Похоже, этот музей убийства создан в честь моего приезда.
Я отложила альбом.
Чья-то безжалостная издевка?
Напоминание о том, что и так оставалось неизгладимым из моей памяти?
Чем дольше я сидела в окружении вещей из прошлого, тем отчетливее понимала, что ошибаюсь. Кто-то позаботился не только о том, чтобы восстановить все в прежнем виде. Он – или она – положили здесь фотографии. Их приготовили для меня. Человек, подкрутивший стрелку времени, пытался мне что-то сказать.
Звуки, запахи того лета оживали в моей памяти. Я слышала гнусавый Пашкин голос, обещающий мне психушку. Видела его глумливую ухмылку. Та же обморочная слабость, что преследовала меня ту июньскую неделю, накатила волной и растворилась, оставив после себя слабое ощущение тошноты.
Не осознавая толком, что делаю, я поднялась и взяла малахитовую вазу. Орудие убийства, которое не могло, не должно было оказаться на прежнем месте.
Она была легкая. Не как пластиковая бутылка, конечно, но и не как камень.
Недоумевая, я покрутила ее в руках и вдруг поняла: это же гипс! Копия той старой вазы. Очень точная копия: я не отличила ее от настоящей, пока не почувствовала вес.
Вес!
Это ощущение – противоестественной легкости того, что должно было оказаться очень тяжелым – словно включило в моей памяти кнопку воспроизведения. Мне часто снилось, как я бью Пашку в висок. Но то, что я пережила в эту секунду, было в тысячу раз реалистичнее сна.
Время задвоилось, закружилось водоворотом, в котором расслоилось прошлое и настоящее, и я вновь подняла вазу над головой своего врага.
Девочка Тишка, нанеся смертельный удар, потеряла сознание.
Я-взрослая увидела, как рассыпается гипсовая ваза.
Озарение было таким ярким, что я непроизвольно зажмурилась. Меня пошатнуло, я села мимо кушетки, ударилась об пол и от боли немного пришла в себя.
Не может быть…
Я ударила Пашку не настоящей вазой.
Мне потребовалось не меньше пяти минут, чтобы эта мысль как следует укрепилась в сознании. Ваза была имитацией! Поделкой из гипса!
Вот почему я краешком ускользающего сознания видела блестящие осколки – она и в самом деле раскололась и внутри была не зеленой, а белой.
«Камин!»
Только камина мне не хватало, чтобы дорисовать невидимую часть моей картинки.
Пятнадцать лет назад мне почудилось в зеркале отражение малахитовых узоров. Сейчас я понимала, что ошиблась. Этого просто не могло быть. Маленькая Яна Тишко чувствовала себя плохо, в голове у нее мутилось. Иначе бы она сообразила, что камин в два раза выше стола. А значит, над ним стояла вторая ваза. Настоящая.
С которой бабушка Раиса и сделала копию.
Копчик ныл, и эта боль приземляла меня в моем времени, напоминая о реальности. Боль всегда реальнее всего.
Я выпрямилась, подошла к зеркалу, ковыляя как старуха. Отражение испугало меня: оно было не просто бледным, а мертвенным, синеватым.
Но сквозь бессилие, ошеломление и страх все ярче просвечивало понимание.
Если я ударила Пашку гипсовой вазой, я никак не могла его убить.
Если не я убила его, это сделал кто-то другой.
Часть 2
Глава 9
1
– Этой истории очень много лет, – сказала сидевшая в кресле миниатюрная черноглазая девушка, взъерошенная, как искупавшийся в пыли воробей. – Мне рассказывать по порядку?
– Если получится, – кивнул Макар Илюшин.
– Пятнадцать лет назад наша семья собралась в доме у моего деда. Нас было двенадцать человек: пятеро детей, семеро взрослых. Мы прожили вместе месяц, и в конце этого месяца я убила своего троюродного брата.
