Прозвучало веско, но Кира поняла, что адиген недоговаривает. Он прямо заявил, что политика ни при чём, но намеренно акцентировал на ней внимание, подсказывая: есть кое-что ещё…
«Лилиан!»
– Какой же я была дурой, – с грустной улыбкой произнесла девушка. – Ты хотел увидеть Махима вовсе не для того, чтобы переманить его на сторону адигенов!
– Не только для этого, – уточнил Помпилио.
Он продолжал оставаться неофициальным адигенским эмиссаром, помогал своим родственникам укрепляться на Кардонии, но в первую очередь занимался собственным расследованием. Именно оно заставляло дер Даген Тура оставаться в Унигарте.
«Ему нужна кровь…»
Кира посмотрела на Помпилио и увидела сидящего в засаде охотника, терпеливого убийцу, ещё не знающего, кого он лишит жизни, но твёрдо решившего это сделать. Кира посмотрела. А потом вспомнила, как менялся Помпилио при появлении Лилиан, как менялся, говоря о ней, и каким чёрным стал в день её смерти.
– Что сказал Махим? – Девушка постаралась, чтобы вопрос прозвучал легко. Даже поддеть собеседника попробовала: – Или это секрет?
– Сказал, что не нанимал Огнедела.
– Ты ему поверил?
– Ближайшие пару лет Махим будет жить на Линге, и он знает, что я сделаю с его семьёй, если обнаружу доказательства лжи, – размеренно ответил дер Даген Тур. – А я обнаружу, потому что расследование продолжится до тех пор, пока я не покараю убийц.
– Пока не отомстишь, – поправила адигена Кира.
Помпилио не среагировал.
– Или тебя убьют, – закончила девушка.
– Или так, – покладисто отозвался дер Даген Тур.
И снова – тишина. Их третий, молчаливый собеседник, расставляющий всё по своим местам и помогающий услышать непроизнесённое.
«Помпилио считает, что отец может быть причастен к убийству Лилиан?»
Гадкая, крамольная, царапающая… нет – бьющая наотмашь мысль. Потому что Винчер Дагомаро – патриот Ушера, рыцарь без страха и упрёка, благородный сын своего народа. Винчер Дагомаро не может быть причастен к убийству невинной женщины. Это аксиома! Не может!
Тишина позволила сформироваться гадкой мысли, но при этом помогла успокоиться, и следующую фразу Кира выдала ровным, уверенным голосом:
– Получается, теперь у тебя один подозреваемый: Арбедалочик.
– Да, – односложно и как-то равнодушно подтвердил дер Даген Тур. – Абедалоф.
Но адиген не стал уточнять, что Арбедалочик «только один», или «единственный», или «последний». Адиген просто назвал имя, и Кира услышала прозвучавший намёк, подтвердивший все её страхи.
Услышала и похолодела.
* * *«Любезная моя Этна!
Извини, что не писал целых четыре дня: нас перебросили на другой участок фронта, и я совершенно замотался во всей суете, которая, как выяснилось, сопровождает передислокацию военной части. Армейский порядок? Забудь о нём, любезная Этна. В месте расположения – конечно, в бою – обязательно, при перемещении – откуда ему взяться?!
Первая проблема возникла ещё до выдвижения: мой так называемый друг Аксель Крачин посоветовал провести внезапную поверку в два часа ночи, и я, как дурак, повёлся. Теперь я знаю, что ночь перед передислокацией называется «самовольной»: солдаты разбредаются по борделям и трактирам, поскольку считают, что эта ночь по праву принадлежит им. Теперь я знаю, а тогда в ужасе разглядывал наполовину уменьшившийся строй и размышлял о причинах массового дезертирства. Аксель стоял неподалёку и в голос ржал.
Часам к шести личный состав моего алхимического поста собрался. Солдатики явились мутноглазыми, сонными до одури, зато на удивление послушными. Мы быстро собрались, выдвинулись на железнодорожную станцию, погрузились в вагоны, я немного расслабился… Как выяснилось, напрасно, потому что за четверть часа до отправки чугунщики потребовали снять с платформы третью «Азунду»: мои орлы забыли разрядить две цистерны с «Алдаром».
«За мягкость», объяснил потом фельдполковник Лепке, выписывая мне взыскание. Но это было потом.
А тогда…
Тут необходимо отметить, что народ со станции разбежался на удивление лихо. Мои ребята, в том числе экипаж «трёшки», попытались присоединиться к беглецам, но я пообещал им военно-полевой суд и таким образом восстановил некое подобие дисциплины. Затем мы нарядились в стандартную защиту: комбинезоны, респираторы, шлемы, и отправились на разрядку, дружно проклиная тупой экипаж «трёшки», трусливых чугунщиков и гений Гатова, придумавшего наше славное оружие.
