Но кто же тогда был на липе?
Осуждающее молчание стало физически ощутимым. Невинно пострадавший от рук бешеной дикарки Пашка сидел, уткнувшись в мать. Жертва, несчастный парень, затравленный мелкими неудачниками – ею и Леликом.
– Ни разу сдачи не дал, – прошелестела тетя Люда. – Пальцем не тронул. Джентльмен!
Если бы Тишка могла, она бы рассмеялась. Но в голове ее царил хаос. Она не в силах была осознать, что произошло. Пашка убил другого котенка? Но черный был в поселке лишь один…
Девочка обвела непонимающим взглядом Женьку, Пашку, тетю Люду, Тамару, прижимавшую к себе сына, и задержалась на Лелике.
«У меня мышь пропала. Бойцовская, любимая».
Вспышка сверкнула перед Тишкой и озарила безжалостным светом ее любовно выстроенное гнездо, над которым болталась игрушка – черно-серая королевская мышь, украденная у Лелика.
Если бы она забралась в гнездо, то увидела бы, что это не котенок.
Но она не забралась. Пашка точно все рассчитал.
И речь подготовил правильную, которая должна была убедить ее, что он расправился со зверьком.
Тишка вскинула голову и увидела мать, бегущую к ним от дома.
С беспощадной ясностью она поняла, что ей никто не поверит. Можно привести взрослых к ее гнезду, но Тишка знала, что мыши там не будет. Кому раскрыл Пашка тайну ее укрытия? Кто бы ни был этот человек, он вскарабкался на дерево, снял мышь и исчез. Никаких следов Пашкиного замысла не осталось.
– А вот это, братцы мои, уже чересчур!
Прохор возвышался над Тишкой, гневно сдвинув брови: Саваоф, карающий сошедшее с ума человечество.
– Ты зачем Пашу обидела?
Тишка разлепила губы. Она больше никогда и никому не станет врать в этом доме. К черту деда. К черту их всех, взрослых лжецов!
– Потому что он мразь, – отчетливо сказала она в тишине.
6
– Мы уезжаем завтра утром, – сухо сообщила мать. – Ты довольна?
Если бы она попыталась расспросить Тишку, девочка все бы рассказала. Но Татьяна слишком устала. Больше месяца кроличьих танцев перед пастухом закончились ничем, потому что у ее дочери сдали нервы. Она не хотела слышать никаких объяснений. Несправедливая, иррациональная обида разбухала в ней, и Татьяне стоило больших трудов удержать ее внутри.
«Я старалась ради нее. А она!»
Тишка спустилась на первый этаж, ведя рукой по нагревшимся перилам. Дом – хороший. Ей будет его не хватать.
Внизу никого не было. Взрослые к вечеру решили жарить шашлык в саду. Все они стали обращаться друг с другом подчеркнуто доброжелательно, словно пытаясь загладить впечатление от ее дикой выходки, но все это отдавало фальшью.
Тишка прошла столовую с насупившимся буфетом, миновала горку, в которой сочувственно поблескивали бокалы. Библиотека с длинными книжными шкафами – темная, уютная, как домик под столом, сделанный из одеяла. Гостиная, где со стены взирает огромный портрет Прохора: пронзительный взгляд, раскрытая книга под грубой ладонью.
Вокруг все заставлено подарками, которые преподносили великому писателю. Статуэтки, кубки, вазы… Самая волшебная, малахитовая, зеленеет на столе. В ней никогда не бывает цветов – наверное, не найти достойных такой красоты. В зеркале над искусственным камином темнеет ее отражение.
На Тишку снова накатила слабость, и она ухватилась за край стола. Эти приступы, во время которых ее бросало в холодный пот, стали повторяться почти каждый час.
И живот опять ноет. Надо попросить у мамы таблетку…
– Выгнали тебя?
Тишка вздрогнула.
Пашка стоял в дверях. За ним сгущался сумрак коридора.
– Пошел вон, – хрипло сказала она. – Иначе опять врежу.
