А может, это приобретенное? Я формировал свой характер на основании прочитанных мною книг. А книгами этими были "Зверобой",
"Следопыт" и "Кожаный чулок", Фенимора Купера, главный герой которых, суровый и немногословный, никогда не выставляющий своих чувств напоказ, Нат Бумпо, был моим идеалом. Вторым таким идеалом был для меня не конкретный литературный персонаж, а некий собирательный образ, слепленный моим воображением из героев произведений Джека Лондона. Что-то было в нем от Смока Беллью, что-то от Элама Харниша, что-то от капитана Ларсена из "Морского
Волка". А третьим моим идеалом был человек вполне реальный, не книжный и не придуманный - мой тренер по каратэ Андрей Ильич
Кумарин, который помимо стоек, блоков, ударов, ката и прочих японских боевых премудростей, учил меня и моих приятелей по секции в спортивном клубе имени Гагарина тому, как, по его мнению, должен вести себя настоящий, уверенный в своих силах, мужчина. И не только словами учил Кумарин. Мне нравилась его гордая осанка, его неторопливость в движениях и словах, его почти лишенное мимики лицо и редкие, но резкие выбросы энергии тогда, когда это требовалось и в направлении того объекта, который он должен был поразить молниеносным и сокрушительным ударом. Я обожал своего тренера и всегда старался быть на него похожим.
Вообще-то официально Федерация каратэ была основана Алексеем
Штурминым только в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году. Это так, но неофициальные секции существовали в СССР уже с начала семидесятых. Во всяком случае, у нас в Полынограде такая секция была и я начал заниматься в ней, когда учился еще в седьмом классе.
Правда, называлась она не школой каратэ, а "школой мужества" и в ней кроме каратэ занимались боксом и вольной борьбой и эти два вида спорта были основными. Где Кумарин обучился искусству японской борьбы, и как он заработал второй дан каратэ Шокотан, я не знал, да мне это было и не важно. В секцию каратэ я ходил не для того, чтобы стать великим спортсменом. Не ради кубков, медалей и почетных грамот. И не ради того, чтобы, хорошенько отработав приемы и поставив удар, набить кому-нибудь при случае физиономию. Этих целей добивались мои приятели. А я просто хотел быть таким, как Кумарин - сильным, мужественным и умеющим за себя постоять. Я хотел быть бойцом, но не в буквальном, кулачно-пяточном смысле, а в более широком - я хотел быть бойцом по жизни.
Теперь, когда мне уже почти сорок пять, я удивляюсь самому себе.
Себе, шестнадцатилетнему. Я мыслил иными категориями, нежели мои сверстники. Может быть, поэтому я - состоявшийся бизнесмен и небедный человек, а многие из них влачат жалкое существование, считают копейки, экономят на еде и одежде и живут в хрущевках и в коммуналках. А некоторые уже и вовсе не живут. Те, что, научившись у
Кумарина ломать челюсти и вышибать ударом пятки воздух из легких своих противников, ушли в бандиты, а у бандита, как известно, век не долог.
Как я справедливо рассудил тогда, когда впервые увидел Машу, она и правда, никуда не делась. Буквально через несколько минут, прошедших с начала первого урока, я почувствовал на себе ее взгляд.
Машин взгляд не опалил мою щеку огнем, как пишут в романах, он погладил по ней, очень нежно и ласково. Маша продолжала смотреть на меня (Ее посадили в первый от двери ряд, за соседний с моим стол, за партами мы уже давно не помещались), а я делал вид, что ничего не замечаю.
- Абарова! - вдруг строго сказала Елена Аркадьевна Маше от доски.
- Якушев, конечно, очень симпатичный юноша, но если ты забыла, я напомню: идет урок математики, и я объясняю всему классу и тебе новую тему.
Я повернул голову и увидел, что Маша сидит красная от смущения, с опущенными глазами. Потом она подняла глаза и украдкой взглянула на меня, проверить, не смотрю ли я на нее. Наши взгляды встретились, я улыбнулся и подмигнул. Не обидно. Маша улыбнулась в ответ и снова опустила взгляд в столешницу.
- Через сорок минут перемена, - продолжала математичка. - Тогда и налюбуетесь друг другом.
- Хорошо, Елена Аркадьевна, - громко сказал я, и класс заржал, как небольшой табунчик лошадей.
- Успокоились! - строго сказала Елена Аркадьевна. - Продолжим урок. Итак…
Я слушал вполуха и кожей правой щеки изредка ощущал Машины взгляды. На перемене я первым подошел к ней и сказал:
- Меня зовут Николай.
- Маша.
- Хочешь, я договорюсь с Зинкой Перепеченовой, которая сидит рядом с тобой, и мы с ней поменяемся местами.
- Хочу, - просто сказала Маша. - А она не обидится на меня? Зина?
