– Думаю, вы плохо представляете себе мой образ жизни.
– Ну как же, вы молодая, знаменитая, вас всюду приглашают.
– Молодая? Мне тридцать четыре.
– Ладно, старая и знаменитая.
Приглашали меня действительно часто, но я всегда отказывалась. Теперь мне пришло в голову, что в компании Петрониллы эти светские развлечения покажутся не такими скучными.
– Как раз в конце месяца меня пригласили на дегустацию шампанского в отель «Ритц».
– Я с вами.
Я улыбнулась. Я ведь с самого начала уготовила для Петрониллы роль компаньона по выпивке. Мои идеи обретали форму.
В назначенный день Петронилла ждала меня возле отеля. Как обычно, на ней были джинсы, кожаная куртка и ботинки «Доктор Мартинс». Я же была одета как тамплиер конца двадцатого века.
– По сравнению с вами я выгляжу как уличный хулиган, – заявила она.
– Вы в порядке.
Гостиные «Ритца» кишели чинными дамами, которые с отвращением уставились на мою подругу. Такое хамство привело меня в недоумение, я даже отступила на шаг.
– Может, уйдем? – спросила она.
– Ни в коем случае.
В конце концов, мы же пришли ради шампанского. В гостиной были расставлены столы с шампанским различных марок. Мы начали с «Перрье-Жуэ». Сомелье произнес небольшую хвалебную речь. В подобных случаях мне нравится, когда проповедник меня обращает в другую веру.
На этих светских мероприятиях шампанское всегда самое лучшее. Во враждебном окружении оно играет роль оазиса – подобного результата невозможно добиться, если пьешь дома.
Первый бокал нас восхитил.
– Неплохая штука, – сказала Петронилла виночерпию.
Тот благосклонно улыбнулся. Практически все они, сколько я ни встречала, очаровательные люди. Уж не знаю, то ли профессия делает их таковыми, то ли заниматься ею могут только такие люди. Во всяком случае, в тот день в отеле «Ритц» сомелье были единственными приятными особами.
Стоило мне сделать шаг, и дамы тут же цеплялись ко мне, кудахча, что видели меня по телевизору. Больше им сказать было нечего, но рассказывали они об этом очень долго. Я прерывала их излияния:
– Позвольте представить вам молодую талантливую писательницу Петрониллу Фанто.
Каждый раз эти создания с гладкими прическами каменели от ужаса. Восторг на их лицах, обращенных ко мне, сменялся пренебрежением при виде уличной девчонки, которую я имела наглость им представить. Петронилла чистосердечно протягивала им руку, но дамы зачастую делали вид, что ее не замечают.
– От меня дурно пахнет? – спросила Петронилла с изумлением, которое я вполне разделяла.
– Я должна перед вами извиниться, – сказала я. – Представить не могла, что мы столкнемся с такой грубостью.
– Вы же не виноваты. Уверяю вас, мне здесь нравится. Такое нужно увидеть самой.
– Во всяком случае, шампанское не будет относиться к вам высокомерно. Давайте попробуем «Жан-Жосслен».
Оно оказалось превосходным. Насколько мне известно, это единственное шампанское с привкусом брожения – просто чудо.
Из-за того что, избегая неприятных дам, мы полностью сосредоточились на дегустации, мы в конце концов напились. Обычно, когда я нахожусь в обществе, опьянение делает меня радостной и дружелюбной. Но поскольку здешняя публика все равно не могла оценить дружеское расположение, всю свою симпатию я изливала на виночерпиев, а еще меня тянуло на откровенность.
Петронилла в подпитии сделалась несколько агрессивной. Она едва слушала, что я ей говорю, и отпускала едкие комментарии по поводу происходящего. Наш обмен репликами выглядел примерно так:
– Всю жизнь хотела бродить пьяной ночью по какому-нибудь красивому городу.
– Какое сборище мегер!
– В буфете еще есть чем перекусить, но я вам не советую. Моя сестра Жюльетта совершенно справедливо замечала, что вино иногда усиливает вкус еды, но не наоборот. Если сказать это кому-нибудь из так называемых знатоков, то он взвоет от возмущения. Но я проверила на себе: стоит только проглотить хоть кусочек чего-нибудь, как магия алкоголя рассеивается.
– Если она не перестанет на меня пялиться, я заеду ей ботинком в рожу.
– Ничего не имею против еды, но я думаю, начинать ужинать нужно тогда, когда уже не можешь выпить ни глотка. Это надолго оттягивает начало трапезы.
– Но стоит ли ради нее задирать ногу?..
– Мне случалось так откладывать этот момент, что есть уже не хотелось. Поэтому лучше всего напиться и рухнуть на какой-нибудь мягкий диван. А правильнее всего заранее выбрать место, куда можно упасть. «Ритц» не слишком для этого подходит. Теперь я буду принимать приглашения только в те места, где можно потом удобно растянуться.