– Да ты уж свое отвоевала, – рассмеялся Пашка.
Один глаз у него заплыл, на щеке остались царапины. Но выглядел он победителем.
– Как же ты мне надоела. Все вы.
– И дед? – не держалась Тишка.
– При чем здесь он? Вы, малолетки. Сытые…!
Он произнес такое слово, что Тишку передернуло – не столько от ругательства, сколько от ненависти в его голосе.
– Дед тебя не выберет! – прошипела она.
Пашка внезапно рассмеялся.
– Да и пускай! Что бы ты понимала, дура. Здесь совсем другая игра идет! И ставки в ней выше. Ты хоть знаешь, что такое ставки?
Тишка промолчала, с ненавистью глядя на парня. Ей было худо, почти так же худо, как в доме Изольды. Стены то и дело шли волнами, перед глазами сгущалась пелена. Надо было уйти, но при мысли о том, что придется протискиваться мимо Пашки, как будто она бежит с поля боя, внутри все бунтовало.
– Противная ты, – задумчиво сказал Пашка. – И везде лезешь! Кто тебя просил про птицу рассказывать?
– Ты ее убил!
– Ну и что? Хотел как лучше.
«Прохору эту лапшу вешай на уши», – собиралась сказать Тишка, но к горлу из желудка поднялся ком.
– Я про тебя все знаю, – выдавила она, преодолев тошноту. – И Лелик знает.
– Тебя завтра уже здесь не будет. Ту-ту! Наденут на тебя смирительную рубашку и повезут в белой карете.
– Чего?
– Ты же психическая. Тебя надо подальше от людей держать. Твоя мамашка тебя в психушке закроет, ты в курсе?
– Что ты врешь!
Но страшное подозрение вдруг кольнуло в сердце: а если правда?
– Заберут тебя и на укольчики посадят, – заверил Пашка. – Матери твоей свободы хочется. Она ж в разводе? Ну точно. Кому она сейчас нужна, с прицепом. А так хоть мужика себе найдет. Потрахается с ним вволю.
– Заткнись!
Тишка, пошатываясь, сделала несколько шагов.
– Ага. Уже заткнулся. – Пашка улыбнулся. – Зря я, что ли, себя подставлял под твои зубы? Получай в ответку правду. Не нравится?
Девочка хотела только одного – уйти. Уже не только стены, но и сам Пашка расплывался перед глазами. Вкрадчивый голос льется в уши и застывает там, как смола.
– Тебя в дурке закроют, – Пашка зашел в комнату и стал ходить вокруг Тишки, приглядываясь. – Мамашка твоя натрахается и выпускать тебя оттуда не захочет.
– Не смей так говорить про маму!
– А чего? Она не такая уж и старая. Может, еще одного родит. Тогда ты ей точно будешь ни к чему.
Тишка отчаянно сопротивлялась этому тягучему голосу. «Неправда! Он лжет!»
– Ты не замечаешь, что она странновато себя ведет? И звонит куда-то все время. Прикидывает, в какую больничку тебя запереть. Ну и жалеет тебя, не без этого.
Господи, но ведь правда же, все так и есть. Мама и в самом деле часто разговаривает по телефону, и на Тишку временами смотрит так странно…
– Замолчи, замолчи, замолчи, – бормотала Тишка, плохо понимая, что говорит.
– А, да! С котиком-то твоим я закончу.
Девочка чуть не задохнулась от ужаса.
– Что ты сказал?!
– Тебе ж его с собой не разрешили взять, – посочувствовал Пашка. – Спасибо, кстати, что приручила. Меньше возни.
– Не смей…
– Если бы ты мне вывеску не попортила, – он дотронулся до синяка и сморщился, – я бы затеваться не стал. А так – извини.
– Не трогай кота! – взмолилась Тишка. – Пожалуйста!
– Сама виновата!
– Я все что хочешь сделаю! – она уже плакала, не скрываясь. – Только не обижай его! Пожалуйста!