- За что? Я же сказал: договорюсь. Любой договор формулирует условия, которые удовлетворяют обе стороны.
Маша восхищенно посмотрела на меня снизу вверх и сказала:
- Какой ты умный!
Я рассмеялся. Эту фразу я не сам придумал, я часто слышал ее от отца. Как и подобает порядочному человеку, каким я себя тогда считал, я честно признался:
- Так мой отец говорит.
- А кто твой отец? - спросила Маша.
Она просто так спросила, без всякого умысла, я был в этом уверен.
- Мой отец - главный инженер на ПЭМЗе, - хвастливо ответил я. -
Но скоро будет директором. Приказ, подписанный министром скоро должен прийти. ПЭМЗ - это Полыноградский энергомеханический завод.
- Я знаю. Моя мама тоже работает на ПЭМЗе, в заводской библиотеке. Она недавно туда устроилась.
- Здорово! - сказал я. - Ну ладно, пойду с Зинкой договариваться.
С Зинкой Перепеченовой я договорился легко. У нас с ней ничего не было, с Зинкой. Ничего амурного. У Зинки был друг, его звали
Никифор. Мы с ним вместе ходили в секцию Кумарина и даже немного дружили. Никифор учился в другой школе в десятом классе. А ко мне
Перепеченова относилась неплохо, даже хорошо, считала меня парнем, что надо.
Хитро улыбнувшись, Зинка сказала:
- Смотри Якушев, только успеваемость не понизь. - Зинка
Перепеченова была нашей старостой.
- Не переживай, - успокоил я ее. - Наоборот, я успеваемость повышать собрался. Через два года в институт поступать.
Следующим уроком должна была быть история, но пришла Елена
Аркадьевна и сказала, что будет еще одна математика.
- Надежда Николаевна еще не вернулась из Сочи. Задержали самолет.
- У-у-у! - завыли мы. Математику мало кто любил.
- А я смотрю, у вас некая рокировочка произошла! - Елена
Аркадьевна посмотрела на нас с Машей. - Я не против, но если вы будете отвлекаться и мешать мне вести урок…
- Мы не будем вам мешать, - заверил я Елену Аркадьевну, отвечая за себя и за Машу одновременно. - И отвлекаться не будем. Мы с
Абаровой решили поступать в технический ВУЗ. Так что, математика нам необходима. Как воздух.
- Ну, ну, - с сомнением в голосе сказала Елена Аркадьевна и начала урок, а Маша посмотрела на меня недоуменно, пожала плечиками и стала внимательно слушать то, что рассказывала нам математичка.
Позже я понял причину Машиного недоумения.
После уроков я проводил ее до дома. Мы разговаривали о пустяках и о серьезных вещах, таких, например, как наше будущее. Я узнал, что
Маша не хочет поступать в технический ВУЗ. Что она любит литературу и историю, и что она еще не решила, куда идти после школы - на филфак, или на исторический. Скорей всего, все-таки на филфак. Маша призналась мне, что она сама пишет стихи, что у нее уже целая общая тетрадка. Я попросил ее почитать что-нибудь, но она застеснялась, пообещала почитать мне свои стихи в другой раз.
Другой раз был на следующий день. Стихи в принципе я не любил, но одно дело брать в руки учебник или книгу со стихами и читать самому, а совсем другое дело, когда стихи читает другой человек, да к тому же - человек, который тебе нравится, да к тому же, стихи собственного сочинения.
Я оболдевал, но все же больше от Маши, чем от ее стихов.
То, что я влюблен в Машу по уши, я понял сразу, с самого первого дня, когда я проводил ее и вернулся домой. Я не стал обедать, улегся на свою тахту и, заложив руки за голову, стал мечтать о том, что завтра я приду в школу и снова увижу ЕЕ. Думаю, что Маша мечтала о том же самом.
Каждый день после уроков я провожал ее домой, и это провожание длилось часа четыре или больше. Иногда мы с Машей ходили в кино, иногда просто гуляли и разговаривали. На выходных мы пропадали вместе на весь день. Нам было очень хорошо вдвоем, нам никто не был нужен, никакая компания, даже о друзьях своих я забыл, а Маша забыла о своих подругах.
Да, это была любовь!
Однажды, когда мы гуляли с Машей в городском парке, к нам привязались трое парней. Они были выпившими и явно искали приключений, эти парни.
- Дай закурить, - грубо сказал один из них, который был выше двоих других на целую голову, и даже на пару сантиметров выше меня.
- Не курю, - ответил я и как-то сразу понял - драки не избежать.
- Спортсмен? - усмехнулся тот, что заходил справа.
- А девка у него ничего! - похабно осклабился третий и шагнул к
- А девка у него ничего! - похабно осклабился третий и шагнул к
Маше.