– Пойду спрошу, может, подарить ей мою фотку?
Продолжая на ходу изливать душу, я машинально последовала за ней. Я не подозревала, что она и в самом деле предложит этой даме свою фотографию.
– Что? – поперхнулась от удивления та.
– Оставьте мне свой адрес, и я вам пришлю. Кстати, обратите внимание, я прекрасно вас понимаю: фотография настоящей пролетарки для вас экзотика.
Повергнутая в ужас дама бросала на меня умоляющие взгляды, призывая на помощь. Я затянула привычную песню:
– Мадам, позвольте представить вам молодую писательницу Петрониллу Фанто, которой я восхищаюсь. Ее первый роман, «Сладкий уксус», очень талантлив.
– Как интересно! Непременно куплю, – трепеща, пробормотала дама.
– Очень удачно, сзади как раз моя фотография. Сможете вдоволь на меня насмотреться.
Я взяла Петрониллу под руку, решив, что пора с этим кончать. В ней росло озлобление, и я чувствовала, что, если ее не остановить, она так и будет бросаться на людей.
Мы стали пробовать новое шампанское. Я солгала бы вам, если бы сказала, что на этой стадии способна воспроизвести его название. Но это было великолепно, к тому же обслужили нас с отменной учтивостью. Петронилла уже и не вспоминала, что это дегустация: вместо того чтобы взять в рот глоток напитка и смаковать его вкус, она теперь одним махом осушала содержимое бокала и отдавала его сомелье со словами:
– Обмелело!
И тот с очаровательной улыбкой вновь наполнял ее бокал. У меня было предчувствие, что не стоит полагаться на ее хорошие манеры. Если так и будет продолжаться, Петронилла потребует всю бутылку, чтобы пить из горла, а официант любезно протянет ей бутылку, как ни в чем не бывало.
– Атмосфера накаляется, – вполголоса проговорила я. – Кажется, нам пора.
Но не тут-то было. Петронилла громко воскликнула:
– Вы считаете, что накаляется?! А по-моему, нет. Как раз то, что надо.
Все взгляды обратились к нам. Чувствуя, как полыхают щеки, я потащила свою подругу к выходу. Это оказалось непросто. Девушка упиралась изо всех сил, тянуть ее за руку было бесполезно. В конце я просто вынуждена была толкать ее, как комод.
– Но я попробовала еще не все сорта шампанского! – возмущалась она.
Когда мы вышли от отеля «Ритц», прохладный воздух нас немного отрезвил. Я почувствовала облегчение. Петронилла вопила:
– Мне было так весело!
– А я люблю гулять пьяной по каким-нибудь красивым парижским кварталам!
– И это вы называете красивым кварталом? – взвыла она, с презрением оглядывая Вандомскую площадь.
– Покажите мне тот Париж, который любите вы, – предложила я.
Эта идея пришлась ей по душе. Она подхватила меня под руку и потащила по направлению к Тюильри, затем к Лувру (указав на него со словами: «Вот это, по крайней мере, неплохо»). Мы перешли на другой берег по мосту Карусель («Вот Сена – ничего лучше не придумаешь», – заявила она) и бодро зашагали по набережным. Мы миновали площадь Сен-Мишель и оказались перед книжной лавкой, достойной романа Диккенса, на вывеске было написано: «Shakespeare & Company».
– Вот, – сказала она.
Я никогда раньше не слышала об этом волшебном месте. В полном восхищении я рассматривала магазин: через витрину можно было увидеть фолианты, похожие на колдовские книги, любителей чтения, которых ничто на свете не могло оторвать от их занятия, и молоденькую белокурую продавщицу с фарфоровой кожей, хорошенькую и изящную, как сказочная фея.
– В самом деле, Шекспир – это ваша страсть, – согласилась я.
– Назовите кого получше.
– И пытаться не стану. Но в том, что́ вы любите в Париже, нет ничего парижского.
– Это еще вопрос. Даже в Стратфорде-на-Эйвоне вы не найдете ничего похожего на этот магазин. Ну а теперь, если вам нужно что-то истинно парижское, пойдемте.
Мы углубились в улочки Пятого округа. Она вела меня с уверенностью профессионального гида. Наконец я догадалась, куда мы направляемся.
– Арены Лютеции! – воскликнула я.
– Я их обожаю. Они такие древние. В Риме подобное место казалось бы совершенно обычным, на него бы не обратили внимания. А в Париже, где античность глубоко запрятана, так приятно обнаружить свидетельство тех времен, когда мы были еще жителями Лютеции.
– Говорите за себя. Я из бельгийской Галлии. Единственная страна в мире, название которой представляет собой субстантивированное прилагательное.
