— Что-то вы быстро, — сказала мать. — С легким паром!
— Ага, — ответил он снизу. — Пойду к себе, отдохну.
— Ты чего без света-то, — сказала мать, но когда она щелкнула включателем, он уже спешил к своей двери и не обернулся.
«А если меня посадят?» — спросил он себя на ночь тысячу раз, совершенно парализованный этой мыслью.
Новиков спал без снов, но очнулся, словно вынырнул, — громко схватил воздух, как собака хватает подброшенный кусок.
Вся голова была сырая, грудь со свалявшимися волосами, живот влажный, и ноги — ледяные.
Мать тихо и едва-едва приоткрыла дверь — он терпеть не мог этой ее привычки. Но мать, кажется, действительно не могла даже предположить в повзрослевшем ребенке желание, скажем, рассмотреть при дневном свете какой-нибудь свой орган.
— Ты что? — спросила она.
— Что? — спросил он быстро и провел рукой по лицу.
— Как будто кричал, — сказала она нерешительно.
— Нет, — сказал он и снова потрогал лицо.
— Ты что ж так опух-то, — сказала мать, открыв, наконец, дверь.
Он быстро повернулся на бок, лицом к стене, и так же быстро ответил:
— Пива вчера много выпили. Напарились, потом много выпили.
— Да? — сказала мать. — От тебя и не пахло, когда пришел.
— Выпарилось все, — упрямо повторил он.
Мать молча стояла в дверях.
— Посплю еще, — Новиков хотел это строго произнести, но получилось, что попросил.
Услышав, как щелкнул язычок замка, привычным движеньем хотел было дотянуться до телефона, но ему словно плеснули в лицо теплой и густой водой, причем попала она не на кожу, а куда-то сразу внутрь черепной коробки. Новикова едва не вырвало.
Он упал обратно на кровать и пролежал так с полминуты, громыхая сердцем. Сквозь этот грохот возвращались зрение и слух — слух донес, что мать так и не отошла от дверей: он не помнил звука ее шагов.
— Мам, уйди, — громко попросил Новиков.
Помедлив, мать, наконец, пошла. Вскоре на кухне включилась вода. Вода лилась беспрерывно и ровно — мать стояла возле крана, ничего не делая.
На этот раз куда медленнее Новиков протянул руку к рубашке, лежавшей на стуле, — там был мобильный.
— Ох ты, сколько времени, — удивился Новиков.
Он проспал с восьми вечера до десяти утра.
Один пропущенный от Ларки.
Новиков поймал себя на мысли, что ждет увидеть эсэмэску от Леши. И чтоб эта эсэмэска была какого-то удивительного, радостного содержания: что все, например, выяснилось, и…
И все исправится, и все забудется, и вообще это оказалось глупым недоразумением.
Новиков поскорее набрал Лешку.
Лешка не отвечал пять, десять, пятнадцать секунд.
Новиков был готов поклясться, что Лешка видит звонок. Телефон у него, да, на вибросигнале, но он видит, видит.
Это всегда так обидно — когда звонишь, а тебе не отвечают. Никогда не поверишь ведь, что человек просто отключил звук и ушел в другую комнату смотреть телевизор на полной громкости.
Новиков и сам, когда не отвечал, чувствовал себя жуликом, даже руки потели. Сидел, смотрел на телефон и был истово уверен, что звонящему про него все известно. Никогда не выдерживал и все-таки хватал трубку. На том конце как раз отключались в эту секунду. После чего Новиков минут пять еще ходил как оплеванный.
Лешка взял трубку — по голосу было слышно, что подбежал откуда-то.
— Але, Новиков, привет, я в душе был, — скороговоркой вполне себе бодрым голосом сказал Лешка. — Приходи скорей, я тут кое-что придумал.
Новиков готов был захохотать — настолько легко стало оттого, что Лешка бодро и уверенно говорит с ним.
— Да! — ответил он коротко, отключился, посидел три секунды, ударил кулаком правой о ладонь левой и бросился одеваться.
— Тебе ведь тоже предъявляли убийство? — спросил Лешка, разливая чай.
Новиков кивнул.
— Якобы мы, — продолжил Лешка, — убили кого-то позавчера около одиннадцати вечера в переулке. Так?
— Так, — глухо согласился Новиков.
— Ты помнишь, где ты был позавчера? — спросил Лешка, грея руки о кружку с чаем.
— Помню, вчера вечером вспомнил. У Ларки. А потом возвращался на такси. Ну, как на такси — какой-то хач подвозил.
— Машину помнишь?
— А я не отличаю их. «Жигули» какие-то.
— Ну, какие? «Копейка», «шестерка», «семерка»?
— Да откуда я знаю.
