Вспоминая, Гриффин закрыл глаза. Их с сестрой связь просто сверхъестественна. Когда у одного из них депрессия или какие-нибудь неприятности, второй это чувствует, даже если они далеко друг от друга.
Теперь ему ужасно не хватало сестры.
Не интересуясь прочими вновь прибывшими письмами и посылками, Верджил и Соня Харконнен взяли младших детей, Денвиса и Тьюлу, и пошли на берег собирать моллюсков. Заниматься административными делами на Ланкивейле они предоставляли Гриффину – так повелось с тех пор, как ему исполнилось двадцать.
Отправившись в свой городской кабинет, Гриффин весь день занимался распределением грузов, доставленных на муниципальные склады. Потом провел встречу с рыбаками, спорившими из-за прав на подводные пещеры.
Еще один обычный день на Ланкивейле… хотя Гриффин не был уверен, что после недавней потери дни снова станут обычными.
Когда он на исходе дня вернулся, в доме пахло травами, перечным маслом, морской солью и вечной рыбой. Кухарка варила его любимую уху в большом котле и пекла булочки. Аромат ухи обострил аппетит, но Гриффин решил ждать возвращения семьи.
Дома в кабинете он принялся разбирать корреспонденцию, доставленную кораблем «СТ», и, к своей радости, обнаружил небольшой пакет от Вали. Он полагал, что в ордене сестер запрещены ностальгия, тоска по Родине и семье, и потому письма Вали домой были редки, но тем более ценны.
Вскрыв пакет, Гриффин обнаружил небольшой старомодный кристалл памяти того типа, что использовались только в старинных голографических приемниках; Валя знала, что у брата есть такой приемник. Еще Абулурд Харконнен когда-то привез это устройство с собой в изгнание на Ланкивейл. Гриффину не терпелось услышать, что скажет Валя; он порылся на полках, нашел прибор, вставил кристалл и включил.
Появилось маленькое мерцающее изображение сестры – темноволосой, с пристальным взглядом, полными губами и такой привлекательной, что чуть позже, когда годы смягчат ее черты, она обещала превратиться в редкостную красавицу. А когда он услышал голос Вали, почудилось, что она вовсе не покидала Ланкивейл.
– Я видела Вориана Атрейдеса, – сказала она без предисловий. – Негодяй вернулся! Наконец-то у нас появился шанс осуществить правосудие.
Валя расправила плечи; она словно видела, как ее брат изумленно отшатывается.
– Он не умер, как мы думали. Все это время он скрывался, а теперь вернулся. Будь он проклят, он выглядит таким же молодым и здоровым, как раньше! Император Сальвадор заискивает перед ним, празднует его появление – Вориана Атрейдеса! – Каждое ее слово было проникнуто отвращением. – Видел бы ты его лицо, как он вел себя… словно вся империя принадлежит ему… Он, наверное, думает, что Харконнены уже забыли, чем он провинился.
Гриффин чувствовал, как растет его собственный гнев. Слушая, он стиснул подлокотники кресла.
– Мы с тобой годами говорили об этом, брат, – мечтали об этом, и вот теперь нам представилась возможность. Атрейдес заплатит за то, что сделал с нашей семьей, за то, что превратил нас в деревенщину, что мы не стали правителями империи.
Слушая, Гриффин вспоминал их разговоры о несправедливости, которую сотворил Вориан Атрейдес с Домом Харконненов. Они вместе изучали документы о позоре их семьи, даже официальную историю из Анналов джихада и личные воспоминания, в которых Адулурд выразил свою боль. В старину, до начала и в начале джихада Серены Батлер, Дом Харконненов был очень силен и влиятелен. С тоской и печалью они с Валей разглядывали виды старого семейного поместья на Салусе Секундус: огромный дом, виноградники, оливковые рощи и охотничьи угодья.
Во время одной такой беседы – они были еще подростками – Валя заговорила, словно обращалась к большой аудитории:
– Мы должны были унаследовать величие, но пропагандой и ложью его отобрали у нас, и сделал это Вориан Атрейдес. Эта вопиющая несправедливость запятнала имя многих поколений Харконненов.
Валя всегда мгновенно взрывалась, вспоминая об этом, и Гриффин чувствовал то же самое. Они видели, как друзья и родственники умирают на холодной и опасной планете, куда сослали их семью. Валя постоянно рисовала в воображении, какой могла бы быть история их семьи, и часто обдумывала месть человеку, исчезнувшему восемь десятилетий назад.