Она выглядела спокойной, эта крошка, похожая на птичку. На очень сосредоточенную птичку, подумал Бабкин. И слишком спокойной. Как молоко под крышкой кастрюли за секунду до того, как убежать. Маленькие пузырьки уже поднимаются со дна, но вы еще не придаете им значения. А зря.
– Три дня назад я вернулась в этот дом…
– Зачем? – перебил Макар. – Простите, это важно.
– Он достался мне в наследство. – Кажется, она немного смутилась. – От бабушки. Бабушки Раисы.
– А дед?
– Он два года как мертв.
– Хорошо. Вы вернулись в дом…
– …и поняла, что я не убивала брата. Это сделал кто-то другой.
Макар слегка подался вперед и щелкнул пальцами. «Высокая степень заинтересованности», – диагностировал Бабкин. Не высшая, но высокая. У птички-черноголовки все шансы, что он займется этим делом, если только она сейчас все не испортит.
– Хм, – сказал Илюшин. – Любопытно.
Она заволновалась.
– Экспертиза показала, что мой брат был убит ударом малахитовой вазы. Она размозжила ему висок. Я помню, как схватила вазу, помню сам удар, но кроме этого больше ничего. Я почти сразу потеряла сознание. Завели уголовное дело, но на момент преступления мне было всего двенадцать лет, так что сами понимаете, – она выразительно развела руками.
– Вы сказали, что убийца – не вы. Вам что-нибудь рассказали? То, что скрывали от вас?
– Нет. Все было не так. После этого… несчастья дед поменял всю обстановку в гостиной. Но незадолго до смерти бабушки все вернули как было. Я думаю, это сделала Раиса.
Яна вкратце пересказала, что произошло, когда она схватила вазу.
– Моя бабушка лепила из гипса. Мне кажется, я правильно восстановила ход событий. Я ударила брата не настоящей малахитовой вазой, а бабушкиной копией. Долгие годы я думала, что находилась в состоянии аффекта, когда схватила ее. Но только вчера поняла, что мои ощущения меня не подводили. Просто это был не камень. Это был муляж. Он раскололся от удара. Я это даже видела, но не осознала.
Яна Тишко перевела дыхание. Бабкин подвинул к ней стакан воды, и девушка благодарно улыбнулась. Все-таки она очень нервничала, теперь это бросалось в глаза.
– Допустим, вы ударили его муляжом, – нахмурился Илюшин. – От этого не умирают.
– Не умирают, – кивнула девушка. – Но от удара гипсовой вазой тоже можно потерять сознание.
Некоторое время Макар молча смотрел на нее.
– Я вижу, вы провели хорошее расследование, – наконец сказал он.
– Гонорара не обещали, но у меня была большая личная заинтересованность.
Илюшин рассмеялся. Яна Тишко улыбнулась в ответ – впервые с того момента, как вошла в квартиру Макара, и лицо у нее стало совсем детским и очень славным.
– Хорошо, – согласился Илюшин. – Допустим, ваш брат упал в обморок.
– Я тоже потеряла сознание. Нашли нас лежащими рядом. У Паши была разбита голова, возле него валялась малахитовая ваза с моими отпечатками.
– Ага, – кивнул Макар. – Я понял. Поправьте меня, если я ошибаюсь. Вы ударили его муляжом, но парню этого хватило, чтобы вырубиться. Пока вы лежали без сознания, в комнату вошел кто-то третий. Оценил обстановку, взял настоящую вазу и добил парня. Потом прижал ваши пальцы к орудию убийства и ушел. Предварительно собрав обломки гипса, конечно же.
Яна кивнула.
– Красивое решение, – одобрил Макар. – Требует ума, большой решительности и готовности рисковать. И жестокости. Сколько лет было пацану?
– Пятнадцать.
– Расшибить голову подростку, который и так валяется в обмороке? Мощно!
Бабкин промолчал. У него дома собственный подросток время от времени выступал с сольными номерами, и он отлично представлял, как можно расшибить ему голову.