Мы ругались, но нам было страшно.
Я не рассказывал, но штатным способом освободить цистерну от фоговой смеси является выстрел, поскольку «Алдар» загоняется в ёмкости под давлением, и стравливать его – себе дороже: малейшая оплошность запустит реакцию. К счастью, наш пост грузился в числе последних, провинившаяся «Азунда» оказалась за пределами станционных построек, и Лепке позволил отстреляться. Костёр в поле получился знатным, а последовавшая головомойка – долгой. Показалось, что она тянулась до самого Фадикура, небольшого городка на юго-западном берегу Аласора, который и был целью нашей поездки.
Я не должен об этом писать, но… Ты должна знать, любезная Этна: готовится решающее наступление. В Межозёрье стянуто огромное количество войск, и, хотя землеройки выстроили между Аласором и Бранисором мощную оборонительную линию, мы уверены, что прорвём её и выйдем к Линегарту. Мы должны успеть до зимы, и мы успеем.
Победа будет за нами!»
Из личной переписки фельдмайора Адама Сантеро27-й отдельный отряд алхимической поддержкиПриота, Межозёрье, начало октября– Не успеваем! – пробубнил номер второй.
– Заткнись!
– Но ведь не успеваем же! Я слышу двигатели!
– Сутки ареста, придурок, – прошипел разозлившийся фельдфебель.
– За что?
– За болтовню.
– Но…
– Заткнись.
И номер второй, сообразив, что перегнул палку, счёл за благо заткнуться.
– Быстрее!
– Мы стараемся.
Кажется, это ответил номер четвёртый.
Тьма вокруг, хоть глаз выколи. Глухая ночь, глухое от мрака небо, но землеройки – об этом фельдфебель знал точно – не глухие; и кажется, что издаваемые расчётом звуки разносятся далеко-далеко по глухому, но не оглохшему уголку Межозёрья. И ещё кажется, что враги приготовились, ждут, когда одинокие, затерянные во тьме солдаты приблизятся на убойную дистанцию, и тогда шарахнут из карабинов и пулемётов. Так кажется.
Тайно подбираться к вражеским укреплениям – испытание не для слабонервных. Ночная тьма, конечно, придаёт уверенности, но периодически взлетающие ракеты – слабенькие, лишь на несколько мгновений освещающие подступы к форту – нервировали ушерцев.
– Я вижу, – прошипел номер первый.
– Я тоже, – отозвался фельдфебель.
Прямо по курсу далёким айсбергом появились стены Макерского форта, едва различимые… даже не различимые, а угадывающиеся в рассеянном свете звёзд.
– Товьсь!
Что делать, расчёт знал назубок. Номер первый снял с плеча направляющую, номер второй вогнал в податливую почву ножи короткой треноги, и первый приладил к ней трубу. Третий и четвёртый тащили заряды, и когда направляющая встала как положено, третий осторожно опустил в неё первую ракету.
– Есть.
Фельдфебель достал из кармана часы с фосфоресцирующими стрелками, кивнул, прислушался, уверенно различив далёкое гудение моторов, и приказал:
– Огонь!
И в чёрное небо взлетела осветительная ракета. Не слабенькая, а мощная, дающая долгий, до пяти минут, и очень яркий свет – первый алхимический привет от Двадцать седьмого отдельного отряда. Через две секунды пальнул северный расчёт, занявший позицию в половине лиги вниз по течению Макеры, ещё через секунду – южный, расположившийся за излучиной, а потом все три расчёта ударили по второму разу, и форт оказался освещён шестью повисшими на парашютах звёздами, на свет которых торопливо рванули заждавшиеся паровинги.
Огромные бомбовозы.
Паровинги, двигатели которых разгонял спрятанный в фюзеляже кузель, в принципе не получались маленькими – вес и размеры кузеля не позволяли, – зато поднимали гораздо больше маломощных аэропланов, и одно-единственное бомбардировочное крыло могло стереть с лица земли средних размеров посёлок. А на ярко освещённый форт по очереди зашли три крыла. Ровным строем, как на учениях. Слегка пижоня, но совершенно не опасаясь огня зенитных пулемётов. Проревели, укладывая на укрепления по доброй половине запаса, аккуратно развернулись и зашли вновь, окончательно опустошая бомбовые подвески.
