолжали нарастать выстрелы).
– Начинай отход! – приказал я, понимая, что свою задачу подгруппа Ильи выполнила – с базы мы вырвались. А дальше уже как повезет – подъезжающая колонна оказывалась вне досягаемости его оружия, помочь нам он ничем не мог. – Жди нас на основном пункте сбора. Не появимся по времени, выводи людей самостоятельно. Как понял? Прием.
– Принял, – просто, коротко, никаких там: «А как же вы? Без вас мы не уйдем!» – четко, по-военному. Принял и пошел выполнять. Так и должно быть. Тем более что через позиции охранения ЗРК ребятам не прорваться, а идти вокруг, навстречу нам, долго и потому бессмысленно. Пока дойдут, мы либо уйдем в лес, либо на подходах к нему лежать и останемся.
Глава 16
Только вбежав на взгорок, замечаю, как тяжело дышится, ощущение такое, будто я только что километр за рекордное время отмахал. Вершинка слегка покатая, под ногами трава, снизу, частично закрывая обзор, вытягиваются верхушки тростника.
«Вот тут и заляжем, – замелькали мысли. – Дорогу должно быть видно хорошо, а нас в темноте не сразу заметят. Вот огонь откроем, тогда по полной и получим. Нам их только остановить, прыть, так сказать, сбить, азарт остудить, чтобы в погоню сразу не бросились. А мы тут долго не задержимся – знай только «попа, попа, держи мои ноги». Кажется, эта поговорка раньше звучала как-то иначе, вот только как, хоть убей, не помню, но смысл правильный.
Я опустился на землю, автомат к плечу, ствол в сторону приближающихся фар, слева и справа от меня распластались пулеметчики.
– Сергей, Глеб, максимально длинными очередями, – требую я. – Понятно?
– Так точно! – отзывается Чебуреков, и я слышу, как он гремит лентой – перезаряжается, и правильно делает. Пусть заряженная лента целиковая будет. Машины совсем близко, свет фар бьет в оптику, как бы не засветить, но не должно, последние модификации ночных прицелов вроде бы светоустойчивые. Домой вернемся, надо будет повнимательнее инструкцию прочитать. Никогда не любил заниматься изучением матчасти, а вот, глядишь ты, желание появилось. К чему бы это? Я бы сейчас вообще многое бы поизучал, древнюю историю, например. Будь у меня вторая жизнь, я бы в археологи пошел. Раскопки, тайны всякие. Поездки в разные страны опять-таки. Эх. Что-то уж больно быстро эти машины подъехали…
– Огонь! – кричу я, и мой автомат выплевывает длинную очередь. Перестук пулеметов заглушает все остальные звуки. Гаснут фары, но факелом взвивается вверх пламя, образовавшееся на месте ближайшего автомобиля – бронебойно-зажигательные пули моих пулеметчиков не оставили ему шансов. В ночи сверкают многочисленные вспышки выстрелов – противник открыл беспорядочный огонь во все стороны. Сверкают в воздухе огненными росчерками трассирующие пули. От второй машины тянется вверх черный дым, через секунду ее охватывает пламя.
– Уходим! – кричу я добивающим ленты пулеметчикам, мы поднимаемся и бежим вниз, по склону взгорка шлепают пули. Нас заметили. Но поздно – обратный скат надежно защищает нас от врагов, жаль, что временно. Бежим вперед.
– Ложись! – кричит Чебуреков, и я слышу, как рубит тростник ударившая впереди очередь. Нас не видят, но количественное преимущество врага позволяет ему стрельбой наугад перебить нас как куропаток. Одна надежда на везение.
– Бежим! – командую я, вскакиваю и со всей дури несусь дальше. Слышу, как тяжело дышат мне в спину мои пулеметчики. Срезаемый пулями, валится вниз тростник. Еще немного, и мы выйдем к лесу. Светает. Черт, нам еще предстоит преодолеть небольшой открытый участок. Сорок метров, какие-то сорок метров… «Сороковые роковые», – вспомнилось так некстати. Бегу дальше. За спиной крик боли, шум падающего и ломающего тростник тела.
– Мать твою за ногу! – мысль вырывается звуком.
– Командир! – пронзительный голос Глеба перекрыл звуки выстрелов. – Серегу ранило!
Мог бы и не орать, я и без него понял, что дело плохо.
