От его речей у Агнесс вспыхнули щеки.
– Умоляю, Чарльз, не обобщай так! Ведь наша королева его внучка! А она сама доброта и любезность, так радушно меня принимала.
– Агнесс права. Или прекратишь нести крамолу, или я спущу тебе шкуру, а Агнесс обошьет ее канителью. Не отдавать же тебя, в самом деле, палачам.
Угроза не возымела действия, и Чарльз продолжал витийствовать из-за шторы.
– Да таких психопатов даже в Бедламе не сыщешь! Вечно старине Джорджу мерещились наводнения. А когда он не прятался от воды на крыше, то лез с объятиями к дереву, приняв его за датского короля…
– Дерево обнять бывает приятнее, чем иного человека, – поделился мнением мистер Линден.
– А кто такая Эмили? – спросила Агнесс. – Король меня с нею перепутал.
Бормоча имена, Джеймс начал загибать пальцы, сжал кулаки и принялся по новой. Наконец большой палец задергался, подсказывая правильный ответ.
– Должно быть, прозвище принцессы Амелии, пятнадцатого отпрыска короля. Амелия была любимицей отца. Когда она сгорала от лихорадки, он места себе не находил, а как ее не стало, окончательно погряз в безумии.
– Да он из безумия вообще не вылезал. Резвился в нем, как лягушка в кувшине с молоком, а брызги на парламент летели. И потомки его немногим лучше, – снова надерзил Чарльз. – Но довольно о ганноверцах. Не стоят они того. Расскажи, что там за монах рядом с ним отирался.
Но Агнесс так дрожала от волнения, что не могла двух слов связать. Только после чашки горячего чая, за которой, вопреки порядку старшинства, был послан сам наследник рода, к девушке вернулась способность связно излагать мысли.
Пока она говорила, Джеймс держал ее за руку и ободряюще поглаживал, сожалея, что не может позволить себе большего. Обнять бы ее, прижать к груди, предлагая защиту, утешение и все, чего она ни попросит. Он и сделал бы так – если бы был уверен в ее чувствах. Иначе его объятия покажутся ей стальными тисками, и она забьется в них, как пойманный в силки кролик.
Однажды он пытался удержать ее насильно. Его слепящий, как пурга, гнев истаял от крошечного, но неколебимого огонька ее любви – любви к другому мужчине. Прикрывая тот огонек ладошкой, Агнесс пронесла его сквозь метель, и он освещал ей дорогу до Уитби. А вернулась она с потухшим взором. Все в ней выгорело. Сколько раз он заглядывал ей в глаза, надеясь разглядеть хоть что-то, хоть одну случайную искру от того огня, но не видел ничего, кроме золы.
Агнесс была достаточно деликатна, чтобы припрятать золу за каминным экраном – изысканным, богато украшенным вышивкой, – но при виде него Джеймс едва справлялся с отчаянием. Веселость Агнесс казалась ему натянутой, а та предупредительность, с которой она выполняла малейшую его просьбу, не находила отклика в сердце. Он вспоминал, как она опаздывала к завтраку на полчаса, как дописывала отсебятину в его проповеди. Тогда она упоенно бунтовала, теперь же обеими ногами стояла на той первой, заросшей терниями дороге, что ведет прямиком к райским вратам. Как в землю вросла – не сдвинешь.
Может, оно и к лучшему, думал ректор Линден-эбби. Скоро они вернутся обратно в приход, он – в ризницу, она – в воскресную школу, учить крестьянских девочек петь гимны и вышивать благонравные изречения на полотенцах. Жизнь потечет размеренно. Их приключения в Лондоне останутся чем-то вроде надорванной страницы в семейной Библии – чем-то, что заставляет поморщиться, но, по большому счету, ничего не меняет. Засыпая рядом со своей женушкой, ректор начнет наконец видеть сны, подобающие его сану – о венчаниях, десятинах и жареном гусе на День архангела Михаила. А не о скачках посреди ночи, когда звенит смех женщины, самой дерзкой и отважной из всех, и луна серебрит ее разметавшиеся кудри… При пробуждении ему не придется слизывать кровь с искусанных губ…
– Хочешь еще чаю?
Агнесс помотала головой. Она была слишком поглощена своими злоключениями. Монах, повстречавшийся ей у черного входа, наверняка и был тем самым убийцей. Поняв, что узнан, он имел дерзость послать ей воздушный поцелуй, прежде чем раствориться в воздухе. Когда же он взмахнул рукой, она заметила, как из-под рукавов его грубой рясы взметнулись кружева. У монаха были кружевные манжеты! Ничего более странного и неподобающего она не видывала отродясь.
– Кружевной монах из Ордена Святой Коклюшки, – протянул лорд Линден. – Вот кузина и досиделась за пяльцами.
