– Надо же!
– Спасибо.
– Учитывая твое мнение о моей книге, ты, должно быть, умираешь от желания пригласить меня выпить шампанского. У меня для тебя хорошая новость: я согласна.
У меня оставалась еще бутылка, полученная в качестве возмещения морального ущерба от Вивьен Вествуд. После второго бокала я сказала Петронилле, что в «Неоновом свете» она выявила одну весьма актуальную тенденцию: проникновение во взрослую среду подростковых ценностей.
– Как жаль, что не ты ведешь вечерние теледебаты на канале «Франс-2»! – сказала она.
– Ты смеешься! Я правду говорю.
– Нашу беседу можно продолжить в кафе, если хочешь.
Петронилла обычно вела лишь легкомысленные разговоры, за исключением тех случаев, когда речь шла о политике. Тогда рано или поздно в ней просыпалась дочь воинствующих коммунистов; касалось ли это зарплат, безработицы или чего-то другого, наступал момент, когда она восклицала: «Это просто упадство, представляешь!»
Меня всегда поражало это слово, которое она использует и по сей день. Кроме как от Петрониллы Фанто, я ни от кого его не слышала, даже от Арлетт Лагийе или Оливье Безансено.[28] Для меня это изобретение Петрониллы. Так она именует вещи и явления, которые, по моему мнению, не имеют ничего общего с упадничеством.
Тем вечером, когда она заявила мне, что ей предстоят встречи с читателями в нескольких весьма престижных парижских книжных магазинах, а я ее с этим поздравила, она вдруг разозлилась. Я попыталась понять, что ее так возмутило. Тут-то она и выдала:
– Эти буржуи-книгопродавцы должны платить писателям, которые теряют два часа своего времени, когда приходят к ним раздавать автографы!
– Петронилла, да что ты такое говоришь? Книжные магазины и так с трудом сводят концы с концами. Если владелец магазина приглашает автора подписать книги, это риск для него и подарок для писателя!
– А, вот как! Какая же ты наивная! А я говорю, что всякая работа должна быть оплачена. А за то, что я надписываю книги, мне никто не платит. Это упадство!
Я даже не знала, что ответить.
– Ладно, у меня обмелело, – пожаловалась она, протягивая пустой бокал.
– Мы выпили всю бутылку.
– Так открой другую.
– Нет. Думаю, нам хватит.
Я заметила, что чем больше она пила, тем больше «левели» ее высказывания.
– Как, только одна бутылка? И это ты, Амели Нотомб, у которой вся квартира набита шампанским! Это просто неприлично! Это отвратительно. Это…
– Упадство? – подсказала я.
– Вот именно.
* * *Компаньонке по выпивке Петрониллы нельзя расслабиться ни на минуту. Некоторое время спустя, когда мы с ней наливались шампанским «Моэт» на очередной литературной тусовке, она вдруг заявила, что нужно срочно отправиться кататься на лыжах. Не помню, почему вдруг она заговорила на эту тему. Призвав на помощь все свое воображение, могу восстановить лишь с некоторой долей вероятности.
– Посмотри на этих павианов! – воскликнула Петронилла. – Стоит попасть в их общество, как сразу хочется вдохнуть свежего горного воздуха.
– Обожаю горы. – Я тотчас угодила в ловушку.
– Договорились. Сейчас у нас декабрь. До конца года нам нужно поехать кататься на лыжах. Чего-нибудь придумаем.
Даже не помню, к кому мы обратились, но уже на следующее утро выяснилось, что нам забронированы два места на лыжной станции в Альпах (назовем ее «Акариаз»).
Я позвонила Петронилле, чтобы спросить, что теперь делать. Оказалось, что опьянение вызывает у нее такой же склероз, как и у меня.
– Слушай, я вообще ничего не помню. Но это круто, поехали. Займешься билетами на поезд?
В сущности, она была права. Судьбу надо подстегивать. Если бы первый шаг всегда зависел от меня, в моей жизни вообще ничего не происходило бы.
26 декабря, сойдя с поезда и пересев на такси, мы прибыли в «Акариаз», который находится на высоте 1200 метров. Вещи мы побросали в арендованном нами шале. Петронилла дрожала от нетерпения, ей хотелось как можно скорее переодеться и подняться на склон.
В очереди за билетами на подъемник она спросила:
– Ты давно каталась на лыжах?
– Еще в Японии.
– Со своим знаменитым женихом?
– Нет. Я тогда была маленькой.
Молчание.
– Тебе сколько было?
– Четыре года.
– То есть ты уверяешь, что последний раз вставала на лыжи в четырехлетнем возрасте?
– Ну да.
– А теперь тебе сколько?
– Тридцать пять.