Пашка театрально приставил пальцы ко лбу, словно принимая трудное решение. Все взвесил, посмотрел еще раз на похолодевшую от ужаса, зареванную Тишку и сокрушенно покачал головой:
– Не могу. За все надо платить – слышала такие правильные слова?
И вдруг превратился в какого-то чудовищного клоуна, изображающего одному ему понятную пантомиму. Тишка в полной оторопи смотрела, как Пашка медленно обводит пальцем вокруг шеи, словно надевая петлю, дергает вверх сжатый кулак… Голова его повалилась на левое плечо. Глаза закатились, он захрипел и вывалил язык.
И тут девочка поняла, что ей показывают.
Повешение.
Эта омерзительная кривляющаяся харя каким-то образом окончательно заставила девочку поверить в то, что каждое слово, сказанное Пашкой – правда. Все будет так, как он обещает. Мама увезет ее и положит в психбольницу, а он в это время убьет ее Дымчика.
– Хыр-хыр! – прохрипел Пашка и для правдоподобности выпустил изо рта струйку слюны. А затем открыл глаза, не выпрямляя свернутой шеи, отчего выражение его лица стало невыносимо жутким, подмигнул Тишке и осклабился.
При виде этого оскала с Тишкой случилось что-то вроде припадка. Ничего не соображая, она схватила со стола малахитовую вазу, как будто саму прыгнувшую в руку, и с размаху ударила Пашку по голове.
Ваза взорвалась, и вместе с ней взорвался мир. Все рассыпалось: Пашка, портрет деда, зеркало, стол, обои с розами… Нестерпимо блестящие осколки закружились вокруг Тишки, ее подхватило водоворотом и затянуло вглубь черной хохочущей воронки.
Глава 8
2015 год
1 Алексей Савельев
Так странно смотреть на нее, живую и невредимую. Девочку тогда почти сразу увезли, и в глубине души я, оказывается, все эти годы считал ее мертвой. Абсурдно, да. Но мне казалось, они погибли оба.
В каком-то смысле так оно и было. Никто из нашей семьи при мне не упоминал о трагедии. Отец, когда я пытался поговорить с ним, посмотрел на меня такими глазами, что я осекся на полуслове. Он оплакивал Пашку, и мое любопытство было оскорбительно для его горя.
Но вот она здесь. Маленькая хозяйка большого дома.
Даже не знаю, кого я ожидал увидеть. Девицу с черными волосами, угрюмым взглядом и кроваво-красной помадой на искусанных губах? Я помнил ее пигалицей с густой челкой над блестящими глазами. Любопытная и в то же время замкнутая, ловкая, юркая, точно белка. Прохор называл ее мечтательницей. Вряд ли она улавливала тот пренебрежительный оттенок, который он вкладывал в это слово.
Кто вырастает из девочек-убийц?
Теперь я знаю кто.
– Лелик, хочешь кофе?
Кофе она варит отвратительно, но я рассыпаюсь в благодарностях. Мы оба не знаем, как вести себя друг с другом. Отсюда преувеличенная вежливость и деликатность.
– Что ты станешь делать с домом?
– Пока не решила.
Я рассказал ей, как создавал свое издательство. Она изобразила пару сценок из своих рабочих будней. Мы смеялись, пили кофе, и меня не оставляла мысль, что оба мы старательно врем друг другу.
Позавтракав, я поднялся наверх. После смерти Прохора бабушка не допустила меня к его архивам. Собственно, она вообще не разрешила мне вести поиски в доме. Трижды я пытался, и трижды терпел поражение.
Но Тишке об этом знать не надо.
До обеда я разбирал завалы папок на его рабочем столе. Один раз спустился на кухню заварить себе чай и обнаружил там Женьку за странным занятием. Она снимала со стены хохломские блюда, осматривала и вешала обратно. С минуту я озадаченно наблюдал за ней, а потом кашлянул.
– Лелик! – она едва не выронила блюдо. – Ты что тут делаешь?