– Все было именно так, как я говорю!
– А фестончики у него на рясе были? А прищепка-паж, чтоб задирать подол для коленопреклонения… Оу! Дядя! – Он осторожно потрогал затылок, к которому приложилась тяжелая десница опекуна. – В Итоне хоть заранее давали знать, когда бить будут.
– Вот и оставался бы в Итоне, где жизнь текла так благостно, – заметил Джеймс, оборачиваясь к Агнесс. – Что до монаха, то я озадачен не меньше твоего. Ты разглядела его в точности? Не могли те кружева как-то проступить сквозь него, скажем, если они послужили ему фоном?
– Он стоял перед забором, а кружева на заборах не растут. Так как же они могли послужить ему фоном?
– Что, если их повесили для просушки?
Воспитанница посмотрела на него так, словно он заявил, что звезды прибиты к небу гвоздями.
– К-кружева? Да чтобы постирать кружева, нужно взять бутылку объемом не менее пинты, обвязать ее льняным полотнищем, закрепив его несколькими стежками, после чего аккуратно обмотать вокруг бутылки кружево и уже в таком виде прополоскать мыльной водой, а как сойдет грязь, выставить бутылку на солнце, а просохшее кружево бережно, дюйм за дюймом, отлепить и, разгладив его между страницами альбома, придавить грузом!
– Раны Христовы, – потрясенно выдохнул Чарльз и схлопотал еще один подзатыльник – за упоминание имя Божьего всуе.
Пастор потер карающую длань. Мальчишка начинал всерьез действовать ему на нервы, а тут еще расследование в который раз зашло в тупик. Хотя, говоря откровенно, в тупике оно пребывало с самого начала.
– Не знаю, что и думать. Ряженый какой-то, а не монах!.. Так. Погодите-ка! А ведь это, в самом деле, может быть маскарадный костюм.
Агнесс согласно закивала, радуясь течению его мысли. Наконец-то прорыв!
– Что ж, поднимем полицейские архивы и выясним, не совершались ли убийства непосредственно во время маскарада. Но одно мне ясно как день – мы имеем дело не с настоящим монахом. Носить кружевную сорочку под рясой было бы извращением любого монастырского устава и издевательством над самой идеей усмирения плоти…
Не договорив, мистер Линден застыл, пораженный догадкой.
«Извращением», – повторил он, беззвучно шевеля губами.
Издевательством.
Боже правый!
Братья из Медменхема.
2
Агнесс никак не могла взять в толк, почему бы им не навестить лорда Мельбурна сразу после воскресной службы. То есть днем, в то самое время суток, которое справочники по этикету застолбили для визитов. А вовсе не ночью, как предлагал мистер Линден. Это неприлично, и так дело не пойдет.
На протяжении службы, растянувшейся на два часа, над ее капором нависало грозовое облачко. Девушка ерзала, фыркала и раздраженно сопела.
Вся эта возня не могла не раздражать Джеймса. В церковь Святого Георгия, что на Ганновер-сквер, он пришел с той целью, с какой актеры ходят к конкурентам на спектакли – посмотреть, чем тут можно поживиться. Что ставят, как обустроена сцена, сопровождается ли декламация жестами, а если да, то какими.
В особенности мистера Линдена интересовали проповеди. Свои он брал преимущественно из шеститомника «Британская кафедра: собрание проповедей выдающихся богословов». А когда и этот запас исчерпал себя, поступил так же, как скуповатая кухарка обходится со спитым чаем – высушил и заварил по новой. Теперь ему интересно было узнать, откуда проповеди берет коллега. Не из головы же, в самом деле. Десятины и требы едва ли оставляют время на столь легкомысленные упражнения с пером. Он захватил блокнот, готовясь законспектировать текст, а в свободное время поломать над ним голову, но не мог сосредоточиться. Фырканье Агнесс отскакивало от стройных колонн с золотыми капителями и рассыпалось по полу, выложенному черно-белой плиткой. Как можно писать в такой обстановке?
Конечно, Агнесс вправе злиться, раз уж он не потрудился обосновать свое решение. Но как объяснить подобное барышне? Пришлось сказать, что у него есть свой резон. 13 ноября – памятная дата для бывшего премьера, но ее значение многократно возрастет после заката солнца. Джеймс ведь тоже разузнал, откуда берет истоки осведомленность Мельбурна о потустороннем.
В качестве премьера Мельбурн ему совершенно не запомнился. Прихожане, правда, роптали в кабаке, что если бы Мельбурн оторвал седалище от кресла и сделал что-нибудь по поводу чего-нибудь, в стране наступило бы благоденствие. Так нет же, его кредо: «Пусть все будет, как есть». И придерживается этого правила он как в политике, так и в частной жизни.