Петронилла огорченно вздохнула:
– Только не рассчитывай, что я буду давать тебе уроки. Я сюда приехала развлекаться.
– Мне не нужны твои уроки.
– Но, Амели, ты не вставала на лыжи тридцать лет!
– В четыре года я каталась очень даже прилично.
– Ну да. А в детском саду тебе вручили почетную снежинку. Это впечатляет.
– Это как на велосипеде, если научишься, то разучиться нельзя.
– Еще как можно.
– Я доверяю детским способностям.
Петронилла обхватила лицо ладонями и сказала:
– Грядет катастрофа.
– Уверяю тебя, мои ноги помнят, как нужно действовать.
В 14.40 мы поднялись на склон. Светило солнце, снежный покров был идеальным. Мой энтузиазм рос.
Петронилла стрелой унеслась вперед. Очень быстро – быстрее, чем я написала эти строки, – она спустилась по крутому склону, невероятно изящная и стремительная.
На пике эйфории я попыталась ей подражать, но через пару метров рухнула в снег. Я быстро вскочила на ноги и устремилась вперед, но через секунду вновь оказалась на земле. И это повторилось раз пятнадцать подряд. Петронилла успела к тому времени вновь воспользоваться подъемником и теперь стояла рядом со мной.
– Да, похоже, детские способности дали сбой. Может, тебя поучить?
– Оставь меня в покое!
За десять последующих минут она успела опять скатиться вниз, подняться и снова стояла рядом со мной, а я валилась на землю приблизительно раз в пять секунд.
– У нас проблема, – сказала Петронилла. – Тебе понадобится очень терпеливый инструктор.
Я разрыдалась.
– И психиатр, – добавила она.
– Отстань от меня! Я уверена, что могу. Ты мешаешь мне сосредоточиться. Не могла бы ты пойти на какой-нибудь другой склон, подальше от меня.
– Ладно.
Она исчезла.
Итак, я осталась одна, к ногам были прицеплены два странных предмета, которые делали вид, будто являются продолжением моего тела, но на самом деле, по крайней мере в данный момент, мне казалось, что вместо обуви на мне османские сабли. Я закрыла глаза и погрузилась в себя, чтобы вспомнить себя же, четырехлетнюю.
В начале семидесятых годов Тироль был недостижимой японской мечтой. На горнолыжной станции в Японских Альпах[29] мои родители сняли на неделю шале размером со скворечник. Лыжные инструкторы расхаживали в кожаных штанах, а горничные – в платьях с корсажем, расшитым эдельвейсами. Было Рождество. Когда мы шли пить горячий шоколад, в ресторанчике японский хор всегда пел немецкие песенки про елку. Этот мир казался божественно-прекрасным.
На лыжной трассе мама дала мне первые уроки, которые вскоре принесли плоды. К концу недели я носилась как молния на своих крошечных лыжах. Я даже освоила поворот.
Если не открывать глаза, то у меня все получится, решила я. Итак, действуем. Я устремилась в темноту, и в самом деле детские ощущения вернулись. Вертясь во все стороны, я достигла подножия холма, ни разу не упав. Внизу я издала торжествующий крик.
У подъемника путь мне преградил какой-то верзила.
– Вы что творите? Я учил детей кататься на лыжах, вы нас чуть не сшибли!
– Простите. Это потому, что я закрыла глаза.
– Вы больная или что?
Следовало поменять методику. К счастью, к тому времени, когда я вновь поднялась на гору, я уже успела убедить себя, что даже с открытыми глазами катаюсь очень неплохо. Как приятно было нестись зигзагами, вздымая колючий снег, подскакивая на кочках, как на трамплине. Какой замечательный спорт! Я попробовала другие трассы, у меня все получалось. Ко мне подъехала изумленная Петронилла:
– Что случилось?
– Я поверила в детские способности, – повторила я.
Мы вместе катались до самого вечера. С тех пор я столько раз слышала, как Петронилла рассказывает эту историю: «Я поехала на лыжный курорт с одной неумехой, ну просто полный ноль, она сразу расхныкалась, а через час уже спускалась как профи! Нет, честное слово, она ненормальная».
На следующее утро Петронилла сообщила мне, что очень плохо спала.
– Здесь полно постельных клещей! А у меня аллергия.
– И что будем делать?
– Надо открыть окна.
Мы тщетно попытались открыть окно в нашем номере. Очевидно, это не было предусмотрено. У нас ничего не получилось.
– Вот идиотизм! – возмущалась Петронилла. – Камера с ковровым покрытием – и даже не проветрить!
– Может, с клещами можно еще как-нибудь бороться?
– Пылесосом.
В стенном шкафу нашлось что-то вроде пылесоса для холостяка-неряхи, на который Петронилла взглянула с презрением. Я прошлась пылесосом повсюду, куда достала. Она пожала плечами.