– А ты?
– Э-э-э… Ищу год создания.
– Зачем?
– Чем старее блюдо, тем дороже. Яна разрешила мне выбрать, какие я захочу. На память о бабушке.
Все это показалось мне очень странным. И на ходу сочиненное вранье про стоимость, и Женькино желание взять на память не что-нибудь, а именно хохлому.
– Раньше, кажется, они были в столовой?
– Да, Раиса перевесила все на кухню после смерти Прохора.
Женька улыбнулась мне нетерпеливой улыбкой, в которой ясно читалось «ну когда же ты уйдешь, наконец?»
Вот уж кто не изменился!
Наверное, каждый человек считает себя предназначенным для счастья. Но есть люди, воспринимающие чужое счастье как личное оскорбление. Как будто в мире ограниченные запасы радости, и если достанется одному, соседу может не хватить.
Женька – тот самый ревнивый сосед.
Я помню ее тем летом. Дерзкая, азартная, демонстративно плюющая на нас, маленьких зануд.
Иногда в Женьке просыпалось благородство и даже самоотверженность. Я называл это «Приемные часы». Правда, график работы был неизвестен. В ней приоткрывалось окошечко, в которое могли постучаться живые люди и получить ответ. Может быть, на короткое время Женька даже допускала, что просители не слишком отличаются от нее.
Хотя вряд ли.
Все-таки в ней была очень сильна врожденная уверенность, что она – королева эльфов, а вокруг туповатые орки.
Меня она презирала. Мелкий задохлик. Да еще и лопоухий! Обнаружив, что я умею рисовать, она пыталась заставить меня изобразить себя в образе амазонки. Я нарисовал как мог – лишь бы она отвязалась! Ссориться с ней мне не хотелось.
В итоге получилась красивая женщина верхом на лошади. Сходство с Женькой ограничивалось короткими волосами, зато я наделил ее сногсшибательной фигурой и надеялся, что моей заказчице это придется по душе.
– Ничего себе сиськи! – сказала Женька, внимательно рассмотрев наездницу. – Слышь, спирохета! Я просила нарисовать меня, а не твои влажные фантазии.
Я-то надеялся ей польстить!
После этого она утратила ко мне всякий интерес. Кроме разве что энтомологического.
Мы все для нее были букашками. Кроме Прохора и, пожалуй, Пашки. И, кажется, обоих она люто ненавидела – именно за то, что приходится их уважать.
Но к маленькой Тишке Женька внезапно прониклась покровительственными чувствами. Может быть, ее привлекало, что сестра не ищет ее дружбы. Но скорее – что она не ищет дружбы деда. А может, было что-то еще, о чем я не знаю.
Помню, Янка пошла купаться и потеряла какую-то девчачью драгоценность, болтавшуюся у нее на шее. Как она ревела! Даже бабушке побежала жаловаться, чего никогда не делала. Почему-то важна была для нее эта блестяшка. «Он свалился, когда я переплывала речку!»
Пашка ухмылялся. Вероника равнодушно пожимала плечами. Взрослые мимолетно посочувствовали и отправились по своим делам.
И тут явилась Женька.
– Показывай, где вы плавали! И кончай реветь! Твоя распухшая морда оскорбляет мое эстетическое чувство.
Может, Тишкина зареванная физиономия и впрямь действовала ей на нервы. Но Женька ныряла полтора часа, пока глаза у нее не стали краснее земляники. Я наблюдал из лесных зарослей, как она раз за разом набирает воздух, уходит в прозрачную глубину, как ее тело скользит, изгибаясь, над донным песком. Она выныривала, отдыхала и снова ныряла, пока ее не начала трясти дрожь.
– Хватит! – Тишка давно перестала реветь. – Достаточно!
– Я сама решу, когда достаточно, – отрезала Женька.
И снова плыла у самого дна. За ней в воде поднимались дымные струйки песка, который она просеивала между пальцами.
