Не торопиться…
Внутри пахнет «Алдаром»… Где-то протечка? Или только кажется? Наверное, кажется, иначе сгорели бы… Не отвлекаться на «Алдар»!!
– Там же наши! – не выдерживает водитель.
Он понимает, что пытается сделать Адам, что малейшая ошибка превратит экипажи погибающих «Бёллеров» в обугленные головешки, и не выдерживает. Водитель боится не за себя – за друзей, и это хорошо.
– Я знаю, – отзывается Сантеро. Негромко отзывается, и слова едва долетают из-под респиратора. – Товьсь!
Стрелка манометра бежит вправо, «Доннеры» в ста шагах от «Бёллеров» и «Клоро».
«Они собрались их таранить?»
– Огонь!
И «Азунды» выстроили в утреннем небе две оранжевые радуги.
Нет ничего хуже, чем заживо сгореть в бронетяге, – это страшный сон любого солдата, любого офицера. «Алдар» жёсток – или внутрь лезет, тогда все заканчивается быстро, или раскаляет броню, заставляя кипеть даже королевский уксус. «Алдар» наводит страх, а вопли из горящего бронетяга – ужас.
Экипаж четвёртого номера визжит. А может, уже молчит, но Хильдер всё равно слышит визг умирающих бойцов и орёт:
– Огонь по «Азундам»!
Но летят ещё дуги, и второй номер захлёбывается в огне. Останавливается, люки распахиваются, и обожжённые, орущие люди выскакивают из раскалённого чрева машины. Люди мечтают спастись, но их режут «Гаттасы» с ушерских бронетягов и карабины кирасиров.
Пощады не будет.
И третий номер сдаёт назад.
– Куда?!
Хильдер орёт, но его водитель повторяет тот же манёвр: резко разворачивается и начинает судорожно набирать скорость, стараясь как можно быстрее уйти из страшной ловушки. Без приказа разворачивается, но Хильдер не мешает. Он плачет и не мешает. И не оглядывается, не желает смотреть, как догорают его люди. Трудно, невыносимо трудно смотреть смерти в лицо, когда она дышит в затылок.
Хильдер хочет жить.
Чтобы убивать.
Чтобы мстить.
Третий номер получает своё на самой вершине холма. Сантеро помчался за удирающими землеройками, ударил на ходу и не промахнулся, превратив ещё один бронетяг в костёр. Сантеро не хотел, чтобы «Доннеры» вернулись, потому что два «Доннера» – ещё сила, вот и погнался.
Сантеро стал героем.
А Хильдер ушёл. И не оглядывался, не отъехав от проклятого Змеиного моста на две лиги.
* * *– Кажется, на втором этаже тоже стреляют, – светским тоном замечает Спичка.
– Кажется, – легко соглашается Шиллер.
– А тебе не кажется, что в люксах шумно?
– Мне кажется, что нам слишком много кажется.
– Ещё как!
И мужчины весело смеются. Они профессионалы, они прекрасно понимают, что им скоро в бой, и позволяют себе несколько секунд отдыха. Расслабляются шутками, чтобы вновь сосредоточиться на драке.
Взрывом, который вынес дверь, убило горничную. Затем погиб проводник, сдуру решивший ударить Спичку бутылкой, – он получил две пули в грудь, и пассажиров люкса – пожилую пару – пришлось пристрелить за компанию, поскольку диверсантам строго-настрого запретили оставлять свидетелей. Затем они заглянули во все оставшиеся помещения, убили вторую горничную и вышли в коридор поболтать.
– Судя по всему, Махима тут нет.
– Зайдём в тыл. – Шиллер ткнул пальцем в потолок.
– Ты читаешь мои мысли.
Диверсанты кивнули друг другу и бросились в конец вагона, на площадку, с которой вела лестница на второй уровень.
– Вы слышите?! Помпилио! Очнитесь!!
Сознание возвращается лениво. Оно предпочитает туман, хочет неспешно плыть по реке в тумане, похожем на дым расслабляющих трав. Сознание знает, где будет лучше: там, где берегов не видно, где есть только туман и силуэты в нём. И образы… Туман становится гуще, обретает плоть, силуэт оживает, превращаясь в образ человека, а потом – просто в человека, и Помпилио видит лицо прекраснейшей в мире женщины…
И шепчет:
«Лилиан!»
– Очнись! Приди в себя!
Какая глупость… Что за шум где-то там? Кто позволяет себе орать, когда нас окутывает прекраснейший в мире туман? Кто осмеливается мешать? Помпилио берет Лилиан за руку. За тёплую, живую руку…
– Ответь, мерзавец!