– Пылесосом.
В стенном шкафу нашлось что-то вроде пылесоса для холостяка-неряхи, на который Петронилла взглянула с презрением. Я прошлась пылесосом повсюду, куда достала. Она пожала плечами.
– Еще можно было бы вытрясти одеяла, но ведь окно наглухо закрыто…
– Это не проблема. Пойду вытрясу на улицу.
Схватив одеяла в охапку, я вытрясла у входа сначала одно, потом другое, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих. Каждый раз, когда я возвращалась, Петронилла вручала мне очередной предмет, который нужно вытрясти: подушки, простыни, покрывала. Я вытряхивала и невозмутимо извинялась.
После моего энного возвращения она заявила, что с матрасом мне поможет.
– Ты не сможешь поднять его одна.
– Погоди. Мы что, будем трясти матрас на улице?
– Это рассадник клещей. Матрас для них как четырехзвездочный отель.
Возразить я не решилась. Поднять матрас, спуститься с ним на плече по лестнице и вынести на свежий воздух – это был настоящий путь на Голгофу. Но и это показалось пустяком по сравнению с последующими мучениями: вытряхивать его под недоуменными взглядами туристов и потом втаскивать наверх по узкой лестнице.
Когда нам удалось вновь водрузить его в спальне, Петронилла нанесла очередной удар:
– Ладно. А теперь твой матрас.
– Зачем? У меня же нет аллергии на клещей.
– Сама подумай. Между нашими кроватями какой-то метр. Для клеща такое расстояние просто пара пустяков.
Смирившись с неизбежным, я подняла свой матрас и начала спускаться, размышляя о том, что Христос не понимал своего везения, ему ведь пришлось проделать крестный путь всего лишь один раз. «Разве что я не тот самый Симон из Сирены», – подумала я. И засмеялась исподтишка, представив, что Христос обращается к Симону, как Петронилла ко мне: «Слушай, подсоби, а?»
Но оказалось, это еще не конец. Когда мы на улице с огромными усилиями трясли матрас, к нам приблизились двое полицейских, очевидно вызванные каким-нибудь бдительным соседом:
– Ну что тут у нас, кража со взломом среди бела дня? – поинтересовался один из них.
– Нет, уборку делаем, – тяжело дыша, ответила я.
– Ладно. Ваши документы.
Нам с большим трудом удалось их убедить в своей невиновности. Самым сложным было удержать Петрониллу, чтобы та не вступила с ними в перепалку, – мне удалось это сделать, прибегнув к самым смиренным и униженным интонациям, на какие я только была способна. Полицейские удалились, напоследок предупредив:
– Больше такого не делайте!
К счастью, они не услышали, как Петронилла ответила:
– Завтра утром опять начнем!
Зато я услышала.
– Ты это серьезно?
– Ну да! Клещи ведь живучие.
Я впала в такое глубочайшее уныние, что даже спуск на лыжах с горы перестал приносить удовольствие, – наверное, это от перспективы каждое утро вытряхивать на улице два матраса. Я чувствовала лишь подавленность и усталость.
За обедом Петронилла вздохнула:
– Осточертели лыжи!
– Уже?
– Наверное, из-за бессонницы. Может, придумаешь, как нам развеять скуку?
Идея у меня имелась. Я оставила Петрониллу наедине с горячим бутербродом с сыром и ветчиной, а сама устремилась в супермаркет. Там имелся только один сорт шампанского: «Пайпер Хайдсик». Я вернулась с двумя бутылками в рюкзаке. Когда подъемник доставил нас на вершину склона, я заявила подруге, что остаюсь здесь и пусть она присоединяется ко мне через полчаса. Как только она уехала, я зарыла обе бутылки в снег.
«Какое замечательное место! – думала я. – Не нужно никакого ведерка со льдом». Время ожидания я провела, размышляя о том, какое количество марочного шампанского можно было бы охладить на этих просторах. Японская поэзия права: нигде человек не проявляется так, как в созерцании пейзажа.
Вернулась Петронилла и заявила, что падает с ног от усталости.
Я достала одну бутылку. Вытаращив глаза от изумления, она отпустила типичное для нее замечание:
– Про бокалы ты, разумеется, не подумала.
Тогда я достала из снега вторую бутылку.
– Вот потому-то я купила две бутылки. Каждый выпьет свою.
– Элегантно, черт возьми!
– Смысл в том, чтобы кататься и пить одновременно. Спускаться на лыжах с бокалом в руке – это для Джеймса Бонда.
– Спускаться и пить? Ты ненормальная.
– Я практичная, – скромно ответила я. – Подготовимся к спуску, начнем пить прямо сейчас.
