– Правда, нехорошо вышло, – подала голос Женька.
– Я как лучше хотел… помириться думал…
– Врешь! – выкрикнула Тишка. – Ты это нарочно!
– Чего-о?!
Девочка сжала кулаки и шагнула к Пашке:
– Нарочно! Эта птичка не нужна была ему мертвая! Он их любит!
Лелик внезапно перестал вырываться.
– Ты знал, что так все получится! – наступала Тишка. Кажется, она сама готова была вот-вот броситься на сына Тамары и Вениамина. – Ты все продумал!
Люда всплеснула руками:
– Яна, Яночка! Да что ж ты такое сочинила!
Пашка обвел всех ошарашенным взглядом.
– Я чего… я извиниться! – бессвязно заговорил он. – Лелик вчера мне велел, чтобы я больше с вами не общался, дядя Юра. Вот я и пришел… прощения попросил!
– Что он тебе велел? – недоверчиво переспросил Юра.
– Ну, это… Я думал, вы знаете. Думал, вы его сами об этом попросили.
– Я попросил?! Лелик, это правда?
Мальчик молчал, закусив губу.
– Лелик! Говори!
Пашка вскочил.
– Ты же сама все слышала! – воззвал он к Тишке.
Взгляды взрослых обратились к девочке.
– Это так? – тихо спросил Юра. – Мой сын потребовал, чтобы Паша со мной не разговаривал? Яна, отвечай!
Тишка беспомощно посмотрела на Лелика. Тот молчал и глядел себе под ноги.
– Да, – шепнула она. – Но все было совсем по-другому!
Юра выпустил руки сына. Секунду всем казалось, что он отшвырнет его. Но Юрий только отряхнул ладони.
– Не ожидал от тебя, – брезгливо сказал он. – Это низость, Алексей.
И вышел.
Остальные понемногу потянулись за ним. Поняв, что развлечений больше не будет, ускользнула Женька. Люда ушла, охая и причитая. Раиса увела Пашку промывать разбитое лицо. Тишка с Леликом остались одни.
– Иди, – попросил мальчик.
– Ну уж нет!
– Иди, – повторил он. Поднял мертвую малиновку, держа ее бережно, как хрустальную. – Я сам справлюсь. Правда.
Тишка чуть не задохнулась.
– Этот урод тебя обвинил! Выставил каким-то мерзавцем… Несправедливо! Я поговорю с твоим отцом! Я ему все объясню… расскажу…
– Ничего ты ему не объяснишь, – устало сказал Лелик. – У него каменная голова. Там все мысли выбиты долотом. Ступай, Тиша. Мне надо птичку похоронить.
От взрослой обреченности в его голосе Тишка ощутила себя жалкой, беспомощной и глупой. Она молча дотронулась до его плеча, повернулась и быстро вышла.
Вечером в комнату Лелика заглянул отец.
Мальчика не было. На столе лежал открытый альбом. Юрий подошел, склонился над рисунком, рассматривая его с недоверием, почти испугом.
Посреди листа с необычайной тщательностью была нарисована мертвая малиновка.
2
С утра Татьяна поссорилась с Раисой.
Повод был пустяковый. Но все в доме были так напряжены, как будто это на их крыльце нашли труп.
Бедная Раиса ни в чем не была виновата. Она просто увидела в окно Тишку и заметила, что девочке нужно гулять в другой одежде.
– В какой? – взвилась Татьяна. – В юбке? В порнографических платьицах, как Женя?
– Танюша, но эти шорты…
– Эти шорты – единственная вещь, которую они купили вместе с отцом, – отрезала Татьяна. – Как видишь, они ей велики. Он никогда не умел выбирать для нее одежду. Однажды я попыталась заменить их на другие. Женственные, удобные… Старые выкинула. Надеялась, что Янка поплачет и успокоится.
– Плакала? – сочувственно спросила Раиса.
Татьяна коротко рассмеялась.