— Ладно, это разберемся. Уже хорошо. А я вообще дома был — мало того, в районе одиннадцати вечера сосед, выйдя покурить, захлопнул свою дверь — и я ему, короче, помогал. Часов до двенадцати. То есть у меня точное алиби — и у тебя тоже почти всё в порядке.
— Почти всё, — усомнился Новиков.
— Ничего-ничего, — перебил его Лешка. — Тебя наверняка кто-нибудь из Ларкиных соседей видел… Ты сигареты не покупал по дороге в ларьке?
— Покупал! — вдруг вспомнил Новиков. — У дома!
— Во сколько? — спросил Лешка.
— Ну, когда приехал, — ответил Новиков. — Наверное, около двенадцати уже.
— Не, это поздно, — сказал Лешка. — Скажут, что решил покурить. После кровавых злодеяний.
— Тьфу на тебя, что ты несешь, — обозлился Новиков.
— Думай дальше, — сказал Лешка. — Что там у тебя еще было. Цветы Ларке покупал?
— Нет.
— А чего покупал?
— Ничего не покупал.
Новиков немного подумал.
— У меня был секс с Ларкой, — сказал он шепотом.
— Поздравляю, — сказал Лешка. — Нормально все прошло?
— Прекрати, — попросил Новиков. — Она не предохраняется, — объяснил он.
— И? — поинтересовался Лешка.
— Я не знаю, может, есть способ проверить? Ну, по жидкости.
— Проверить? По жидкости? — засмеялся Лешка. — Она что, так и лежит там на диване, не шевелясь?
— Блин, Леша, что с тобой творится? — почти закричал Новиков, сам при этом не без некоторого уважения осознавая, что видит перед собой совсем другого Лешку: собравшегося, сильного, по-хорошему раздраженного.
«Так, наверное, в войну из преподавателей грамматики получаются отличные командиры», — решил Новиков.
Потом вдруг вспомнил, как Лешка звал адвоката, — и сразу чуть разуверился в своих мыслях.
— Не злись, — все еще улыбаясь, сказал Лешка. — Просто тут надо… Наверняка. То, что у Ларки был, — уже хорошо. Она не жена, не родственник — вполне пойдет как свидетель. Так что у нас у обоих алиби. Нас можно поздравить!
Новиков тряхнул головой и понял: но ведь правда — у них алиби, и никто их уже не посадит. И таксиста он найдет обязательно. И Ларка поможет. И соседи, возможно, видели его из окна. О, как же это здорово.
— Может, вина? — предложил Новиков. — У тебя есть вино? А то я сбегаю.
— Вина? — встрепенулся Лешка. — У меня есть тут… Вот. Портвейн. Напиток юности.
Лешка немного придурял, конечно, — никакой портвейн они не пили в юности, а скорей, слушали про это у Гребенщикова. Сами в те годы пили что ни попадя: паленую водку, пиво — тогда еще продавали пиво в разлив, разбавленное вроде как хлоркой.
— Это только начало, — сказал Лешка. — После того что мы докажем свою невиновность — мы еще должны этих сук наказать.
Новиков все никак не мог согнать с лица улыбку по поводу нежданного избавления от груза ложных предъяв.
— Я утром проснулся и в одну секунду все придумал, — сказал Лешка серьезно. — Слушай, в общем, — тут Новиков потянулся к нему чашкой со спиртным. — Да, на здоровье… — согласился Лешка, чокаясь с ним.
«На здоровье» прозвучало неожиданно издевательски, они оба сразу это поняли, и Лешка добавил, чуть смешавшись:
— За нас, короче.
Посидели минутку.
С легкой неприязнью отставив стакан, Лешка спросил:
— Тебя били?
Новиков открыл рот, но, смолчав, просто кивнул. Отпил и стал смотреть на дно чашки.
— И меня, — сказал Лешка. — …И у меня потекла кровь из носа.
Новиков кивнул еще раз, все еще не глядя на Лешку.
— Они не заметили и ударили меня пластиковой бутылкой по голове, по щеке… В общем, я видел как несколько капель моей крови попало на стену.
Новиков кивнул — но уже вопросительно.
— Это же доказательство, — шепотом сказал Лешка. — Это же очень легко доказать! Там моя кровь на стене! Мы их посадим!
Новиков быстро потянулся к бутылке, налил себе и сразу выпил и следом торопливо прикурил сигарету.
Лешка молча смотрел на Новикова.
— Ты понял? — спросил Лешка.
Новиков моргнул.
Зазвонил телефон, Лешка пошел в прихожую, снял трубку, выслушал кого-то и, помедлив, спросил:
— Сейчас?
Потом, помолчав, ответил:
— Он у меня.
И положил трубку.
— Нас опять вызывают, — сообщил Лешка Новикову.
У дверей полицейского управления они остановились — никто не решался войти первым.
— Ну, не будут же они нас снова бить, — процедил Новиков. — Было бы дико…
Лешка молчал, покусывая губы.