– И вы хотите от нас, чтобы мы нашли убийцу.
– Сама я не справлюсь.
– Не совсем наш профиль… – Илюшин задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику.
– Я знаю. Вы занимаетесь пропавшими людьми. Но мне говорили, что иногда вы расследуете и убийства. Вот я и подумала: прошло так много лет, что никто не возьмется, а я… мне…
Она замолчала.
«Мне пришлось пятнадцать лет жить с мыслью, что убийца – я», – перевел Бабкин.
– Вы близки с вашей семьей? – спросил Макар.
– Нет. Я не виделась с ними все это время.
– Ни с бабушкой, ни с дедом?
– Они мне не родные, вернее, не прямая линия. Моя родная бабушка – сестра деда Прохора.
– Она жива?
– Она умерла совсем молодой, когда моя мать была подростком.
– А ваши двоюродные сестры?
– Впервые за все эти годы я поговорила с Женей, когда она позвонила мне и сообщила о смерти бабушки и о завещании. Раиса оставила письменные указания.
– Любопытно.
– В наследство я вступлю только через полгода после ее смерти. Завещание есть у нотариуса, а копия лежала на столике возле ее кровати.
– Вы точно не общались с бабушкой после убийства?
– Ни разу. Я думаю, в доме Прохора запрещалось даже упоминать мое имя. Хотя не знаю, может, я и ошибаюсь. У меня не было времени выяснить это.
Макар подался вперед.
– Вы осознаете, что если мы возьмемся за расследование, то могут всплыть любые факты?
Девушка кивнула.
– Нет, не осознаете, – сказал Илюшин. – В какое время был убит ваш брат?
– Около пяти вечера. Нас нашли в пять двадцать.
– Вы точно не общались с бабушкой после убийства?
– Ни разу. Я думаю, в доме Прохора запрещалось даже упоминать мое имя. Хотя не знаю, может, я и ошибаюсь. У меня не было времени выяснить это.
Макар подался вперед.
– Вы осознаете, что если мы возьмемся за расследование, то могут всплыть любые факты?
Девушка кивнула.
– Нет, не осознаете, – сказал Илюшин. – В какое время был убит ваш брат?
– Около пяти вечера. Нас нашли в пять двадцать.
– Что делала ваша мать в промежутке с пяти до пяти двадцати?
Она широко раскрыла глаза и стала похожа на изумленного галчонка.
– Моя мать не убивала Павла!
Илюшин удовлетворенно кивнул и откинулся в кресле.
– Это я и имел в виду. Нет, Яна, мы не возьмемся за ваше дело. Именно потому, что в нем замешаны близкие вам люди.
Некоторое время она смотрела на него, не меняясь в лице, и вдруг широко улыбнулась.
– Вы не поняли! Моя мать не убивала Пашку, потому что ее не было в доме. Она ушла на станцию покупать билеты и задержалась там, заболталась с соседкой. Вернулась, когда нас с Пашкой уже нашли.
– Есть показания соседки?
– Нет, но думаю, будут, если вы с ней поговорите. Не знаю, правда, вспомнит ли она тот день.
Илюшин хмыкнул.
– Ну допустим. А остальные? Они живы, кстати?
– Все, кроме бабушки с дедом. Хотя подождите-ка… Не уверена насчет родителей Павла. Но если бы с ними что-то случилось, мать рассказала бы мне.
– То есть мы можем найти всех людей, которые были тогда в доме. Кроме самых старших.
– Именно так.
– А дом теперь принадлежит вам.
Яна кивнула.
Бабкин никогда не умел читать мысли Илюшина. И это его совершенно не расстраивало. У Макара специфическое устройство мозгов, а специфическое устройство мозгов – оно как вирус. Пообщаешься с носителем, и, глядишь, уже сам несешь какую-нибудь пургу.