– Полтора часа рылась на помойке. Ни слезинки, ни упрека. Она просто закапывалась в мусор, точно крот, а я бегала вокруг и думала, что если она не найдет эти проклятые шорты, мне придется тащить ее домой силком. Когда она вылезла из груды мусора с этой тряпкой в руках, от нее воняло хуже, чем от привокзального бомжа. Сама выстирала их, высушила на батарее… И что ты думаешь – легла в них спать!
– Почему ты ей не запретила?
– Ты многое могла запретить своим детям?
– Но она… – неуверенно начала Раиса, – она такая маленькая!
– Думаешь, упрямство зависит от размеров?
Раиса беспомощно шевелила губами. Она пыталась и не могла выразить, что неправильно, когда дети не слушаются взрослых, что так не должно быть и что она сама всегда слушалась родителей, а потом слушалась мужа, и теперь временами на нее накатывает липкий страх, что Прохор умрет, и тогда ей некого будет слушаться, а иногда хочется, чтобы это поскорее случилось… Страшно, очень страшно вглядываться в самого себя, хотела сказать Раиса, гораздо страшнее, чем в другого, и еще хотела добавить, что она ведь безумно любит Прошу, но спохватилась, что разговор был совсем не о том.
Татьяна не дождалась ее ответа. Бросила раздраженно полотенце и ушла в сад.
«Господи, бедная моя девочка. Привезла я ее сюда, точно выставочного котенка, и жду, что ей повесят медаль на тощую шейку. Как же невыносимо и любить своего ребенка, и жалеть, и стыдиться, и мучиться от этого проклятого, несправедливого стыда. Перед кем я испытываю неловкость? Перед Прохором!»
Королевские зайцы, думала Татьяна, ожесточенно щелкая секатором в зарослях малины. Мы все здесь королевские зайцы и сбежались на поляну, едва пастух подудел в свою дудочку.
Это все деньги, будь они прокляты. Как подумаешь, какой суммы хватило бы, чтобы избежать всех этих унижений – так смешно становится. Двадцать тысяч долларов – и прощай, дядя Прохор. Развлекайся с кем-нибудь другим.
С другой стороны, у Юрки с деньгами все благополучно. А он все равно приехал, хоть и по другой причине. Тяжело быть заложником любви к матери. Тем более такой, как Раиса.
Надо же так себя поставить, что вся семья вытанцовывает вокруг и не знает, какое еще па изобразить, чтобы оставить Прохора Петровича удовлетворенным. Вот где талант!
Татьяна укололась малиновым шипом. Вскрикнула, слизнула каплю крови и отложила секатор.
Все валится из рук, и нервы ни к черту. Вчера вечером встретила Прохора, спускавшегося из своей лаборатории. Тот вдруг накинулся: «Ты чего здесь ошиваешься? Следишь за мной?!» Татьяна едва оправдалась.
А еще дважды было странное. Сидела в библиотеке и вдруг над головой услышала легкие, но отчетливые шаги. Над библиотекой комната Прохора, посторонним туда вход воспрещен. Татьяна решила, что почудилось. Но на следующий день повторилось: быстрые шаги, затем приглушенный стук, как будто что-то уронили, и все стихло.
Татьяна вышла из дома, обошла сад. Женька обнаружилась возле качелей, Тишка как раз вернулась с прогулки. Паша помогал Юрию что-то строгать в гараже. Вероники не было видно, но тут подвернулся Лелик и сообщил, что девочка только что ушла в магазин за мороженым.
Чертовщина какая-то.
– Завтра Изольду хоронят, – сказал Вениамин. Жена лениво повернула к нему голову.
Они сидели под деревом, прижавшись спинами к стволу. Солнечный свет просачивался сквозь листву, пятна прыгали по траве.
– Хочешь пойти?
– Не хочу, но придется.
– Брось, отбудем свои два часа и сбежим.
– И два часа не хочу! Жуткая баба она была, между прочим!
– Так уж и жуткая? – усомнилась Тамара.
– А ты знаешь историю с ее сыном?
– Расскажи!