Так вышло и с королевой. Лорд Мельбурн стал первым наставником этой юной особы, едва только переступившей порог детской. И сразу к ней прикипел. Со слезами умиления он следил за всем, что бы ни делала его протеже – примеряла ли она корону святого Эдуарда или кушала баранью отбивную. А когда его правительство потерпело крах, с вежливым поклоном отступил в тень. С тех пор он почти не видится с королевой, ведь бывшим премьерам не положено давать монархам советы. Вот он и не стал навязывать Виктории свое общество. Пусть все будет, как есть.
Или не пусть?
«Она не забыла его. А он – ее».
«Какую игру вы затеяли, милорд?» – мысленно вопрошал Джеймс, возвращаясь домой под аккомпанемент девичьих вздохов.
Чем ближе они подходили к дому, тем сильнее становилось возмущение Агнесс. Увидев в окне гостиной Чарльза, превратившего подоконник в любимое логово, она залилась краской. Не то чтобы мисс Тревельян считала поход в церковь тяжкой повинностью. Она как раз и была из тех редких счастливцев, на кого не нападает зевота, стоит им переступить порог храма. Но почему ей пришлось плестись по слякоти четыре квартала, пока Чарльз отсиживался в тепле?
Лорд Линден наотрез отказался выполнять свой долг христианина. По его словам, в Итоне он наслушался проповедей и настоялся на коленях на год вперед. Должна же и его набожность взять выходной! Он не преминул добавить, что в прошлом веке религии вообще уделялось меньше внимания. Тогда только методисты распевали гимны по амбарам, а народ если и шел в церковь, то лишь затем, чтоб погреть босые ноги на устланном тростником полу. Аристократы и вовсе не знали, с какого конца открывать молитвенник. Вот сами спросите у лорда Мельбурна, как пойдете к нему вечером! Он все подтвердит. Сколько раз его заставали храпящим в церкви, куда его на аркане тащила королева!
Дерзкие речи обошлись мальчишке в две затрещины и распухшее ухо, но неволить его дядя не стал. Стоило только вспомнить себя в его возрасте… О, что это было за время!.. Пусть шалопай перебесится. Перед вступлением в палату лордов ему все равно придется признать себя членом англиканской церкви, иначе путь в политику ему заказан.
А ведь из Чарльза получится первоклассный тори. Такой, какие рождаются раз в столетие. Тори защищают монархию от новомодных веяний, а уж по части консерватизма Чарльз всех оставил позади. Он по-прежнему был верен Стюартам.
Политические пристрастия племянника мистер Линден ставил себе в укор. Он помнил, как вдвоем они вернулись с кладбища, где рядом с одной свежей могилой появилась вторая. Меньше чем за месяц мальчик потерял и отца, и деда. Раньше горничные хватались за голову от его проказ. Теперь он стал тенью прежнего себя, не мог не то что смеяться, а даже голос поднять. Дяди он дичился, замирал в его присутствии, как мышь-полевка при виде скользящей крылатой тени. Наверное, наслушался сплетен о том, как мистер Линден спровадил на тот свет обоих титулованных родственников. И боялся, что он следующий.
Нужно было вытаскивать мальчика из этого оцепенения, пока оно панцирем не сомкнется вокруг него. Но как? И тогда Джеймс вспомнил про библиотеку. Сколько раз книги скрашивали его одиночество и поверяли ему свои тайны.
По воле судеб, первой книгой, что легла на колени Чарльзу, была история якобитских восстаний. Мальчишки любят читать о походах и сражениях, рассудил Джеймс и оказался прав. Весь вечер племянник просидел в кресле, листая страницу за страницей и – о, чудо! – болтая ногами, а поутру его голос звенел, когда он пересказывал няне самые захватывающие главы. С тех самых пор Чарльз Линден был потерян для современности. Не раз он похвалялся, что спихнул бы с трона ганноверца Георга и усадил бы на древний Скунский камень Истинного короля – Чарльза Стюарта, Красавчика Чарли.
Почему, ах, почему он родился так поздно? Над этим вопросом лорд Линден не раз скрипел зубами.
Как истинный тори, он заявил, что ноги его не будет в доме бывшего лидера партии вигов. К Мельбурну Джеймс и Агнесс поехали вдвоем, чему немало обрадовались, ибо дерзость Чарльза, особенно в больших количествах, была весьма утомительна. Если весь вечер им придется щипать мальчишку с двух сторон, толку от визита уж точно не будет.
3
Лондонский адрес Мельбурна отыскался в книге британских пэров – Саустстрит, 39, близ Гросвенор-сквер. Уже перевалило за одиннадцать, когда они оказались перед солидным домом в четыре этажа, с массивной арочной дверью, над которой нависал балкон. Взойдя на крыльцо, Агнесс прищурилась и задрала голову вверх, затем неодобрительно прицокнула. Ни в одном окне не горел свет, и дом казался погруженным в дрему.