– Глеб, пулеметы хватай! – кричу, а сам, не разбираясь, куда и как ранило Чебурекова, наклоняюсь, хватаю его обмякшее тело, взваливаю на плечо и чувствую, как трещит позвоночник.
– Серый, до чего же ты тяжелый! – вырывается звуком очередная мысль.
Чебуреков что-то сквозь стон невнятно бормочет. Надо было бы обезболивающее сделать и рану перевязать. Если, не дай бог, артерию задело, то угроблю парня. А если на месте перевязывать начну, угроблю всех троих. Каждая секунда дорога. По вспышкам видно, что за нами бегут. Твари! Прокофьев вскидывает пулемет.
– Не стреляй! – приказываю я. Нас не видят, тростниковые стебли и еще не рассеявшиеся утренние сумерки надежно скрывают нас от глаз противника. Игиловцы бьют наугад. Глеб понимающе кивает. В предутренней мгле его раскрасневшееся лицо кажется темно-серым. Тяжело переставляя ноги, я пытаюсь бежать. Хорошо хоть, мы выбрались на тропинку, протоптанную ушедшими с Козловым разведчиками. Дышать тяжело, на губах привкус железа. Остановиться, отдохнуть нельзя. А впереди еще открытая прогалина, с которой мы и ушли на крюк. Метров сорок, кажется, где-то так. Пять секунд, даже меньше, это если на беговой дорожке и в кроссовках. Моя стометровка – двенадцать секунд. Сколько мне понадобится времени, чтобы преодолеть ее сейчас? Что-то больно бьет по голени. Надеюсь, это была какая-то вывернувшаяся из-под ноги коряга. Но даже сквозь усталость чувствуется, как по коже течет что-то мокрое. Какие глупые мысли, как может что-то течь что-то не мокрое? Кровь… значит, попали… Но я бегу, значит, царапина. Почти ранили, а почти не считается. Немного потерпеть…
– Сдавайтесь! – по-русски орет установленный на крыше одной из машин мегафон. Ага, счас, сука, разбежался! Только ботиночки почищу и рот розовой водой прополощу. Твари! Нам бы только полянку перескочить, а там лесок, даже если не оторвемся, будет где укрыться, а оборону держать мы можем. Учили. Хрен вы нас возьмете, сволочи! Упасть бы на краю поляны, передохнуть, а потом рвануть со всей дури! Да кто же мне передохнуть позволит? А если упаду, подняться смогу ли? Легкие уже на хрип изошли. Ничего, еще немного, по-любому немного. Так и так. Либо… либо. А вот и полянка. Господи, помоги!
– Глеб, давай, Глеб… Не смотри на нас… в лес уходи. – И как некую заманушку: – Прикроешь нас оттуда… понял?
– Ага, ага… понял, понял… – хрипит Прокофьев и начинает меня понемножку обгонять. Дается ему это с трудом – два пулемета и стрессовость ситуации его изрядно вымотали. «Давай, Глеб, давай», – мысленно прошу я и всем корпусом вываливаюсь под взоры преследователей. Но прежде чем они успевают открыть по нам прицельный огонь, из лесных зарослей по игиловцам слаженно бьет автоматно-винтовочный залп.
«Козел, блин! Сказал же, уходи! – негодую я с нескрываемой радостью. Агрюши падают, кто-то – ища укрытие, кто-то – не ища больше ничего. Они мечтали о гуриях, но их тела теперь в крови, рвоте, моче, экскрементах. Кому что досталось. Кому-то только кровь, кому-то все скопом. Грязь и кровь, кровь и грязь – одно не бывает без другого. Посеешь ветер, пожнешь бурю. Буря сметает все.
Я достигаю первых деревьев и падаю. Легкие разрывает кашлем. Голень ноет болью. Блин, Чебуреков же! Он без сознания, и уже достаточно светло, чтобы осмотреть его раны. Рядом задыхается Глеб, но его пулемет бьет почти не останавливаясь. К нам бегут. Встаю на колени, достаю промедол, нахожу только одну рану – пулевая в голову. Черт! Убираю обезболивающее обратно в коробочку. Достаю ИПП (индивидуальный перевязочный пакет). Дрожащими руками рву упаковку. Начинаю бинтовать, чувствуя, как кто-то делает то же самое с моей голенью. Значит, все-таки достали. Фигня, жить буду!