— Или позвонить кому-нибудь, предупредить? — спросил Новиков.
— Ты думаешь, они нас вызвали по телефону — и теперь убьют? — поинтересовался Лешка.
— Странно, да, — согласился Новиков. — Не должны.
Они еще постояли.
Дверь открылась, оттуда вышел тип в форме, со звездами на погонах. Друзья разошлись в стороны, пропуская офицера.
— Или заключат под стражу? Может такое быть? — спросил Новиков.
— Ну, позвони матери, — почти равнодушно предложил Лешка.
— И чего я ей скажу? «Мам, меня сейчас могут заключить под стражу за убийство»?
— Ладно, пошли, — сказал Лешка.
В здании Новиков нагнулся у будки КПП и, с трудом справляясь с неподатливым голосом, произнес:
— Нас вызывали… Кабинет? Леш, какой кабинет?
Леша назвал номер.
Полицейский в КПП позвонил куда-то, сказал: «Пришли к тебе» — и, положив трубку, не глядя на Новикова, бросил:
— К вам спустятся.
Новиков с улыбкой оглянулся на Лешку:
— Спустятся, — повторил он радостно, хотя Лешка наверняка слышал ответ.
Лешка тоже улыбнулся — но глаза были очень серьезны.
Минуты три они перетаптывались в фойе управления, пока не появился опер — тот самый, что общался с Новиковым.
Полицейский в КПП нажал свою кнопку — рычаги раскрылись.
— На минутку! — позвал опер Новикова и Лешку, указывая на большое окно в фойе.
Новиков с Лешкой, запинаясь друг о друга, прошли за опером к подоконнику.
Новиков вдруг заметил, что он выше опера — странно, а пока тот его мучил, это было незаметным. Лешка тем более — он буквально нависал над опером, но вместе с тем было видно, что он стесняется своего роста и пытается держаться от господина полицейского чуть поодаль.
— В общем, так, — сказал опер, явно торопясь поскорей распрощаться. — По вам провели проверку, и проверка не подтвердилась, — тут опер постарался сделать на лице улыбку.
— Не подтвердилась? Проверка? — переспросил Лешка, дергая плечом, чтобы согнать своего щекотного попугая.
— Все в порядке, да, — кивнул опер. — С вас подозрения сняты.
— А что это было тогда? — спросил Лешка.
— Где было? — очень искренне спросил опер, первый раз за весь разговор взглянув на него.
— У вас в кабинете! — сказал Лешка, дернув плечом так сильно, как будто попугай его клюнул в ухо.
— Вас вообще в моем кабинете не было, — сказал опер.
— А кто был в вашем кабинете? — не унимался Лешка, хотя Новиков уже подхватил его за рукав и пытался оттащить к выходу. — Что у вас там творилось?
— А что там творилось? — спросил опер, улыбаясь совсем уж отвратительно. — Ничего не творилось. Идите, отдыхайте…
Лешка упирался и взмахивал рукой, ловя ртом воздух.
— Или еще раз хотите туда попасть? — согнав с лица улыбку, вдруг выкрикнул опер им вслед.
Лешка и Новиков, едва справившись с дверями, вышли на улицу.
— Куда ты торопишься? Чего ты толкал меня? — суетился и вскрикивал Лешка на улице.
— Подожди, — отвечал Новиков. — Подожди. Надо ничего не испортить. Надо подготовиться. Нельзя так, нельзя. Надо быть готовым.
Раз сорок все это повторил.
Они двигались быстрым шагом — и прошли три или четыре троллейбусных остановки, время от времени переругиваясь.
Лешке, судя по всему, понравилось, что его вроде бы насильно увели от опера — а то бы он устроил там… Новиков слегка подыгрывал другу: да, мол, я вытащил тебя, чтоб ты не натворил дел раньше времени.
На самом деле они оба были несказанно счастливы. Новиков, по крайней мере, с трудом сдерживался, чтоб не станцевать.
Они заскочили в первый встречный бар, заказали триста грамм под три огурца с какой-то пожухлой травкой — и выпили за пять минут.
— Мы их так не оставим! — обещал Лешка. — Они поплачут еще!
Новиков кивал и кивал. Жевалось не очень хорошо, челюсти ныли — а в остальном все было чудесно, просто чудесно.
На мобильный ему позвонила Ларка, Новиков схватил трубку, выкрикнул:
— Да! — и вдруг, даже пьяный почувствовал, что в этом его «да!» так много бравады и шума — как будто это они с Лешкой недавно избили оперов, а не наоборот.
— Чего кричишь так? — спросила Ларка в трубке. — Ты где? Второй день не звонишь.
— У нас тут… дела! — ответил Новиков, гоняя вилкой огурец по тарелке, потом вилку уронил и поднял стопарь, наполненный Лешкой. — Все, Ларочка, перезвоню! Я! Скоро! Перезвоню!