Мы с почтением разглядывали арены. Вокруг царила тишина, как в катакомбах.
– Я ощущаю себя галло-римлянкой, – заявила Петронилла.
– Этим вечером или вообще?
– Вы ненормальная, – со смехом отозвалась она.
Я не поняла, что она имеет в виду, и решила не обращать внимания.
– В самом деле, Петронилла – это женский вариант имени Петроний, – сказала я. – Помните, Петроний Арбитр? Вы маленький законодатель моды.
– Почему маленький?
С ее ростом метр шестьдесят шутить не следовало.
* * *Со мной связался один престижный дамский журнал и предложил съездить в Лондон и взять интервью у Вивьен Вествуд.
С некоторых пор я не брала никаких заказных работ. А тут решила согласиться по двум соображениям: первое – ступить наконец на английскую землю, чего, как ни странно, до 2001 года мне делать не доводилось; и второе – увидеть эту законодательницу моды, легендарную основательницу стиля панк, гениальную Вивьен Вествуд. Чтобы мне не пришло в голову отказаться, сотрудница журнала представила дело таким образом:
– Когда я назвала ваше имя, госпожа Вивьен Вествуд пришла в восторг. Она считает ваш стиль «восхитительно континентальным». Думаю, она с радостью подарит вам платье из своей новой коллекции.
Я сдалась. Обрадованная журналистка стала меня благодарить. В таком-то лондонском отеле мне забронируют номер, за мной будет послана машина и так далее. Мне казалось, она пересказывает какой-то фильм. Мне страстно хотелось немедленно очутиться в Лондоне.
И не случайно. У семейства Нотомб имеются английские корни. В XI веке мои предки из духа противоречия покинули английское графство Нортумберленд и пересекли Ла-Манш, они были настроены против Вильгельма Завоевателя. Если я до сих пор не ступала на остров предков, так это потому, что ждала именно такого знака судьбы: протянутой руки «ненавистницы кринолинов», которая от меня в «полном восторге» (я тупо повторяла формулировку своей собеседницы-журналистки).
Итак, в декабре 2001 года я впервые села в поезд «Евростар». Когда он устремился в знаменитый тоннель, сердце заколотилось сильнее. Над головой плескалось прославленное море, которое тысячу лет назад мои предки решили пересечь в обратном направлении. Если бы герметичность нарушилась, мой поезд превратился бы в подводный болид и мчался бы до знаменитых скал, лавируя среди рыб. Этот образ показался мне таким прекрасным, что я почти мечтала, чтобы он стал реальностью, но тут за окном вдруг возник унылый зимний пейзаж.
Я вскрикнула. Оцепенев, я разглядывала эти незнакомые края. До того, как «Евростар» пересек Ла-Манш, поля за окном тоже казались грустными, но я чувствовала, что здесь совсем иная грусть. Это была английская печаль. Улицы, указатели, редкие жилища – все было другим.
Чуть позже слева я увидела огромные развалины индустриальных строений из красного кирпича, от их величия у меня перехватило дыхание. Я так и не узнала, что это такое было.
Когда поезд прибыл на вокзал Ватерлоо, я чуть не расплакалась от счастья. В тот момент, когда я ступила на британскую землю, с английской королевой я уже была на «ты». Мне казалось, земля дрожит от радости, принимая своего дальнего отпрыска. Такси доставило меня к роскошному отелю, который оказался выше всяких похвал: у меня имелась огромная – размером с поле для крикета – комната и кровать, которая, судя по ее ширине, могла удовлетворить чету миллиардеров на грани развода.
Мне нравится путешествовать налегке, поэтому на мне уже был подобающий случаю наряд: поскольку у Вивьен Вествуд имелось обо мне определенное представление, я надела самый континентальный из всех моих кружевных сюртуков и бельгийскую шляпу «дьябло». Я выбелила лицо, вычернила глаза и ярко накрасила губы. У входа в отель меня ждала машина.
Когда я подъехала к легендарному бутику, меня проводили не через переднюю дверь, а через ворота сзади, которые вели прямо в ателье. Я в восхищении вытягивала шею, стараясь причаститься к чуду изготовления одежды, и через минуту оказалась в комнатушке с двумя банкетками, издававшими запах авторезины.
– Miss Westwood shall arrive soon,[22] – известил человек в черном, сопроводивший меня сюда.
В комнате не было окна, и ожидание оказалось довольно тягостным. Минут через десять человек в черном открыл дверь и произнес:
– Мисс Вествуд.
Вошла дама с длинными волосами ярко-морковного цвета, не глядя на меня, и, не говоря ни слова, протянула мне вялую руку и рухнула на банкетку, не предложив сесть рядом. Тем не менее я села на другую банкетку и сообщила даме, как я рада нашей встрече.