– Товарищ старший лейтенант, – голос радиста звучит как из колодца, – надо уходить.
– Уходим… – Мои легкие сейчас лопнут, я захлебываюсь нестерпимым кашлем. Летящие в нас пули лежатся все точнее. – Глеб, вперед. Пошли… – кашляю. – Пошли!
Тороплю, жду, когда понесут раненого, и сам спешу следом. Тело дрожит от перенапряжения. Боже, мы в лесу! Знаю, что нас все равно станут преследовать, но радуюсь, будто все уже закончилось. Козлов отдает какие-то команды, я не вмешиваюсь, у меня нет сил, надо немного отдышаться. Слава богу, задачу мы выполнили! Но у нас два трехсотых, черт бы побрал! Что с того, что мы выполнили задачу? Выполнили, да, а зачем? Зачем нам эта задача? Сдалась она нам! Этот мир чужой. Чу-жооой. С большой буквы чужой, и все тут чужое. Распроклятуще чужое, и нечего из-за этого людей ложить! Но, с другой стороны, наши двойники сейчас, поди, тоже рискуют жизнями. Они уж точно себя не спрашивают: Зачем? Почему? Они лучше, чем мы, они правильнее. ИГИЛ несет зло, а зло нужно побеждать.
– Командир, – в микрофоне слышится голос Болотникова. – Мы идем навстречу.
– Что? – сегодня погода такая, что ли, никто не выполняет моих приказов, а я еще радовался: «Принял к исполнению, не задавал вопросов». Вот потому-то и не задал, что сразу выполнять не собирался. Навстречу он идет, вошь ядреная!
– Командир, мы близко!
И молчащему, но прекрасно слышащему нас Козлову:
– Козел, не перестреляй нас, – просит Болотников, явно нарочно путает ударение кликухи.
– Я тебя потом дома убью! – обещает командир головного разведывательного дозора.
– Заметано! – смеется в ответ Илья. И тут нас настигают очереди.
– Ложись, ложись! – Мухин падает за дерево. Грохот его автомата вклинивается между очередями противника.
– Отходи! – кричит начавший прикрывать его Нигматуллин.
С рук бьет из «ПКМ» Прокофьев.
– Отход! – приказываю я и прикрываю пулеметчика. Первые солнечные лучи освещают бегущих по лесу игиловцев. На них знакомая форма. Нет, это не ИГИЛ, это американцы. Сказал бы, что разница невелика, кого бить, если бы амеры не были лучше обучены. Их не так уж и много, несколько десятков. Но у меня от двух БК осталось семь магазинов. Немало, но для затяжного боя недостаточно. Сомневаюсь, что у ребят больше. Начинаю по полной экономить патроны.
– Жека, не останавливайся, – голос Болотникова звучит совсем рядом, – беги дальше. Командир, – это уже по рации, – не останавливайтесь. Давайте, давайте. Пусть прут!
– Принял. Отходим, отходим. – Мой зам неплохо замаскировал свою подгруппу. Конечно, я устал и острота зрения упала, но пройти буквально по головам и не увидеть?! Молодцы! И когда только успели? Четыреста метров вперед протянем и ждем. Ждем все, кроме тех, кто несет раненых, – они идут дальше. Значит, остаемся: я и Прокофьев. В голову приходит мысль, что я так и не доложил о выполнении задания. На первой же остановке Синюшникова за хобот, без доклада не будет авиации. Не будет авиации – не будет ничего. Я побежал вперед, догоняя радиста, помогавшего тащить раненого Чебурекова.
– Синяк, связаться с «Центром», доложить… – требую я.
– Я уже, – выдает пыхтящий от усталости Синюшников.
– Что – уже? – естественно, я понимаю, о чем речь, но требую подтверждения собственной догадке.
– Доложил: задание выполнено, запросил поддержку. – Отчет полный, не придерешься.
– Тебе кто команду давал? – попытался все же рявкнуть я, но получилось нечто жалостливо-хриплое.
– Вас не было, и я решил, все равно докладывать надо, и доложил. – Все-таки в его голосе слышится хоть какое-то извинение. И что с ним делать? Вот ведь. Какие-то бойцы у меня чересчур самостоятельные стали. Рога кому-нибудь одному пообломать…