– Я знаю, где он сейчас, Гриффин, – произнесло ее голографическое изображение. – Он встретился с императором и скоро снова улетит. Он с семьей живет на планете Кеплер; к этой записи я прикрепила ее координаты. У него там семья, счастливый дом. – Она помолчала. – Я хочу, чтобы ты отобрал у него все это.
У Гриффина внутри все похолодело. Он всегда надеялся, что обойдется без мести, что Вориан Атрейдес давно умер на какой-нибудь далекой планете, тихо, без шума. Но тот был жив, его местонахождение известно, и это в корне все меняло.
– Честь и справедливость не одно и то же, – говорила между тем Валя. – Вначале восстановим справедливость, а потом начнем восстанавливать наше честное имя. Нарыв будет вскрыт, гной вытечет, и только тогда мы сможем выздороветь. Уэллера нет, а у нашего отца, ты знаешь, не хватит характера для мести. Я сделала бы это сама, но мешают обязанности перед орденом. Поэтому… тебе придется одному защищать нашу семейную честь.
Слушая, Гриффин наморщил лоб. Ему хотелось протянуть руку и коснуться сестры, поговорить с ней, но ее изображение продолжало с растущей яростью разжигать его чувства:
– Это очень просто. Вориан Атрейдес вернется на свою планету и станет прекрасной мишенью. Он ни о чем не подозревает. Я тебя никогда ни о чем не просила, не было необходимости, но ты знаешь, как это важно для нашей семьи, для нас… для меня. Нужно расквитаться. Вытри доску начисто, мой брат, и тогда ничто не сможет нас остановить. Мы настоящие Харконнены – мы всего добьемся.
Справедливость… честь… месть… Гриффин знал, что его жизнь никогда уже не будет прежней.
Лицо Вали озарила искренняя улыбка.
– Отомсти за честь нашей семьи, Гриффин. Я знаю, что могу рассчитывать на тебя.
Голограмма исчезла.
Гриффин сидел, чувствуя себя так, словно его снова выбросило за борт в ледяную воду. Но ведь она прыгнула за ним.
«Ты бы сделал для меня то же самое», – сказала сестра.
Он долго сидел в одиночестве, думая о своих коммерческих обязательствах, о том, что не может передать семейное дело отцу, об административных деталях, о том, что придется снова брать деньги из почти иссякших запасов. Он должен помочь восполнить капиталы Дома Харконненов после потери большого груза; нужно вместе с жителями города восстанавливаться после редкостно суровой зимы.
Но в бурных ледяных водах Валя продержала его несколько необходимых ему драгоценных мгновений. А когда сама потеряла сознание в замерзающем море, когда за тросы их вытаскивали из воды, он не отпускал Валю.
«Ты бы сделал для меня то же самое».
Когда родители и младшие дети вернулись домой, промокнув под нежданным дождем, Гриффин поразился тому, сколько часов прошло. Но, логично это было или нелогично, он с самого начала понимал, что обязан сделать, и собирался вскоре покинуть дом.
– Ты еще не ужинал, Гриффин? – спросила мать. – Мы разливаем уху.
– Сейчас приду. – Гриффин спрятал кристалл в карман и с принужденной улыбкой вышел из кабинета. Пока Денвис и Тьюла болтали о своих дневных приключениях, Гриффин едва притронулся к вкусной ухе. Выпив полчашки чая, он выпалил: – Мне придется по важному делу покинуть Ланкивейл. Какое-то время меня не будет.
Младшие брат и сестра засыпали его вопросами, а отец, хоть и удивился, особого любопытства не проявил.
– Что же тебя призывает?
– Валя попросила кое о чем.
Верджил Харконнен кивнул.
– Вот оно что! Ты никогда ни в чем не мог ей отказать.
Преподобная Мать стояла у перил платформы на утесе и смотрела, как внизу сотни облаченных в длинные одеяния сестер по узкой тропе идут ко входу в одну из больших пещер. Уже почти наступил час вечерней трапезы, солнце садилось за пурпурно-серебристые джунгли на горизонте. Над большой вырубкой, превращенной в посадочное поле, Ракелла видела огни воздушного корабля: это прилетели сборщики местных уникальных лечебных трав.
У Ракеллы весь день сводило желудок и аппетита не было. Напряжение она ощущала, как физическую тяжесть. Жизни-памяти в ее сознании тревожились, и она ничего не разбирала в этой тревожной какофонии голосов. Однако, несмотря на полную власть над своим телом и сознанием, Ракелла не могла определить источник этих волнений. Она не знала ни о какой бы то ни было конкретной угрозе, ни о предстоящем принятии какого-либо важного решения.