Помпилио с трудом открывает глаза. Гостиная наполнена дымом, но не тем, который выдыхают расслабляющие травы, а пороховым. И ещё – грохотом. Махим и окровавленный простолюдин. У Махима в руках «Сирень», у простолюдина – пистолет. Они укрылись за перевёрнутым столом и палят… Нет, не друг в друга, а куда-то в сторону. Кажется, туда, где вход… В ответ тоже стреляют.
– Помоги им!
Дер Даген Тур с трудом поворачивает голову и видит перепуганных детей, которых закрывает своим телом трясущаяся горничная. Видит страх, который не спутаешь ни с чем, и морщится.
– Ты слышишь?!
Растрёпанная Амалия хлещет адигена по щекам. Из её глаз текут слёзы, а из носа – сопли.
– Ты слышишь?! Помоги им!!
Тумана больше нет. Лицо прекраснейшей в мире женщины рассеялось, его сменил образ кардонийской простолюдинки. Который хочется пнуть, потому что именно он разрушил чудесное видение.
Но ещё есть грохот и пороховой дым. В тумане хорошо, но в нём не спрятаться от реальности. Не убежать. Туман дарит недолгое счастье.
– Ты ведь умеешь стрелять! Помоги им!
– Не умею, – хрипло отвечает адиген.
– Что? – На Амалию жалко смотреть. – Не умеешь?
– Я не умею стрелять, – подтверждает Помпилио, нащупывая пистолеты. «Близнецы» на месте, и Помпилио усмехается: – Меня учили другому.
Колдун видел взлетевший над вагоном карабин, догадался, что стрелок сорвался, и, позабыв обо всём, бросился вперёд. Колдун жаждал отплатить за унижение, за то, что его заставляли пластаться по крыше, и просил об одном – чтобы стрелок ещё не упал. И мольбы диверсанта услышали: когда Колдун осторожно ступил на край вагона, плечистый брюнет ещё висел, вцепившись левой рукой в металлический поручень лестницы. Плечо вывернуто, похоже, чёрноволосый испытывал жуткую боль, но инстинкт самосохранения сработал как надо – пальцы стрелок не разжал. Более того, когда Колдун подошёл к краю, брюнет ухитрился развернуться и схватиться за поручень второй рукой.
– Эй, мужик, у тебя билет есть?
Пару секунд чёрноволосый на удивление спокойно смотрит Колдуну в глаза, а затем кивает:
– У меня – есть.
Продолжить беседу галанит не успевает – мешает очередь из «Шурхакена». Крупнокалиберные пули разрывают Колдуну грудь и придают ускорение, заставляя нырнуть под откос.
Патрульный самолёт вступил в бой, едва добравшись до поезда. И вовремя вступил, прикрыв своего дара от напасти.
– А ты говоришь, зачем нам аэроплан поблизости, – ворчит Нестор, отвечая на давным-давно заданный Помпилио вопрос. – Да на всякий случай!
– Самолёт? – Изумлённый Спичка задирает голову и провожает проревевший над вагоном биплан долгим взглядом. – Ты что-нибудь понимаешь?
Стрёкот двигателя, упавшая на лица тень, а чуть раньше – пулемётная очередь.
– Приотские опознавательные знаки, – морщится Шиллер. – Похоже, отцепленные солдаты кому-то пожаловались.
Останавливать поезд приотцы вряд ли станут, но на вокзале убинурский скорый наверняка ждёт «тёплая» встреча. Особенно после доклада лётчика, который, правда, не улетел, а продолжал сопровождать поезд, держась в сотне метров слева от первого люкса.
– Времени у нас мало.
– Согласен.
И террористы бегут на второй уровень.
Обывателям кажется, что Хоэкунс – что-то вроде школьного предмета. Что ему учат, ставят оценки, и, если баллы низкие, экзамен можно пересдать. Никто, правда, не знает, как пересдать пулю в грудь, но о таких мелочах широкая публика не задумывается. И ещё обывателю кажется, что люди отправляются в Химмельсгартн, чтобы научиться стрелять. И обыватель крепко заблуждается, потому что стрелять учат в тире.
А познание Высокого искусства помогает в достижении цели.
Резь в ноге, отголоски взрыва в голове, обрывки тумана перед глазами, расплывающиеся фигуры – мешающие факторы. Не обращать внимания. Преодолеть.
Помпилио поднимается медленно, опираясь плечом о стену, и всхлипнувшей Амалии кажется, что всё напрасно, что шатающийся мужчина физически не способен помочь. Амалия не понимает, что перед ней бамбадао. Пусть почти калека, пусть оглушён и ещё не пришёл в себя – пусть. За спиной у этого человека годы жесточайших тренировок, и даже сейчас, больной, оглушённый, почти калека, он по-прежнему лучше всех.