Маша испуганно вздрогнула и прижалась к моему плечу. Я сделал шаг вперед, укрыв ее за своей спиной.
- Шли бы вы…своей дорогой, ребята, - с вызовом сказал я, сжимая кулаки. Хорошо, что руки у меня были свободными, свои портфели мы уже закинули по домам.
- Грубишь, - заметил высокий, и полез в карман своей черной болоньевой куртки.
Я не стал интересоваться тем, что он собирался достать из кармана и наотмашь ударил его кулаком в лицо. Наверное, он не ожидал от меня таких решительных действий и потому не успел уклониться. Удар у меня получился не очень сильным, но высокий откинул голову, и, потеряв равновесие, сел на задницу прямо на мокрый асфальт.
- Сука…, - как-то удивленно произнес он и удивился еще больше, когда, потрогав свой нос и взглянув на ладонь, увидел кровь.
Двое других бросились на меня одновременно. Один перехватил мою, занесенную для второго удара правую руку, а второй пнул меня между ног. Я успел подставить бедро, так что мои гениталии не пострадали, но пнул он больно. Я крутанул рукой и, освободившись, отпрыгнул назад, чуть не сбив спиной Машу. Поверженный враг мой уже поднялся и вытащил из кармана свое оружие. Это был кастет - литой, свинцовый.
- Отойди в сторону! - крикнул я Маше и, уклонившись от кулака с зажатым в нем кастетом, врезал высокому от всей души в солнечное сплетение. Развернулся на каблуке и ударил одного из нападавших подошвой ботинка в рожу. Высокий, сломавшись пополам, сдавленно кашлял и судорожно хватал ртом воздух. Кастет он выронил. Тот, кому я влепил маваши с разворотом, улетел в кусты облетевшей сирени.
Третий стоял, смотрел на своего кашляющего предводителя, и нападать на меня не собирался. Тем не менее, я его ударил. Ударил так, как этому учил меня Кумарин, по всем правилам японского боевого искусства - на выдохе, мысленно согнав в костяшки своего кулака всю энергию. Хорошо, что ударил в плечо (собственно говоря, туда и метил), а то мог бы убить. Парень полетел вдоль аллеи и, запутавшись в собственных ногах, упал. Плечо я наверняка ему выбил или даже ключицу сломал.
- Кто-нибудь еще хочет…закурить? - тяжело дыша, спросил я.
Желающих не нашлось.
Мы с Машей ушли из парка, а нам в спину раздавались проклятья и обещания разобраться.
- А вдруг они нас подкараулят, и их будет больше? - испуганно спросила Маша.
- Пусть подкарауливают. Я и десяток таких хлипаков уделаю, - похвастался я. - Да и не будут они разбираться со мной. Они все поняли.
- Давай не будем больше ходить в этот парк, - предложила Маша.
Я остановился, прижал ее к себе и поцеловал в губы. Это был наш первый поцелуй. Маша сначала пыталась освободиться, но через несколько мгновений затихла и ответила мне, неумело и осторожно.
Потом мы целовались в подъезде. В подъезде ее дома.
- Как ты их бил! - восхищенно сказала Маша в коротком перерыве между поцелуями. - А того, которого ты ударил последним. Ты его как колуном ударил.
- Колуном? - усмехнулся я довольно.
- Я придумала, - засмеялась моя любимая. - Я буду звать тебя -
Колун. Коля-Колун!
- Хорошо, - разрешил я. - Зови меня Колуном.
Я снова прижал ее к себе, и вдруг меня затрясло.
- Что с тобой? - спросила Маша. - Ты заболел?
- Я совершенно здоров. Я даже здоровей, чем ты можешь себе представить, - ответил я.
Я понял, что хочу Машу, хочу, как женщину.
К тому моменту, когда мы с Машей встретились, я уже знал, что такое женщина. И узнал я это, благодаря старшей сестре того же
Никифора, которая практически силой затащила меня в постель, когда я зашел за своим приятелем, чтобы вместе с ним идти на тренировку, а его не оказалось дома. Жанне, сестру Никифора звали Жанной, было тогда лет двадцать или двадцать с хвостиком, и она уже успела один раз побывать замужем. Жанна поглядывала на меня, высокого темноволосого шестнадцатилетнего паренька уже давно. Сначала я этих взглядов не понимал, а когда понял, не испугался. Пусть смотрит, коли есть желание. Это Жаннино желание все возрастало и возрастало, а когда оно достигло наивысшего накала и ситуация сложилась, как надо, как надо было Жанне, то…
Она молча скинула с себя легкий ситцевый халатик, под которым не было абсолютно ничего, кроме гладкого молочно-белого тела, еще достаточно молодого и вполне соблазнительного. Я впервые увидел воочию голую женщину, и, естественно у меня отвисла челюсть. Прежде я видел обнаженное женское тело только на репродукциях полотен
Васнецова и других художников, которых я не помнил. Да на некачественных фотографиях, которые мы со школьными приятелями рассматривали где-нибудь за школой или на переменах в туалете. Да еще летом на городском пляже, мы по очереди смотрели с пацанами в дырочку женской переодевалки, подобравшись к ней кустами. Нас гоняли, пытаясь догнать и отвести родителям на расправу, но мы убегали. Никто ни разу не попался. Позже кусты вокруг переодевалок вырубили. Все это я видел, но… Голые бабы на репродукциях были не настоящие. Порнодевочки казались далекими и недоступными, хотя и возбуждали. А в переодевалках - много ли разглядишь через дырочку?