Все это звучало так торжественно, что Ларка наверняка решила: Новиков хочет сделать ей предложение немедленно, а не ждать еще год.
— А давай сходим туда? — предложил, выпив, Лешка. — Где нас забрали?
Новиков об этом не думал — но предложение ему сразу понравилось: конечно, надо туда сходить!
«…посмотреть, как все там было…» — сказал сам себе Новиков, весьма расплывчато представляя, что вообще он имеет в виду.
Им так не терпелось, что они поймали такси.
Спустя десять минут тачка остановилась ровно на том же месте, где в прошлый раз стояла машина с операми, в которую затолкали Новикова. Получилось вроде как Новикова вчера увезли, а сегодня доставили на то же место и высадили: гуляйте дальше, гражданин.
Местная публика по-прежнему располагалась там же и все так же: полуразвалясь на лавках и ковыряясь друг в друге.
— У, суки, — почти в полный голос говорил Леха, как будто собравшиеся здесь были виноваты в произошедшем.
На Новикова и Леху поглядывали неприязненно.
— Чего ты на них взъелся? — негромко спросил Новиков.
— Суки, я говорю, — упрямо повторил Леха.
— Пойдем отсюда, — засмеялся, впрочем, не очень уверенным смехом Новиков.
— Куда? — выдергивал руку Леха.
— В тот двор, — неожиданно предложил Новиков. — Где все было.
— Что? — прошептал Леха.
— Убийство, что, — ответил Новиков.
Минуту Леха шел за ним молча.
— Откуда ты знаешь? — спросил он, когда Новиков уверенно свернул в ближайший двор.
— Дурак! — вдруг догадался Новиков, о чем молчал Леха. — Мне же опер говорил: во дворе по адресу Сретенский, дом десять… Тебе разве не говорил?
— Точно, — выдохнул Леха.
Новиков почувствовал, что они оба по-прежнему пьяны, но вдобавок к этому еще и чем-то напуганы.
Это было странное и общее чувство: они шли на место преступления, которое не совершали, но ощущенье было такое, что — совершали.
Молодые люди появились во дворе, озираясь, будто боялись увидеть труп, который так и лежит здесь с тех пор.
Во дворе никого не было. Стояла лавочка, тосковала пустая грязная песочница, вяло пах мусорный контейнер.
— Как ты думаешь, где? — спросил Леха.
— А ты? — спросил Новиков.
— В песочнице, — решительно ответил Леха и зачем-то указал пальцем на песочницу.
— А я думаю, у мусорного контейнера, — ответил Новиков негромко и пошел на вялый запах.
Из контейнера, когда они уже подходили, то ли взвизгнув, то ли гавкнув, вдруг выпрыгнула собака — Новиков едва дух не испустил от ужаса, а Леха так вообще подпрыгнул.
Они чуть ли не на цыпочках подошли к мусоросборнику и долго вглядывались внутрь.
Отвлек их неприятный мужской голос:
— Вот вы где, обсосы.
Новиков с Лехой оглянулись, увидев пред собой мужика под два метра ростом. Разноцветный хохол на голове и подведенные глаза внятно пояснили, кто пришел.
— Вы кого там суками называли, обсосы? — спросил тип с хохолком.
Тип явно был под каким-то будоражащим кайфом.
Новиков с Лехой переглянулись. Леха вдруг перегнулся в контейнер и выхватил оттуда первый попавшийся предмет — им оказался старый чайник.
Леха поднял руку — и стоял так с чайником, как проводник в поезде.
Новиков встал между другом и недругом, еще не придумав, как исправить ситуацию, но этот, с хохолком, странным, женским каким-то, но очень сильным движением толкнул его в грудь, и Новиков повалился — в падении успев заметить, как Леха взмахнул чайником, угодив противнику ровно в голову.
Спасла всех немолодая женщина, раскрывшая занавески в окне первого этажа и закричавшая:
— Вы что ж теперь каждый день тут будете убивать?!
Новиков поднялся, подхватил Леху… не сговариваясь, они побежали, роняя слюни и матерясь…
«Убили!» — подумал Новиков, оглядываясь и видя сначала женщину в окне, а потом этого, с хохолком, валяющегося на земле.
Но спустя секунду Новикову в спину очень больно попал чайник.
— Ах, ты гад! — взбеленился теперь уже он, кинулся было искать этот чайник на земле, но тут уже Леха подхватил Новикова, повлек прочь из дворика.
Новиков старался матери никогда не врать. Она, безусловно, не знала многого, но если б вовремя посмотрела сыну в глаза и спросила: расскажи, что там у тебя, мой хороший, — он открыл бы всё. Под материнским взглядом терялся, как в детстве. Тем более, кто сказал, что оно кончилось? Детства нет только у родителей, а наше детство не прекращается никогда.