Помпилио на ногах. Плачущей Амалии кажется, что «Близнецы» едва не вываливаются из его ослабевших рук, что их длинные стволы бесцельно и бестолково вертятся в стороны. Амалия видит полуприкрытые глаза адигена, ужасается, ещё через миг замечает появившееся на лице Помпилио выражение отрешённого умиротворения и впадает в панику:
«Сейчас он потеряет сознание!»
И как раз сейчас он открывает огонь.
Картина простая: в вагон два входа, справа и слева. С теми, кто лезет справа, идёт огневой бой. Неумелый и обыкновенный держат оборону. У неумелого в руках бамбада, но его трясет, и великолепное оружие бессильно. Обыкновенный в крови. Они стреляют наугад, не видя противника, не попадают, но продолжают стрелять, не понимая, как много могут рассказать пулевые отверстия в стенах.
Тому, кто умеет слушать звуки выстрелов и читать по стенам.
Помпилио поворачивается вправо, поднимает руки, и «Близнецы» шлют крупнокалиберные приветы в дым и дырявые стены. Приветы у Помпилио тяжёлые – «тигриные когти», без труда пробивающие перегородки, – и один из них, самый удачливый, вгрызается Губерту в лоб.
– Нет! – орёт Ленивый.
Губерта выбрасывает в коридор, а вид его тела заставляет неумелого и обыкновенного взвыть от радости. Для них это радость. Для бамбадао – достижение цели.
Бамбадао никого не убивают. Они демонстрируют Высокое искусство.
А ещё бамбадао умеют слышать, и горькое «Нет!» Ленивого становится приговором: два «когтя» летят на голос. Один попадает в плечо, второй царапает щёку. Два следующих вгрызаются в грудь.
Цель достигнута.
Но вопли радости сливаются с пронзительным криком. С детским криком. Помпилио резко разворачивается и видит у противоположной двери вооружённого человека. Ствол карабина направлен на него. Дети визжат. К ним присоединяются горничная и Амалия.
«Зачем они кричат?»
Но эта мысль приходит много позже. Зачем нужны мысли, когда есть цель?
В магазине каждого «Близнеца» по четырнадцать «тигриных когтей», и каждый мечтает вонзиться в цель. Два выстрела с каждой руки сливаются в один грохот. Спичка опрокидывается на Шиллера, открывая Помпилио новый силуэт, снова грохот, визг, а потом – тишина.
Пронзительная тишина.
Умолкают дети и женщины. Недоумённо озираются неумелый и обыкновенный. Демонстрация Высокого искусства окончена.
– Всё, – негромко произносит дер Даген Тур, пряча «Близнецов» в кобуры. – Больше здесь никого нет.
– Мы должны убить Махима…
– Да, да, конечно…
– Куда ты меня тащишь?
– Где безопасно.
– Где?
Вялый голос, вялые жесты… Орнелла даже идти не может – ноги заплетаются, – и не падает только потому, что верная Эбби практически несёт подругу.
– Мы должны убить Махима…
Колотушка успела уйти, пока аэроплан разворачивался. С трудом стащила Орнеллу вниз, а затем – в тамбур второго люкса.
– Сиди здесь.
Стоять Григ не могла.
– Зачем?
– Я скоро.
– Махим…
Голова Орнеллы безвольно падает на грудь. Эбби тяжело вздыхает, осторожно – со страхом ожидая выстрела – приоткрывает дверь тамбура, вновь вздыхает, поняв, что её пока не преследуют, и принимается лихорадочно отсоединять вагоны. Из первого люкса доносятся выстрелы и вопли, в первом люксе всё ещё четверо парней, но Колотушке плевать. Колотушка готова на всё, лишь бы не связываться больше с кошмарной парочкой.
Вопль. Кажется, Ленивый. Плевать.
Последний захват. Ещё выстрелы. Вагоны расстаются. Паровоз с первым люксом спешит в Убинур, остальные будут ждать, когда за ними приедут.
Колотушка вытирает со лба пот и улыбается.
* * *«Дражайшая моя, Этна!
Ты, конечно, удивишься тому, что я сейчас скажу, и даже, наверное, не поверишь, во всяком случае, поверишь не сразу, но дело было именно так.
Клянусь.
Я спас приотцев.
Нет, не военных – гражданских, как раз военных я в это самое время убивал, хотя… вполне возможно, в поезде могли оказаться военные, к примеру, офицеры высшего ранга, но на это плевать: мы не допустили гибели гражданских, и я… Я горд собой. Честно, дражайшая моя Этна, горд. А особенно мне нравится, что пассажиры убинурского скорого никогда не узнают, кто именно их спас. Нет, наверное, плохо, потому что если бы они узнали, то стали бы относиться к ушерцам иначе. Хотя бы эти люди, пассажиры… Или не стали? Или среди них есть те, кто уже потерял отца, сына или мужа на этой дурацкой войне? И крови между нами столько, что одним подвигом ничего не изменить?