Мы откупорили бутылки. Выпив половину своей, Петронилла заявила, что спускаться на лыжах и одновременно пить шампанское – в этом что-то есть.
– Проблема в том, что у нас нет третьей руки, – сказала она.
– Я подумала и об этом, – ответила я. – Палка в правой руке, бутылка в левой.
– Да, но вторая палка тоже нужна!
– Я видела соревнования паралимпийцев по телевизору, однорукие спортсмены прекрасно управляются.
Аргументы я подготовила убойные. Они способны были убедить пьянчугу, которой только это и надо было.
Вторые палки оказались прицеплены к рюкзаку, а их место заняли бутылки «Пайпер Хайдсика».
– А это не противозаконно? – снова спросила Петронилла.
– То, чего никто никогда не делал, не может быть ни законно, ни противозаконно! – отрезала я.
Она устремилась вперед первой. Я никогда не видела, чтобы на лыжах летели так бесстрашно. Я бросилась за ней, чтобы догнать. Впечатление было потрясающее: как будто сопротивление воздуха и снега свелось к минимуму. Время тоже изменилось, – казалось, это молниеносное исступление длится тысячу лет.
– Черт побери! – воскликнула я, оказавшись рядом с ней.
Мы обе хлебнули золотой жидкости.
– Да, – подхватила Петронилла. – Жалко, что нельзя подкрепляться прямо в полете.
– Может, это и не нужно.
– Слушай, но мы же решили пить, спускаясь с горы?
– Не обязательно же добиваться абсолютной синхронности. Это как кофе и сигареты: здорово курить и пить, но дым и напиток не могут находиться во рту одновременно.
– Твое сравнение никуда не годится.
– Когда пьешь шампанское, приходится запрокидывать голову, – в этот момент ты не видишь трассы. Это может быть очень опасно.
– А если пить быстро?
– А вот это жаль.
– Да ладно, и потом, это же не «Дом Периньон».
Я вытаращила глаза, не ожидала от нее такого снобизма. Она воспользовалась моим замешательством, чтобы вновь устремиться вниз по склону. Увидев, что она на полной скорости подняла руку и запрокинула голову, я затаила дыхание от ужаса. Она поднесла бутылку к губам, и это мгновение показалось мне вечностью. «Подумать только, а ведь это я подала ей эту блестящую мысль!» – укоряла я себя.
Но Бог хранит пьяных лыжников: она нисколько не пострадала. Остановившись, она посмотрела на меня и с торжествующим видом вскинула руки.
Протрезвев от страха, я подъехала к ней.
– Не хочешь, как я?
– Нет, – ответила я. – И тебя прошу больше не повторять свой подвиг. Не хочу, чтобы на моей совести была твоя смерть, или чья-нибудь еще.
– Ладно, я добрая.
Я замолчала. Прилагательное «добрая» подходило ей меньше всего на свете.
– А теперь что будем делать? – заворчала Петронилла, демонстрируя, что у нее в бутылке больше ничего нет.
– Будем кататься на лыжах, пока не протрезвеем.
– Прекрасно. Значит, возвращаемся в шале через пять минут.
Когда мы оказались на вершине склона, ее прогнозы пришлось пересмотреть: мы катались до самого заката. Мы оторвались по полной: хохотали, как идиотки, шли на необдуманный риск (брали штурмом трамплины, бросались наперерез каким-то кретинам, которые катались с таким видом, будто готовятся к Олимпийским играм), делали сенсационные заявления («Савояры – это не настоящие французы!» – заверила Петронилла) – в общем, прекрасно провели время.
Вечером, будучи в прекрасном настроении, мы устроили пир, поглощая безумную смесь из тартифлеток, горячего шоколада, корнишонов, сладких батончиков и сырого лука.
– Я думаю, даже если клещи устроят рок-концерт, это не помешает мне уснуть, – заявила Петронилла, падая на постель.
Я последовала ее примеру и тут же погрузилась в тяжелый пьяный сон.
Проснувшись утром с землистого цвета лицом, она сообщила, что ночью не сомкнула глаз.
– Эти клещи такие живучие. Мне уже трудно дышать.
У нее было типичное дыхание астматика.
– А что дальше? – спросила я.
– Дальше будет только хуже.
– Ладно. Я вызываю такси, мы возвращаемся в Париж.
– Постой. Дай-ка мне договор о бронировании на эту чертову неделю.
Я протянула ей бумаги. Она стала читать при помощи лупы все эти крошечные буквы, которые никто никогда не может разобрать. Через час она воскликнула:
– Здесь есть условия отмены.
Петронилла позвонила по номеру, указанному микроскопическими буковками, и ей даже не пришлось притворяться, имитируя голос астматика.
– Смерть от приступа астмы – такое случается часто, – сказала она.