Однако не требовалось выдающихся способностей, чтобы понять, о чем думает Макар в настоящий момент.
«Занятно!»
Его любимое слово. Сейчас вцепится в бедную девчонку, словно это новогодний подарок ему под елочку, и распотрошит ее до косточек. «Ты посмотри на нее! – хотел сказать Бабкин. – Джинсы, свитер, стрижется сама перед зеркалом. Откуда у нее деньги на оплату твоих развлечений?»
– Кто вы по профессии? – спросил Илюшин. Бабкин иногда подозревал, что если мысли Макара от него скрыты, то его собственную голову напарник может просвечивать, как рентгеновскими лучами.
Яна снова улыбнулась, как будто вопрос был ей приятен. Сергею это понравилось. Ему были симпатичны люди, которые улыбаются, говоря о своей работе.
– Я ветеринар.
– Собаки?
– Собаки тоже, но в основном кошки.
Макар не любил ходить кругами.
– Расследование, которого вы ждете, может занять много времени. Это значит, что…
– …что стоимость ваших услуг будет высокой, – подхватила Яна. – Знаю. Если вас беспокоит моя платежеспособность, то я решу этот вопрос. Все-таки я без пяти минут владелица недвижимости.
– Не берись за это дело, – предупредил Бабкин, когда девушка ушла. – Увязнем! Как ты представляешь себе расследование убийства десятилетней давности?
– Пятнадцати.
– Тем более. Половина свидетелей разъехалась, половина в могиле. Никаких гарантий мы ей дать не можем. Да и по правде говоря, сомнительный рассказ: ударила вазой, но не каменной, а гипсовой… Слишком сложно, нет?
– Именно степень идиотизма и заставляет меня поверить в достоверность этой истории.
– Поясни!
Макар поднялся и потянулся до хруста в костях.
– Ты когда последний раз в тренажерке был? – заподозрил неладное Бабкин.
Илюшин вопрос проигнорировал.
– Рассказ этой Тишко выглядит нагромождением нелепых событий. Сначала кто-то делает копию вазы, потом девочка хватает ее вместо настоящей, бьет, и почти взрослый парень теряет сознание… Ну сколько он пролежал? Двадцать секунд? Тридцать? За это время в комнату вбегает кто-то третий, прикладывает его настоящей вазой, убегает…
– Громоздко и неубедительно.
– Громоздко и именно поэтому убедительно, – возразил Макар. – Возьми любое событие, в котором замешано больше трех человек. Увидишь натяжки, шероховатости, чрезмерные совпадения… Потому что это жизнь, мой недоверчивый друг. Она, при ближайшем рассмотрении, всегда выглядит если не абсурдно, то странно. А временами и вовсе начинает отдавать бульварной литературщиной.
– По-моему, девочка цепляется за иллюзию.
– Не такая уж и девочка. Ей двадцать семь.
Бабкин почесал в затылке. Яна Тишко показалась ему гораздо младше. Он даже удивился вопросу Макара о работе: ясно же, что нигде пока не работает, поскольку студентка. А тут вон оно как.
– Плохо считаешь, – упрекнул Илюшин. – Если было двенадцать на момент убийства, и прошло пятнадцать лет, то арифметика совсем простая. Даже ты бы справился.
Он протянул руку за кубиком Рубика, валявшимся на столе.
Это было новое увлечение Илюшина, и оно несказанно выводило Бабкина из себя. Сам он кубик Рубика мог собрать только по схеме, пыхтя и чертыхаясь. А Илюшин купил головоломку пару недель назад и уже тренировался собирать ее на скорость. Три минуты, видите ли, его не устраивают! Глядя, как он небрежно передвигает разноцветные квадраты, Бабкин всякий раз испытывал острое желание разогнуть подкову, перекреститься трехпудовой гирей либо, на худой конец, выжать лежа килограмм сто шестьдесят – то есть каким-либо нехитрым образом доказать свое превосходство в той единственной сфере, где он действительно обставлял Макара по всем пунктам.