А тут - вот она! Смотри, не ослепни. И я смотрел.
Я смотрел на круглые Жаннины тяжелые полушария грудей с яркими розово-коричневыми сосками, на нежный пушок внизу живота и не мог вымолвить ни слова. А слова-то были как раз и не нужны, они были лишними. Жанна взяла меня за руку, и как тупого телка, отвела в свою комнату, подвела к узкой кушетке и, легко толкнув в грудь, уложила на нее. Она стащила с меня ботинки, а потом занялась ширинкой моих штанов, которая никак не хотела расстегиваться, натянутая восставшей плотью. Наконец Жанна справилась с ширинкой и, увидав то, к чему она так сильно стремилась, удовлетворенно и слегка удивленно произнесла:
- Ого! А ты уже совсем большой мальчик.
Жанна сдернула мои штаны вместе с трусами и оседлала меня с такой яростью, что я испугался - либо она порвет все свои внутренности, либо сломает мой инструмент. От испуга он вдруг обмяк к огромному неудовольствию Жанны, но она быстренько взяла себя в руки, и не только себя, и сделала так, что через минуту из тупого телка я превратился в не менее тупого быка-производителя. Жанна орала так, что если бы в квартире находился бы еще кто-нибудь, он бы подумал, что девушку убивают. Она орала, а я осваивал новый опыт и укреплялся в сознании, что я - о-го-го!
Никифор так и не пришел.
- Он выполняет одно мое поручение и придет не скоро, - сказала мне Жанна и хитро улыбнулась.
Я понял, что это грехопадение не носило случайного характера, а было запланировано и тщательно подготовлено возжелавшей меня Жанной.
Мы стали встречаться, и встречались почти все лето. Наверное, я
Жанне нравился, как мужик. Поэтому я сильно удивился, когда, вернувшись из деревни, куда затолкали-таки меня на недельку отдохнуть перед школой мои родители, я узнал от Никифора, что Жанна вышла замуж и уехала с мужем-офицером в Грозный.
Собственно говоря, я удивился, но не расстроился. Жанне я был благодарен, она сделала меня мужчиной и поселила во мне веру в мою сексуальную состоятельность. А потом пришло первое сентября, и в моей жизни появилась Маша.
Это произошло под новый год. Мои родители уехали в профилакторий завода, провожать старый год в папином коллективе и заодно обмыть папино назначение на должность директора ПЭМЗа. Я на двое суток остался полноправным и единоличным хозяином нашей трехкомнатной квартиры. Маша долго не решалась идти ко мне в гости, наверное, предполагала, чем все это может закончиться. Боялась. Но все-таки согласилась. И не зря боялась.
Едва войдя в квартиру, мы начали целоваться как сумасшедшие. Маша часто отстранялась от моего лица, брала его в свои руки, и смотрела на меня огромными серыми глазищами. Тревога была в ее глазах. И еще что-то. Страх? Нет, не страх. Что-то другое. А может быть, все-таки страх. Маша боялась, но, наверное, не за меня. Она боялась за себя, боялась, что не сможет отказать мне, распалившись от моих поцелуев и ласк.
Я нежно притронулся к ее груди. Маша вздрогнула, но не убрала моей руки. Ее груди были небольшими, как теннисные мячики, они удобно ложились в мои раскрытые ладони. Я легко сжимал и разжимал пальцы, и не мог отделаться от ощущения, что сравниваю эти упругие девчачьи грудки с большими и мягкими буграми Жанны. Я ласкал Машу и сравнивал ее с Жанной. Может быть, Маша это чувствовала, потому, что вдруг спросила:
- Колун, у тебя ЭТО уже было?
- Нет, - соврал я ей зачем-то. - Ни разу.
- Может быть, дальше не надо? Может…?
Я не ответил.
Я взял ее на руки и отнес в родительскую спальню. Там, на родительской кровати, я сделал Машу женщиной. Она не сопротивлялась, только тихо шептала, закрыв глаза:
- Я люблю тебя. Я очень люблю тебя, Колун…
И вдруг она вскрикнула и замолчала.