Тамара вытянулась на траве, закинула ногу на ногу и закурила, слушая мужа.
Давид был поздним ребенком, и отец его был неизвестен. Поговаривали, что Изольда родила его от одного очень популярного певца. Но певец был уродлив – спасали его талант и харизма, а Давид рос изумительно красивым мальчиком и вырос в прекрасного, библейской красоты юношу.
С детства мать внушала ему, что она пожертвовала ради него своим талантом. Сколько в этом было правды, а сколько лжи, никто не знал. Сама Изольда формулировала так: «Твоя жизнь вытянула из меня мой дар, и я потеряла его. Теперь ты стал моим даром, Давид». После родов у нее действительно испортился голос. Изольда еще некоторое время пела, но лет через пять оставила сцену.
Давид был ее собственностью. Ее любимым хрупким мальчиком. Его красота тоже принадлежала Изольде. Когда однажды он ввязался в драку и вернулся домой с синяком под глазом, Дарницкая устроила чудовищную сцену. «Ты не смеешь! – кричала она, захлебываясь в истерических рыданиях. – Не смеешь портить это! – И широко обводила рукой фигуру сына. – Это не твое, понял ты, подлец? Это мое!»
Та драка была первой и последней в жизни Давида. Тихий, робкий мальчик, он страшно боялся огорчить мать.
В восемнадцать лет Давид влюбился. Изольда была к этому готова. Войска ее давно стояли на заранее отведенных позициях, и орудия были заряжены. Сначала она не препятствовала сыну в его увлечении. «Пусть мальчик наиграется». Но когда юноша заговорил о женитьбе, в ход пошел весь арсенал трагических ухищрений и уловок, от сердечного приступа до слез и заламывания рук.
Свадьба расстроилась.
Жену Изольда нашла сыну сама. Внимательно изучила претенденток, отсеяла красивых, отбраковала умных, бестрепетно вычеркнула чрезмерно самостоятельных. В итоге остановилась на стоматологе по имени Соня. У самой Дарницкой зубы были не слишком хорошие, так что она убивала сразу двух зайцев. Неплохо, конечно, будь Соня еще и эндокринологом, думала Изольда, но нельзя требовать от жизни слишком многого.
Соня была крупная черноволосая женщина с усами и бородавкой над верхней губой. От красоты Давида она немела. По вечерам расчесывала ему волосы, любуясь мужем точно куклой или ангелом. Эта двойственность отношения сохранилась в ней навсегда: благоговейный восторг, приправленный требовательным чувством собственности. Изольда выбрала себе достойную преемницу.
– У них в семье был культ матери, – сказал Вениамин. – Везде ее портреты, фотографии. Изольда то, Изольда се… Вот мамино кресло, вот мамина подставка для ног!
– Откуда ты знаешь?
– Давид и рассказывал. Он, бедный, жил под двумя каблуками.
– Сам виноват.
Вениамин улыбнулся. Помолчал, передвинулся под тень нависающей ветки и спросил:
– Думаешь, Прохор ни о чем не догадывается?
Тамара пристально взглянула на мужа.
– Нет. Пока нет.
Вениамин опустился на траву и обхватил голову руками. Тамара впервые увидела, как он теряет над собой контроль.
– Тихо, тихо… – она присела рядом, гладила его по спине, по плечам. – Все будет хорошо.
– Может, стоит ему рассказать?
Тамара отстранилась.
– Что рассказать?
– Что я болен. Что нужны деньги. Нет, подожди! – глаза его вдохновенно заблестели. – Не ему! Матери! И пусть она его продавит…
Он увидел выражение ее лица и осекся.
– Веничек, ты сбрендил, – ласково сказала Тамара. – Куда она его продавит? Твоя мать ничем не поможет, только навредит.
– Тогда ему в ноги броситься!
– Что-то тебя на литературщину понесло.
– Мне не до шуток, знаешь ли!
Тамара покачала головой.