Я не знаю.
В любом случае мне не нужны почести, и Акселю, кстати, тоже. Нам достаточно того, что мы не замарались. Мы – офицеры, мы не воюем с гражданскими. Нас послали выполнить грязную работу, но мы промолчим и не станем копать. Потому что идёт война, а она, прожорливая, ест людей с потрохами, и не только на поле боя. Война не меняет, как я думал раньше, война съедает, и люди, приказавшие нам с Акселем взорвать пассажирский поезд, наверняка считали, что поступают правильно. В своём мире.
В мире войны.
А мост мы всё-таки взорвали. Пропустили поезд и взорвали, как нам и было приказано, все пролеты. Благодаря нам он не стал проклятым, а так и остался Змеиным…»
Из личной переписки фельдмайора Адама Сантеро27-й отдельный отряд алхимической поддержкиПриота, окрестности озера Пекасор, начало сентября* * *– Выглядишь как настоящий дар из учебника, – заметил Помпилио при появлении Гуды.
– Неужели? – Нестор улыбнулся с притворным самодовольством. – А как это?
– Взгляд после сражения усталый, но в чёрных смелых глазах пронзительно сияет победительный огонь. Идеальная причёска, элегантный месвар, пошитый с изысканной скромностью, отсутствие драгоценностей…
– Тебя контузило сильнее, чем я думал.
– Если тебя и нужно фотографировать для энциклопедии, то именно сейчас, – подытожил дер Даген Тур.
– У тебя на удивление хорошее настроение, кузен.
– Я давно не играл в опасные игры, Нестор. Соскучился.
Помпилио и в самом деле преобразился: он был весел, много шутил и за обедом выпил бутылку белого вина.
– Как ноги?
– В какие-то моменты думал, что упаду, но после того, как всё закончилось, ни разу не принял болеутоляющее.
– Ты ещё не выздоровел.
– Я знаю. Просто у меня хорошее настроение.
На горизонте, далеко-далеко за лобовыми окнами капитанского мостика «Длани», показались длинные башни Убинура, из-за которых город походил на коробку вставших на дыбы карандашей. Но это было приятное впечатление: Убинур стремился вверх, к облакам, к звёздам, именно таким должен быть город, связанный с Герметиконом.
– Я снова везу тебя в сферопорт, – негромко произнес Нестор, напоминая о давних загратийских событиях.
– Только в этот раз мы сражались на одной стороне.
– Кузен, пообещай в ближайшее время не покидать Убинур, – улыбнулся Гуда. – Не хочу, чтобы получилось, как тогда.
Катастрофа в Пустоте, исчезновение на полтора года, таинственное возвращение на неизвестном цеппеле, взорвавшемся над сферопортом провинциальной планеты… Тогда всё началось с того, что Нестор доставил дер Даген Тура в сферопорт Альбург.
– Расскажешь как-нибудь, где тебя носило?
Официально считалось, что Помпилио потерял память и поэтому не мог никому поведать о приключениях, однако Нестор не сомневался, что дер Даген Тур лукавит.
– Как-нибудь, – обронил Помпилио.
– Ты пообещал.
– А пока я побуду на Кардонии, – легко продолжил дер Даген Тур. – Дела не закончены.
– То есть ты поверил Махиму?
– Он выглядел искренним. К тому же принял предложение.
– Но что теперь?
– Остались двое. – Помпилио тяжело вздохнул. – Арбедалочик и… И не Арбедалочик.
– До галанита будет трудно добраться, – заметил Нестор. – Он ведь в Линегарте?
– Да, – подтвердил дер Даген Тур. – Он там.
* * *Линегарт был не только самым старым, но и самым большим городом Кардонии: размерами и населением он превосходил даже сферопорт планеты – Унигарт. Линегарт был столицей огромного континента, представляющего собой единую страну, а значит – богатым городом. Здесь, а не в Унигарте, располагалась знаменитая Фермерская Биржа, на которой проводились основные сделки по урожаю, а уже потом зерно, скот и прочие товары отправлялись в порты. Здесь билось коммерческое сердце Приоты.
Линегарт был современным городом: во имя новых зданий приотцы безжалостно сносили старинные постройки, а когда на Кардонии вошли в моду автомобили, то им в угоду были расширены почти все улицы. Провинциальный Линегарт стремился продемонстрировать, что идёт в ногу со временем, но…
Линегарт никогда не был красивым. Даже старые его постройки, чудом спасшиеся во время многочисленных перестроек и модернизаций, выглядели невзрачно и серо. Новые же, выстроенные в стиле безжалостной функциональности, также не вызывали восхищения. Не завораживали, подобно изысканно-великолепным адигенским строениям, не поражали грандиозностью, как галанитские небоскрёбы.