У меня было ощущение, что мои слова падают в пустоту.
Вивьен Вествуд только что исполнилось шестьдесят. В 2001 году никто уже не считал это старостью. Но для этой особы я бы сделала исключение из-за ее чопорного, высокомерного вида, жесткой складки рта, а самое главное – из-за сходства с изображением Елизаветы I под конец ее жизни: та же поблекшая рыжина, тот же холод, то же ощущение, что имеешь дело с человеком без возраста. На ней была прямая юбка из золотистого твида, а выше нечто вроде корсета того же цвета. Но при всей эксцентричности было в ней нечто неискоренимо буржуазное. Трудно представить, что у этой претенциозной толстухи и эстетики панков может быть хоть одна точка соприкосновения.
Мне в жизни приходилось встречать неприятных людей, но никто не мог бы сравниться с этой презрительной глыбой. Поначалу я подумала, что из-за акцента госпожа Вествуд не понимает мой английский, но когда я высказала это опасение, она пробормотала:
– Я встречала и похуже.
Я в растерянности стала задавать заготовленные вопросы. Задавать вопросы гораздо сложнее, чем на них отвечать. Вивьен Вествуд в ее возрасте не могла этого не знать. Однако каждый раз, когда я имела дерзость о чем-то ее спросить, она издавала негромкий вздох, словно пытаясь подавить зевоту. Затем звучал пространный ответ, из которого можно было заключить, что вопросом она скорее довольна.
Сотрудница дамского журнала сказала, что, услышав мое имя, госпожа Вествуд пришла в «полный восторг». Однако ей удалось скрыть этот «восторг»! Должно быть, именно это и есть пресловутое британское хладнокровие.
– Могу я посетить ателье, где шьют одежду? – спросила я.
Что я такого сказала? Вивьен Вествуд уставилась на меня с нескрываемым возмущением. Ответить она не удосужилась, и я ей даже признательна за это, потому что не сомневаюсь: мало бы мне не показалось.
Смущенная до такой степени, что и не знала, что говорить дальше, я наобум задала такой вопрос:
– Госпожа Вествуд, вам никогда не хотелось писать?
Окатив меня презрением, она усмехнулась:
– Писать! Прошу вас, только без пошлостей. Писать – это так вульгарно. Сегодня пишет каждый футболист. Нет, я не пишу. Пусть пишут другие.
Знала ли она, к кому обращается? Очень надеюсь, что нет. Пусть эта дама не знает, кто я такая, все лучше, чем сносить от нее оскорбления.
Я поступила, как японка: рассмеялась. Мне казалось, дальше уже некуда. Но только я так подумала, как выяснилось: дно еще не достигнуто. Реальность всегда превосходит воображение.
Послышался странный шум, как будто кто-то скребся за дверью. Кивком подбородка Вивьен Вествуд предложила мне открыть. Я повиновалась. Черный пудель, подстриженный по последней собачьей моде, засеменил к модельерше. Выражение ее лица резко переменилось. Расплывшись в умильной улыбке, она воскликнула:
– Беатрис! Oh my darling![23]
Она подхватила собачонку на руки и стала осыпать поцелуями. Ее лицо светилось любовью и нежностью.
Я застыла в изумлении. «Человек, который так любит животных, не может быть плохим», – подумала я.
Беатрис начала повизгивать, и это повизгивание явно что-то означало, но я не понимала, что именно. А госпожа Вествуд, должно быть, понимала смысл этих звуков, потому что поставила пуделя на пол и сухо сказала мне:
– It is time to walk Beatrice.[24]
Я кивнула: если Беатрис так повизгивает, значит ей нужно справить естественные потребности.
– It is time to walk Beatrice, – раздраженно повторила дама.
Я взглянула на человека в черном, оставшегося стоять по ту сторону открытой двери: он что, не слышит приказания?
– Don’t you understand English?[25] – сказала она мне с досадой.
Наконец до меня дошло. Именно ко мне, и только ко мне была обращена эта – нет, не просьба, приказ.
Я спросила, где поводок. Она достала из сумки нечто, напоминающее аксессуар из секс-шопа, и протянула мне. Я привязала поводок к ошейнику Беатрис и вышла из комнаты. Человек в черном объяснил мне, куда нужно идти. Но это было излишне: собачонка прекрасно знала дорогу.
Беатрис привела меня в сквер, где и стала справлять нужду. Я попыталась убедить себя, что из происходящего надо извлечь все позитивное, – может, это такой способ получше узнать Лондон? Но напрасно я старалась отыскать в этом эпизоде положительный момент: чувство стыда становилось все острее. Я осмелилась сформулировать свои ощущения: после того как Вивьен Вествуд меня оскорбила, она приказала мне выгулять ее собачонку. Именно так, и не иначе.