– Он об тебя подошвы вытрет, мой милый. Стоит ему понять, что ты от него зависишь, и больше уже никуда не денешься. Отыграются на тебе, Веничек, за все годы твоей свободы. Думаешь, я ошибаюсь?
Вениамин молчал.
– А потом, наигравшись, – мягко продолжала она, – выставят тебя пинком под зад без копейки денег. С цитатой «Ты все пела? Это дело! Так пойди же, попляши!».
Крылов добил Вениамина окончательно. Он уткнулся жене в плечо, обмяк.
– Но что же делать, Тома, что же делать?
– Во-первых, молчать. И матери ни слова.
– А вдруг она что-нибудь придумает?
Тамара вздохнула.
– Милый, твоя мама чудесная женщина. Но очень небольшого ума, ты уж меня прости за прямоту.
– Она меня любит!
– Если Прохор заподозрит, что она что-то скрывает, он вскроет ее как протухшую устрицу. Без всякого ножа. Поэтому делаем, как договорились. Не расклеивайся!
– Не могу!
– Можешь! – голос ее стал жестким. – Только не сейчас. Недолго осталось, потерпи.
– С чего ты взяла?
– Ты плохо знаешь своего отца. Он почти наигрался. Еще пару недель и объявит призовую лошадь. Вот тогда все и выложишь.
– А если…
– Что – если?
– Если что-нибудь пойдет не так?
Тамара посмотрела на мужа, он на нее. Оба прекрасно поняли, что скрывается за этим неопределенным «что-нибудь».
– Вдруг он выберет не нашего мальчика… – начал Вениамин, как будто именно это и хотел сказать с самого начала.
Тамара наклонилась к нему, взяла за отворот рубашки и несильно тряхнула.
– Слушай меня внимательно, Веничек… – она улыбнулась одними губами. – Он выберет нашего, поверь. У него просто не будет вариантов.
3
Последние дни Тишке все время казалось, что за ней следят. Не дома, а в лесу. Она чувствовала чужой взгляд как легкое жжение между лопаток, оборачивалась – но видела лишь подрагивающие ветки кустов. Это мог быть и ветер.
Она больше не заговаривала с матерью об отъезде. Ощущение угрозы, нависшей над домом Савельева, никуда не исчезло. После драки Лелика с Пашкой оно притихло на время, а затем дало о себе знать с новой силой – точно ноющий зуб. Но Тишка твердо убедилась, что мать не уедет из дома Прохора. Что-то крепко держало ее здесь.
Оставалось лишь одно: быть настороже. Не ввязываться в новые Женькины проекты. Не огрызаться на Прохора. Вести себя тише воды ниже травы.
– Две недели, – повторяла про себя Тишка. – Две недели!
Ей осталось вытерпеть совсем немного.
Кроме того, у нее была очень веская причина задержаться. Но о ней Тишка не говорила никому, даже Лелику.
Взрослые шептались, что Прохор устал от них. Он столько лет жил один – Раиса не в счет – и вдруг целая компания. Причем часть этой компании – его собственные дети, что, конечно, добавляет невыносимости бытию. Чужих вытерпеть еще можно. Но своих!
И Прохор срывается. Все чаще запирается в своей лаборатории. Накричал на Раису, которая принесла ему туда чай. Дядя Юра попытался вступиться за мать, и его чуть не выгнали из дома.
После драки с Пашкой дед сначала привечал Лелика. Все опасались, что мальчишке достанется, но они плохо знали деда: он расценил его нападение на более сильного брата как проявление характера. Приблизил к себе Юриного сына, захвалил. Однако вскоре Лелик ему наскучил.
И теперь у Прохора новая игрушка.
Тишка.
Дед поет дифирамбы ее самостоятельности, ее любви к высоте, даже ее маленькому росту! То ли провоцирует остальных, то ли и в самом деле доволен Тишкой. Обсудил с ней сборник рассказов Стивена Кинга. Сошлись на том, что страшилки – ерунда, а вот «Короткая дорога миссис Тодд» – отличная вещь.
В общем, мать могла бы быть довольна.