Два налёта – бессчётное количество взрывов и воплей; взлетающая земля, брёвна, камни… Тот, кому довелось пережить авиационный налёт, знает, что испытывает затаившийся в блиндаже солдат. Тот, кому не доводилось, никогда не поймёт, как давит вой приближающихся бомб. Как рвутся от разрывов нервы. Как стягивает в узел ощущение полной беспомощности. Люди с богатой или больной фантазией представляют форт с высоты птичьего полёта, представляют в виде гигантской мишени, в которую беспощадный стрелок посылает пули-бомбы. Все остальные с ужасом ждут. Одни молятся, другие прикладываются к фляжке, третьи напряжённо считают…
Но форт – не посёлок, он рассчитан на войну, а потому опустошённые бомбовозы оставили после себя хоть и перекопанные, но вполне боеспособные укрепления.
Огненная ночь продолжалась.
– Это Сантеро! Выхожу на исходную!
– Идём по графику! – отозвался Лепке. – Дальше без приказа!
– Есть!
Не попытка захвата форта и уж тем более не прорыв – разведывательное боевое столкновение, вот как назвали операцию штабные крысы. Землеройки закупорили Межозёрье сплошным фронтом от Аласора до Бранисора. Использовали каждый овраг, холм, речку – врывались в землю окопами в полный профиль, огневыми точками в три-четыре наката, а если получалось – возводили настоящие крепости. Пушки и пулемёты Макерского форта уверенно контролировали лежащее на противоположном берегу поле и, что гораздо важнее, два удобнейших брода. Именно поэтому штабные поручили Двадцать седьмому проверить крепость на прочность.
– Тридцать секунд!
– Успеем!
Алхимические ракеты догорали, а других залпов не будет – план боя не предусматривал. Пока паровинги утюжили форт, два алхимических поста, Сантеро и Лепке, торопливо пересекли нейтральное поле, вышли на заранее рассчитанные позиции – на расстояние выстрела – и теперь готовились к залпу. А к бродам устремились эрсийские «Клоро».
– Товьсь!
Затухает последняя ракета.
– Огонь, – шепчет Адам.
Его не слышат, потому что «Азунды» работают самостоятельно, но огонь приходит. Чуть раньше, чем ожидалось.
С той стороны реки.
Не менее шести снарядов накрывают выбранный алхимиками пятачок, а три из них влетают в первый расчёт, превращая «Азунду» в гигантский, устремлённый к чёрному небу костер.
Ракеты погасли, но на излучине всё равно светло.
Приотцы научились обороняться. Или их научили – какая теперь разница? Теперь важно то, что землеройки заранее вычислили удобные для размещения огнемётных бронетягов позиции и пристрелялись. Не из пушек пристрелялись – их расчёты только-только приходили в себя после налёта, а из гаубиц, батарею которых разместили позади форта и тщательно замаскировали.
А пушки врезали по «Клоро», подошедшим к бродам. Сразу после того, как приотские алхимики повесили над полем четыре своих «фонаря».
– Сантеро, уходи! Отступаем! Все назад!!
Голос Лепке мерцает в тумане, то приближается, то убегает прочь. Смысл приказа ясен, но как его передать? И нужно ли? Кто ещё не понял, что они влипли?
Взрыв, ещё один.
«Единичка» пылает обжигающим «Алдаром», но досталось не только ей: смесь разлетелась, запятнала все бронетяги. Шкворчат на бортах огненные пятна. Смеси мало, чтобы пролезть внутрь, но броню она греет. А ещё – напоминает алхимикам о том, что их ждёт, если гаубичный снаряд врежется в корму.
Взрыв.
Осколки дробью лупят по крышке люка, но Адам не уходит: чему быть, того не миновать. Сигнальщика срезало, и Сантеро, схватив запасные флаги, командует лично:
«Отступление».
«Отступление».
«Отступление».
Номера два и три резко сдают назад – на разворот нет времени, – торопливо выходят из-под гаубичного дождя и попадают под редкие пушечные выстрелы из форта. Снаряды ковыряют поле, и командиры «Азунд» одновременно принимают удивительное решение: продолжают пятиться, не поворачиваясь к приотским пушкарям кормой, не подставляя под выстрелы цистерны со страшной фоговой смесью. «Двойка» и «тройка» торопятся к своим, а «четвёрка» решает огрызнуться. Или её командир не увидел сигнала. Или разозлился – не важно, потому что «четвёрка» даёт залп, заливая южную стену форта беспощадным «Алдаром». И тем прикрывает отступление, поскольку командирский «Ядрат» тоже устремляется в поле.
– Уходи! – орет Сантеро, продолжая размахивать флагами. – Уходи!!