– Право же, сэр, всему есть свои границы. Говорила же я вам, что мы нагрянем слишком поздно. Вот, полюбуйтесь – все спят.
Джеймс улыбнулся в белый шейный платок. Те кутежи, которые в былые дни устраивал Уильям, тянулись ночи напролет, а шум пробуждающегося города служил братьям Линденам колыбельной. Но откуда Агнесс было знать, как поздно ложатся спать аристократы? Вся ее жизнь прошла в провинции. Даже столичный обычай ужинать в восемь вечера, а не в шесть, причинял ей немалые телесные страдания, и несколько раз Джеймс становился свидетелем того, как его протеже, воровато озираясь, бегала на кухню за бисквитами, как только на улице темнело.
Однако лорд Мельбурн был вельможей старой закалки. Такие привыкли полуночничать. Погасшим огням Джеймс находил иное объяснение. Не смутило его и то, что стук дверного молотка стал самым громким звуком на всей Саус-стрит. Никто не торопился отпирать, но Джеймс удвоил усилия. Наконец заскрипела щеколда, и в приоткрытой двери показалась свеча, освещавшая чей-то крупный, похожий на перезревшую клубнику нос.
– Кого нелегкая принесла? – осведомилась его обладательница с густым северным акцентом.
– Мы к его милости, – пояснил Джеймс и вновь усмехнулся, когда Агнесс отступила в сторону и сделала вид, что она не с ним. – По крайне срочному делу. Касательно королевы.
– Проходите, коль так.
В другое время он и сам бы удивился, что в доме лорда дверь открывает не лакей, а приземистая, краснолицая старуха, от ситцевого платья и чепца которой разило прогорклым жиром. Но, видимо, крепче нервов ни у кого во всем доме не нашлось. Ведь ночь-то сегодня непростая.
Приказав гостям следовать за ней, служанка загрохотала по лестнице, и каждая ступень визгом отзывалась на ее тяжкую поступь. Огонек свечи прыгал вверх и вниз, выхватывая из темноты углы золоченых рам на стенах. Пару раз экономка подымала свечу так высоко, что видны были лица предков лорда Мельбурна. Джентльмены в париках и треуголках смотрели на чужаков неодобрительно.
Впрочем, к хозяину они имели такое же отношение, как к его незваным гостям. О том, что Уильям Лэм никакой не сын первому виконту Мельбурну, знал весь Лондон. Леди Элизабет, дама крайне общительного нрава, прижила сына от любовника, а ее супругу не оставалось ничего иного, кроме как признать сей плод чужой любви. Утешало его лишь то, что бастард все равно ничего не наследует. Отрадой виконту служил его старший сын, походивший на него как заурядной внешностью, так и скудоумием. Вот он-то и получит все состояние. А бастард пусть себе небо коптит. Но злодейка-фортуна распорядилась иначе: одарив наследника поцелуем, она вдохнула в его легкие заразу. А после кончины законного сына деньги и титул прибрал к рукам не кто иной, как Уильям Лэм.
Джеймс прокрутил в голове эту историю, и она отозвалась неожиданной болью узнавания. Кажется, он понимает лорда Мельбурна слишком хорошо, и от этого ему становилось не по себе. «А он – ее», – в памяти всплывали слова безумца. На что же можно пойти, чтобы вернуть бывшего друга? И на что он, Джеймс Линден, ректор Линден-эбби, готов пойти сам?
– М’лорррд! – зычный голос выдернул его из размышлений. Служанка остановилась у одной из дверей и яростно в нее заколотила. Свеча в ее руке задергалась, орошая паркет горячим воском.
Послышался скрип кресла, а вслед за ним голос хозяина – низкий, протяжный.
– Что тебе? Еще рано.
– К вам джентльмен и девица, бают, будто бы по делу, а вот сумлеваюсь я. Чай, не до гостей вам нонче, в такую-то ночку.
– Пусть войдут, – милостиво разрешил лорд.
Вопреки этикету, Джеймс не пропустил вперед Агнесс, но, отстранив ее, вошел сам и огляделся по сторонам, однако не заметил ничего неподобающего. Кабинет как кабинет. Вместо газовых горелок его освещали восковые свечи в разлапистых, украшенных гирляндами канделябрах. В мягком свете таинственно мерцало золотое тиснение на корешках книг, которых были тут сотни. Прикрыв глаза, Джеймс втянул запах книжной пыли с тем же наслаждением, с каким пропойца, перешагнув порог питейного дома, впитывает ароматы мятного джина. Лорд Мельбурн знал толк в литературе. Никаких сочинений Диккенса, только классики. Хотя попадались здесь и те книги, с которыми мистер Линден свел более чем тесную дружбу в библиотеке Линден-эбби.