Но и на ее лице Тишка замечала следы плохо скрытой тревоги. Наверное, она думала, что если дед полюбит Тишку, все у них будет хорошо. Наивная мама! Все самое плохое начинается, когда такие люди, как Прохор, выделяют кого-то своей любовью.
Это как черная метка. Если ты получил ее, жди беды.
Из всех, кого Прохор одарял своей милостью, пока везло только Пашке.
– Куда собралась?
Женька выскочила на крыльцо как раз тогда, когда Тишка решила удрать в лес незаметно от остальных.
– Гулять.
– Пойдем вместе?
– В другой раз.
Женька криво улыбается, молчит, не уходит с крыльца, пока Тишка идет к калитке. Может, это ее взгляд сверлит спину? Последнее время Женька ведет себя до того дружелюбно, что ожидаешь подвоха. Женька – взрослая, высокомерная, насмешливая. Зачем ей дружба маленькой сестры?
Тишка на днях случайно подслушала разговор матери и дяди Юры. «Трется возле лидера», – непонятно сказала мать. А дядя Юра подтвердил: «Качественно держать нос по ветру – великое умение». И оба неприятно рассмеялись.
Кое-что стало яснее. Но не все.
Нет, Женьке нечего делать в лесу. Лес – только для Тишки. Там ей никто не нужен.
Была еще одна причина, почему Тишка не желала компании.
У нее был почти завершен проект, который она старательно готовила последние три недели.
Проект носил кличку Дымчик и жил в поленнице.
Мойва бабушки Раисы сотворила чудо. Из маленького дичка, бросавшегося прочь при первом подозрительном звуке, котенок стал человеком. Ну, почти.
– Ах ты мой маленький! Ах ты мой хищненький!
Тишка держала котенка на коленях и ворковала, почесывая его за ухом. Три недели – и такой прогресс! Зверек, которого тщетно пытались поймать Женька с Вероникой, доверился только ей. Совсем ручным он пока не стал. Но у них впереди еще две недели!
– Блох выведем, – говорила Тишка, гладя сытого котенка. Дымчик урчал и топтался по ней растопыренными лапами. – Командам тебя обучим. И покажем маме. Она тогда согласится взять тебя в город, правда?
Вот почему Тишка готова была торчать в Литвиновке еще две недели. Ради котенка она вытерпела бы и дольше.
«Никаких животных в доме!» Мать была категорична.
Но Тишка рассудила так: она хорошо себя вела, нравилась деду и заслужила небольшую награду. Маленькую такую награду на четырех рахитичных лапках.
Впрочем, на мойве котенок окреп и перестал казаться заморышем.
– Пойдем прогуляемся.
Тишка посадила котенка на плечо и прошлась по окрестностям. До чего упоительное чувство – ощущать себя хозяйкой живого существа! Дымчик сначала больно цеплялся когтями, но потом сообразил, что можно растянуться вокруг ее шеи. Он вырастет в огромного кота, в бархатного кота-Баюна, и будет перед сном приходить к ней в постель и мурлыкать сказки.
Если бы не кот, Тишка пешком ушла бы из Литвиновки. Но из-за Дымчика все изменилось.
– Ну все, до вечера! В лес тебе нельзя. Там леший.
Каждому известно, что леший обращает котов в сов. Будет Дымчик ухать и летать, расправив крылья, а Тишка останется без питомца.
Вокруг гнезда, устроенного в развилке старой липы, кружились пчелы. Девочка забралась наверх и проверила свои сокровища. Все здесь, в мешочке, обернутом для надежности пакетом. И рисунок Лелика, на котором смешная птичка с густой челкой, и волшебный лесной кулон, и камешек с дыркой, найденный на берегу реки, и синее перо, и гладкий корень в виде страшной физиономии с округленным ртом.
Послышался шорох. Тишка вскинулась, замерла.
Неужели ее выследили?
Женька, больше некому. Увлеченная мыслями о котенке, Тишка прошляпила слежку. Вот балда!