Женя так ничего и не нашла. Когда она выбралась на берег в последний раз, я испугался, что сейчас ей придет конец. Она выглядела как гигантская издыхающая рыбина. Тишка тоже запаниковала: метнулась к поселку, потом начала звать на помощь…
– А ну заткнись!
Женька прохрипела это из последних сил.
– Орешь, как будто тебя в задницу клюнули.
Она прибавила несколько крепких матерных слов, и я немного успокоился. Кто ругается, тот не помирает. Так я думал тогда, и хотя с возрастом выяснилось, что обобщения здесь не работают, в отношении Женьки я оказался прав.
2 Яна Тишко
После завтрака выглянуло солнце, и Алексей с Женькой решили прогуляться. Кажется, дом действовал им на нервы. А может быть, виной всему была я.
Слишком толстый слой воспоминаний окутывал нас. Словно вата – новогодние игрушки.
Я осталась одна. Ареал моего обитания постепенно расширялся: я уже поднималась в мансарду, заглядывала на второй этаж. Пора навестить самых старых призраков.
Сегодня мне было легче это сделать. Во-первых, в доме находились другие люди, и это внушало уверенность. Из-за их присутствия крепкий настой времени как будто был разбавлен водой. Его можно было пить без боязни отравиться.
Во-вторых, все комнаты изменились почти до неузнаваемости. Новая мебель, другие шторы – и все выглядит иначе.
Я собралась с духом. Выцветшие розы на обоях кланялись мне, когда я шла к гостиной. К той комнате, где я когда-то убила человека.
Несомненно, Прохор все там переставил. Интересно, сохранился ли портрет на стене, свидетель моего преступления?
С этой мыслью я распахнула дверь и окаменела.
Кто-то огромный взял меня за шкирку, словно котенка, и одним взмахом перебросил в двухтысячный год, где мне было двенадцать лет, я стояла, раскачиваясь от ужаса и горя, слушая чудовищные Пашкины обещания, и в конце концов, не выдержав, схватила первое, что подвернулось под руку.
Да, Прохор с Раисой меняли интерьер во всех комнатах.
Но в гостиной они не тронули ничего.
В это невозможно было поверить. Однако я стояла, озираясь, посреди тех самых вещей, которые окружали меня в тот летний вечер.
Камин, портрет, столик с вазой – с малахитовой вазой! Я в ужасе отдернула руку. Как она могла здесь оказаться? Она же раскололась!
Я что, схожу с ума?
Выйти отсюда скорее, захлопнуть дверь, сделать вид, что этой комнаты не существует! Несколько секунд я действительно собиралась сбежать. Но усилием воли заставила себя опуститься на кушетку.
Тише, Яна, тише.
Хотя таблетки действуют, у меня, оказывается, еще сохранилась способность задавать вопросы.
Отчего жуткий музей остался нетронутым?
Казалось, я умру, если не узнаю ответ. Может быть, таким образом дед пытался увековечить память мальчишки, к которому он был привязан?
В углу на кушетке лежал фотоальбом. Пытаясь успокоиться, я взяла его, открыла на первой попавшейся странице и чуть не вскрикнула.
Вот она, эта комната, на фотографии, подписанной: «2012 год». Толстая старая Раиса серьезно смотрит в объектив. Дед снимал широкоугольником, в кадр попали почти все предметы обстановки.
Она была другой! На стене вместо портрета телевизор. Кушетки нет, ее заменили глубокие кресла, вокруг которых толпятся деревянные кадки с фикусами. Между кресел – квадратный столик в виде доски с шахматами.
Один снимок, второй, третий… Не осталось никаких сомнений: после гибели Пашки гостиная действительно была преображена. Долгие годы она выглядела так, как на фотографиях в альбоме. Я поспешно пролистала его до конца. Последний снимок датирован июнем этого года. В июне еще живая Раиса сфотографировала гостиную с фикусами, телевизором и шахматами. Сейчас все это исчезло без следа. До октября кто-то успел сделать перестановку и вернуть все так, как было пятнадцать лет назад.