А «четвёрка» строит вторую дугу, сразу за ней – третью, а следующей нет – бронетяг насквозь пронзают гаубичные снаряды, и у реки вспыхивает второй костёр.
До самого неба.
– Обалдеть! – шепчет стоящий рядом кирасир.
Акселю хочется высказаться грубее, но он командир, старший офицер, и не имеет права использовать грязные обороты в присутствии подчинённых. Поэтому Аксель стискивает зубы и качает головой: всё понятно без слов.
Алхимические посты разгромлены, южный, которым командовал Сантеро, потерял две «Азунды», северный – одну, однако отступает с той же резвостью, что и южане. «Клоро» пострадали меньше: артиллеристы форта изрядно получили от паровингеров, не смогли обеспечить нужную плотность огня, и ход потерял только один бронетяг. Его уже взяли на буксир и тащат подальше от реки.
Разгром.
– Бой не удался, – резюмирует Крачин. – Совсем.
«Клоро» собирались форсировать Макеру без десанта – это должно было стать для землероек очередным сюрпризом. Планировалось, что, пока защитники форта сосредоточатся на бронетягах, кирасиры перейдут реку выше по течению и врежут землеройкам пешим строем. Защитники действительно сосредоточились на бронетягах, но совсем не так, как хотелось бы, и стоящие в полной выкладке кирасиры понимали, что никуда не пойдут. Оружие из жезарского сплава, благлитовые доспехи, скрывающие лица маски – ничего не пригодилось. Лучшие пехотинцы Кардонии ошарашенно наблюдали за первым поражением Двадцать седьмого отряда алхимической поддержки.
– Что будем делать? – задал идиотский вопрос заместитель.
Аксель бросил на него недоумённый взгляд и пожал плечами:
– Уходим.
* * *– А в заключение хочу сказать, что горжусь своими солдатами, – с чувством произнёс генерал Селтих. – Им удалось невозможное: жертвуя собой, они остановили бронированные орды захватчиков в шаге от столицы, в шаге от сердца страны наших отцов. Я почитаю за честь командовать нашей маленькой, но великой армией, самоотверженно защищающей на Кардонии ценности, важные для каждого жителя Герметикона.
– Вы не могли бы развить мысль? – попросил журналист из первого ряда. – Я не понял, о чём вы говорите?
– Генерал Селтих заострил ваше внимание на том факте, что Приота стала главным оборонительным рубежом Вселенной, – вклинился в разговор Кучирг. – Мы ведём неравный бой с безжалостными агрессорами и призываем все независимые планеты поддержать нас. Сегодня в огне Приота, завтра они придут к вам.
– Кто «они»?
– Душители свободы! – с пафосом ответил консул. – Реакционные государства, присвоившие себе право быть жандармами Герметикона.
Это была уже третья организованная Компанией пресс-конференция в осаждённом Линегарте. Если быть точным, то в «осаждённом» Линегарте, поскольку фронт отстоял от приотской столицы на несколько сотен лиг, но кого волнуют мелочи? Журналисты писали, что «слышат грохот разрывов» и «по ночам не могут сомкнуть глаз от завывания бомбардировщиков», а читатели с Бахора, Галаны или Хансеи охотно поглощали «отчёты», считая их авторов едва ли не ветеранами боевых действий. Теоретически можно было обойтись и без путешествия в Линегарт – часть материалов о Кардонийском конфликте выдумывалась газетчиками самостоятельно, на Бахоре, Галане или Хансее, – но у Арбедалочика были жёсткие принципы: «Истина в мелочах. Соблюдёте мелкие детали – можете смело обманывать по-крупному». Вот и приходилось журналистам садиться в грузовые цеппели Компании, идущие на Кардонию в обход Сферы Шкуровича. И это был единственный серьёзный риск, которому они подвергались.
Планы пресс-конференций были расписаны до мелочей: каждый представитель свободной прессы твёрдо знал, когда и какой вопрос должен задать, однако Арбедалочик не терпел причёсанную благостность и требовал обязательно разбавлять сценарий «неудобными» вопросами.
– Саймон Торк, «Вестник Жухазы». Ходит слух, что затишье на фронте объясняется секретными переговорами, идущими между Ушером и Приотой. Так ли это?
Кучирг и Селтих удивлённо переглянулись, и в этот момент сверкнула вспышка: ради таких эмоций Абедалоф и требовал смущать героев пресс-конференций.
– Слух не имеет под собой никаких оснований, – медленно ответил Кучирг. – Нам не о чем говорить с ушерцами.