– Если это сделала не Тишко, то пацана убил кто-то из своих. – Илюшин быстро крутил кубик. – Скорее всего, бабка.
– Почему бабка?
– А зачем ей оставлять наследство убийце?
– Думаешь, пыталась искупить вину?
– Ага. Еще и подсказку подбросила в виде преображенной комнаты.
– Странная подсказка! Догадайся, мол, сама.
– Ну уж какая есть.
– А почему прямо не написала? – усомнился Бабкин. – Очистила бы душу покаянием перед смертью. Зачем эти игры с комнатами и вазами? Это ж надо было заново слепить орудие убийства! Прикинь, сидит старушонка и раскрашивает гипс под изумруд.
– Малахит.
– Один черт!
– Два разных. Но в одном ты прав: все это действительно выглядит странновато. Почему бабушка не сказала прямо… Очень хороший вопрос. – Илюшин отложил кубик. – Допустим, раскаялась. Пусть даже свихнулась на почве потревоженной совести и проводила остаток дней среди интерьера, напоминавшего о ее злодеянии. Допустим! Но отчего не призналась?
«Увлекся, – обреченно понял Бабкин. – Сидеть мне в богом забытом поселке ближайший месяц». А ведь хотел в отпуск! Как раз сейчас, пока нет работы, подумывал вывезти Машку на отдых. Присматривался к подмосковным пансионатам, но, узнав стоимость, решил, что лучше съездить куда-нибудь в Индонезию. Море, солнце. Густой том ям опять же…
– О чем бы ты ни размышлял, все сводится к жратве, – печально сказал Илюшин.
Сергей остолбенел. Будь он инквизитором, Макар в эту минуту был бы как никогда близок к сожжению на костре.
– Судя по твоей отвисшей челюсти, я угадал, – вздохнул Илюшин. – Не смотри на меня как на бога. Хотя нет, смотри. Пожарь мне бифштекс и отвари к нему риса, жалкая бессмысленная тля!
На бессмысленной тле Бабкин пришел в себя.
– Я что, губы облизываю?
– И еще мерзко причмокиваешь при этом, – кивнул Макар.
– Врешь!
– Преувеличиваю.
– Ты не бог, – Бабкин поднялся. – Ты сатир. Я про них недавно читал. Жизнерадостны и наглы. Славились пристрастием к алкоголю и избыточной сексуальной активностью.
– Поклеп! Кстати, ты куда?
– Мясо из морозилки выну, – мрачно сказал Сергей.
2 Янина Тишко
Как сильно, оказывается, мы вцепляемся в самих себя: в свои страхи, в свои кошмары, в свою боль. Сперва просим кого-то всемогущего: помоги! облегчи мне ношу! Но едва доходит до дела, становимся самыми жадными людьми во вселенной. Мое! Не отдам!
Не могу выразить, что я ощутила, когда поняла, что я не убийца.
Представьте, что вы с самого детства живете с горбом. Вы привыкаете таскать на спине тяжесть. Умеете держать голову, изгибая шею под неестественным углом. Да, горб угнетает вас, да, он уродлив, и вы не ощущаете себя нормальным человеком.
Но, черт возьми! вы притерлись к нему, как любой калека притирается к своему уродству. Вы с ним сроднились и научились извлекать из него выгоду. Чего вам не хватает? Смирения? Напора? Если у вас достаточно ума, вы извлечете из своего горба и то, и другое, как из сундука с драгоценностями.
И вдруг выясняется, что ваш горб – мыльный пузырь!
Я жила с осознанием, что я убийца. И в некоторые мгновения моей жизни черпала из этого факта мрачную радость. Когда в подъезде тот тип с выцветшими глазами и голосом, источающим сизую вонь, притиснул меня к батарее и забормотал, шаря по моему телу, что-то мерзкое, я испугалась его только в первую секунду.