У Ракеллы весь день сводило желудок и аппетита не было. Напряжение она ощущала, как физическую тяжесть. Жизни-памяти в ее сознании тревожились, и она ничего не разбирала в этой тревожной какофонии голосов. Однако, несмотря на полную власть над своим телом и сознанием, Ракелла не могла определить источник этих волнений. Она не знала ни о какой бы то ни было конкретной угрозе, ни о предстоящем принятии какого-либо важного решения.
Мыслями она все возвращалась к удивительному появлению Вориана Атрейдеса и гадала, чем закончится эта история. Он приходился Ракелле дедом с материнской стороны – отец ее родной матери Хельмины Берто-Анирул, прабабушки сестры Доротеи. По сравнению с Ракеллой он выглядел молодым, хотя был старше почти на девяносто лет – таково преимущество процедуры продления жизни.
Но сейчас ее беспокоило не это. Исчезнув после битвы при Коррине, Вориан ни разу не связывался с ней, и она всегда считала, что это к лучшему. Семейные отношения обладают свойством вызывать отнимающие силы переживания и убивать много времени. А у нее оно не лишнее. И все же с той самой аудиенции она радовалась, видя его. Ракелла никогда не подавляла своих чувств, ей просто требовалось держать их под контролем, чтобы не мешали выполнять важную работу на благо ордена сестер.
Возможно, ее заставляло быть настороже недавнее появление Анны Коррино. Сестра императора – не обычная послушница. И Ракелла, хоть не могла узнать Анну в веренице сестер, была уверена, что Валя присматривает за ней.
Прием в орден необычной ученицы был политической необходимостью, и Ракелла ничего не знала о способностях и интересах Анны. На обратном пути на Россак она сказала Вале наедине:
– Она начнет послушницей, как все остальные новички, и очень возможно, не преуспеет в обучении. Независимо от этого, сестру императора надо оберегать любой ценой. Ты знаешь, что некоторые наши упражнения связаны с риском.
– Я присмотрю за ней, – заверила Валя Преподобную Мать.
После появления на Салусе Секундус Вориана Атрейдеса молодая женщина казалась чем-то очень встревоженной и озабоченной, и Преподобная Мать без труда разобралась в причинах этого, вспомнив, какую роль сыграл Вориан в унижении Абулурда Харконнена. Валя ничего не говорила Ракелле о своих чувствах, а та не выспрашивала, но это было еще одним указанием на то, что Валя слишком много думает о Доме Харконненов, а должна полностью посвятить себя ордену.
И все равно на Ракеллу производили большое впечатление ум Вали, сила ее характера и решительность. Ракелла верила, что со временем Валя дорастет до великих дел, но молодой женщиной нужно было управлять, контролируя ее склонность к безрассудству и неосторожности.
Ракелла надеялась, что контакт с Анной Коррино направит ее энергию в нужное русло.
Этим утром на первом уроке Преподобная Мать разговаривала с сестрой императора; Анна сердилась, что ее вырвали из ее роскошного дома, была постоянно мрачна и не интересовалась ни учебным планом, ни сестрами. Ракелла надеялась, что Валя справится с трудной задачей и сумеет подружиться с Анной.
Пора было собираться на ранний ужин. Сестры ели в две смены в глубокой пещере, которая когда-то была частью большого города со значительным населением, но сейчас почти постоянно пустовала.
«Здесь столько утрачено», – думала Ракелла. Она не нуждалась в напоминаниях жизней-памятей: она сама видела Россак в дни его славы.
Но сейчас пришла пора восстанавливать Россак, двигаться вперед, не забывая уроков прошлого. Школе Россака необходимы были способности уцелевших колдуний, пока не сделалось слишком поздно. Женщин с телепатическими способностями оставалось мало; Ракелла видела, как внизу, среди светло-зеленых платьев послушниц и черных платьев сестер, все меньше становится женщин в белом.
На тропе она увидела Кери Маркес, старейшую из колдуний; в молодости, во время борьбы с эпидемиями Омниуса, та была ученицей самой Ракеллы. Почувствовав присутствие Преподобной Матери, Кери не пошла в столовую пещеру, а поднялась по металлической лестнице на следующий уровень, к Ракелле. Вместо традиционного одеяния на Кери был белый рабочий костюм, который она часто надевала, собирая в джунглях образцы; сумки с листьями, цветами и грибами все еще висели у нее на поясе.
Кери официально, даже резко, поздоровалась, и ее голос сказал Ракелле, что колдунья чем-то расстроена. Старая колдунья устремила на нее пристальный взгляд зеленых глаз и без предисловий спросила:
– Вы ведь тоже это чувствуете?
Ракелла сдержанно кивнула.
– Напряжение витает всепроникающее.
– Я собирала в джунглях образцы, раздумывая о важных проблемах ордена, и вдруг мои мысли одержали верх над телом. Я стала как вкопанная, застыла на тропе – сразу перешла в состояние ментата. Позволила мыслям пройти по каскаду последствий, как научилась в школе ментатов на Лампадасе, но не смогла сделать прогноз! Я так встревожилась, что бросилась к остальным сестрам-ментатам, чтобы попытаться заглянуть в будущее, как мы часто делаем, и мы все ощутили напряжение в воздухе.
Преподобная Мать кивнула.
– Ощущение неминуемой беды. Оно постоянно с тех пор, как мы вернулись с Салусы Секундус.
Сознание Ракеллы не могло определить источник этого ощущения.
– Я колдунья, и благодаря своим психическим способностям чувствительнее прочих. Однако опасное напряжение действует на всех сестер-ментатов, а среди них колдуний нет. – Кери посмотрела на пробивающийся сквозь дымку закат, окрасивший разными оттенками полимеризованные верхушки деревьев. – Уже некоторое время сестры-ментаты собирают данные и готовят прогнозы. Мы пришли к заключению, что ордену предстоит глубокий раскол: сестры выступят против сестер.
– Раскол из-за чего?
– Из-за того, что делит на две части все человечество: как использовать технологии. Боюсь, что некоторые сестры могут заподозрить, какова истинная суть нашей базы данных; в ордене возникли слухи о компьютерах.
Ракелла с трудом сглотнула. Голоса в голове были очень озабочены, они нашептывали противоречивые советы, но за столько лет она научилась в определенной степени контролировать их, отодвигая на задний план, когда требовалось сосредоточиться.
– Моя задача – усовершенствовать генетическую природу человечества, отфильтровать нежелательные черты, сделать нашу расу сильной. Например, следует, устранив стремление вредить другим людям, создать более гармоничное общество.
– Социальная инженерия в своем лучшем проявлении. Я перешла черту, мой старый друг, – как колдунья и как ментат, знающий о компьютерах с данными о рождениях. Вы говорите о корректировке черт человека, но кто определит, что желательно, а что нет? Примерно так делают машины. Вмешиваться в природу человека опасно.
Однако Ракелла уже затратила слишком много сил на свои далекие видения, да и другие обитатели ее памяти настаивали.
– Нет, если делать это правильно. Вы правы вот в чем: ментат не может давать точные прогнозы без достаточной информации. Придется поделиться тайной с другими сестрами-ментатами.
– Осторожнее, – сказала Кери. – Если хоть одна из них сочувствует батлерианцам…
– Да, осторожность необходима, но если мы не можем верить своим сестрам, занимающим такое высокое положение, каково вообще будущее нашего проекта?
Кери поджала сморщенные губы.
– Ситуация сложная. Существует много вариантов будущего – и среди них немало таких, что ведут к катастрофе. Программа рождений – основа ордена сестер, благородная причина, дающая нам всем цель. Нельзя провалить ее.
В сумерках напряжение ощущалось еще острее, оно вгрызалось сознание Ракеллы. Ее сморщенные руки сильнее сжали перила, и она мысленно поклялась сберечь то, что с таким трудом создавала.
Скрытые в лабиринте ходов в утесе, две сестры делили простую пищу: хлеб, вино, сыр и фрукты из джунглей. Сестра Доротея больше года не виделась с одетой в зеленое платье послушницей Ингрид, и обеим хотелось возобновить дружбу. Вернувшись на Россак, Доротея снова начала работать с сестрой Кери в исследовательских лабораториях в джунглях, а тем временем Валя знакомила Анну с повседневной жизнью послушницы.
За первым стаканом густого красного вина Доротея рассказала Ингрид об императорском дворе на Салусе Секундус и о том, как давала советы Родерику и Сальвадору Коррино. Несмотря на великолепие и будоражащую роскошь столицы, она была рада уехать домой, подальше от склонной к мелочности имперской политики и придворных интриг.
Сестра Ингрид слушала, захваченная рассказом, и почти ничего не говорила в ответ. Она проглотила кусок сыра и запила вином; и то и другое привезли с Лампадаса.
– Здесь новости не слишком хорошие. Хотя сами сестры этого не замечают, начинают возникать фракции. Начинается с умной беседы за обедом, а заканчивается горячим спором по поводу запрещенных технологий. Многие сестры подобны нам: ненавидят все, что напоминает о мыслящих машинах. Другие настаивают, что следует сохранить некоторые направления компьютерной технологии и тем облегчить себе жизнь.