– Саакян! Проверить, что с Юровым... Брадобрей! Веревку! Я спускаюсь, вы помогаете Саакяну. Юрова выносите по тропе...
Обсуждений нет – все ясно. Веревка змейкой скользит по склону, Брадобрей умело дважды перебрасывает верхний конец через тяжелый многотонный камень, чтобы легче было держать. Полковник не сразу начинает спуск, сначала возвращается к тропе, по которой ушли оставшиеся в живых боевики. Наклоняется, присматривается, трогает след пальцем:
– Два человека.
После этого направляется к склону и здесь тоже присматривается, но видит мало и почти вслепую начинает быстрый спуск. На несколько минут он задерживается только на нижней тропе. Осматривает расстрелянных сверху солдат. Находит двоих раненых. Что-то говорит им, поправляет одежду. И снова спуск. Едва полковник освобождает конец и не успевает даже дать команду, как веревка начинает подниматься. Брадобрей торопится...
Полковника обступают со всех сторон. Но вперед выходит только один.
– Майор Смурнов, – представляется командир. Он в самом деле смурной, под стать фамилии, да и есть, по правде говоря, отчего стать смурным. – Вовремя вы подоспели... Я половину личного состава уже потерял...
– Полковник Согрин, спецназ ГРУ... С верхней тропы мои люди выносят нашего раненого. На противоположной тропе четверо наших – не подстрелите, когда спускаться будут. На нижней тропе по левому склону ваши – трое убиты, двое ранены... Позаботьтесь...
Майор слов не говорит, только хмурится и делает знак рукой. Четверо солдат присматриваются, как подняться по склону, но пути не видят и исчезают в пурге, чтобы выйти на тропу в другом месте.
– На противоположном склоне, вероятно, то же самое. Проверьте...
Еще один знак рукой.
– Боевики?.. – спрашивает майор. Он еще не вышел полностью из трагического боя, голос трескается, ломается, и движения неуверенные. – Отошли?
– Частично. Частично уничтожены. Кстати... Чуть ниже по долине они оставили связки с шестами и своего раненого на носилках. Раненого надо доставить в штаб. Мне кажется, я знаю, кто он такой. Может дать важные показания. С вами же я оставляю своего раненого. После пурги сразу вызывайте санитарный вертолет.
– Хорошо, товарищ полковник. – Майор Смурнов словно вдруг обрадовался чему-то. – Значит, задачу мы все-таки выполнили и держали именно тех, кого держать надо.
– Какую задачу вам ставили?
– Не пропустить к Имамову команду с шестами.
– Понял. Не пропустили... Не только команду, но и подошедшее подкрепление. Поздравляю.
– Потери большие...
Согрин садится на камень и открывает планшет. Сейчас уже заметно, что начинает светать и пурга вроде бы стала стихать. Но все же подсветить себе фонариком приходится.
Майор заглядывает в карту космической съемки.
– Хорошие у вас карты. Мы со старьем работаем. На изгибах дыры.
– Идти боевики могут только в сторону ледника, – вслух размышляет полковник.
– Или будут возвращаться в долину другим путем, чтобы новые шесты приготовить. А эти мы с удовольствием сожжем. После такой ночи надо согреться... Вам тоже не мешало бы.
– Мы в преследование пойдем, – неожиданно за спиной майора появляется Сохно.
– Ты откуда? – поднимает голову Согрин.
– С тропы свалился. Там четверо раненых, из них один – тяжелый, один убитый... По верхней тропе трое убитых, в сторону ледника ушли двое боевиков. На снегу кровь... Один – ранен, но, кажется, легко. Даже не хромает, судя по следам... Почти бежит. От второго не отстает. Надо додавить...
– Знакомьтесь, – представляет полковник. – Подполковник Сохно, майор Смурнов, – и сразу же возвращается к карте, продолжая начатую подполковником тему. – Будем догонять. Надо определить возможные пути. И у костра погреться, к сожалению, не успеем. Собирай группу!
– Рапсодия, я Танцор, – звучит в наушнике «подснежника». – У меня сеанс связи на носу. Перекусите пока. Это пятнадцать минут. Антенну растягиваю здесь. Внизу будут помехи.
– Работай, – соглашается Согрин и вздыхает. – Я сейчас к тебе поднимусь...
– Охранение выставили? – Вопрос Сохно обращен к майору.
– Да-да... Сейчас... – Майор убегает в пургу, но его еще долго видно, видно как он жестикулирует, отдавая распоряжения. Пурга уходит в сторону, вдоволь поиздевавшись над людьми.
2
Аббас Абдутабаров полностью растерян. Как и что случилось? – он не понимает. Казалось, вот только что казалось, будто победа уже у них в руках, победа над численно превосходящим противником, приготовившимся их уничтожить. И даже плохая видимость не могла бы помешать такому исходу атаки... Он стрелял и стрелял, в каждую тень, в каждое движение внизу, хоть чуть-чуть отличающуюся от безостановочного движения пурги. И вдруг почувствовал, что Раундайк тащит его за рукав. Поднимает и тащит прочь, сам пригибаясь, словно стоит под обстрелом. Снизу, конечно, отстреливаются. Но Раундайк так стоит, что снизу его не видно. Он прячется от другого противника. От того, которого не видно и нападения которого никто не ждал.
– Что? – резко спрашивает Аббас. Ему не нравится, что его отрывают от боя.
И тут же понимает – что...
Понимает даже без движения руки Раундайка, показывающего ему. Два боевика, выделенных в левую группу Дуквахой, лежат без движений, уткнувшись неподвижно застывшими, оскаленными лицами в снег. У одного рука к упавшему с обрыва автомату тянется, у второго в камень уперлась, и пальцы в судороге в этот камень вцепились, словно пальцы стремятся схватить это последнее оружие. Но уже невозможно ни упавший автомат поймать, ни камень приподнять. Смертельный оскал на лицах говорит об этом однозначно. Аббас в свои молодые годы не в первый раз встречается с таким выражением лица. И стрельба идет сбоку, с тропы, которую они недавно миновали, оставив такие ясные отпечатки в свежем снеговом покрове.
– Ловушка! – говорит Раундайк. – Это ловушка... Отступаем!
Он стреляет из своей винтовки, не поднимая оптический прицел к глазу, чтобы прицелиться, раз и два, через короткий промежуток, всмотревшись в пургу, стреляет в третий раз. Но и Раундайк, и Аббас понимают, что дело уже проиграно хотя бы наполовину. Оно будет проиграно полностью, если тропа и впереди перекрыта, потому что в этом месте подняться к горной хребтине невозможно, не имея крыльев, как у орла, полет которого Аббас наблюдал только сутки назад.
– Дукваха... – вспоминает Аббас и вытаскивает фонарик, чтобы подать сигнал.
Но тут же понимает, что никто его сигнал не увидит, как он сам не видит действия группы Дуквахи. Только слышит частые и короткие очереди.
– Сейчас и их накроют. Отходим!
Аббас с помощью Раундайка неуклюже, все еще зачем-то сопротивляясь, поднимается, и тут же одна из очередей попадает в то место, где он только что лежал. Это заставляет и его вскинуть автомат, потому что короткие очереди, как правило, не бывают одиночными, а за первой следует вторая и даже третья, направленные чуть-чуть в другое место. Аббас стреляет, не зная, в кого стреляет, не видя противника, и невидимые пули уносятся туда же, куда тянутся тугими нитями витиевато сплетенные снежинки пурги.
– Отходим, отходим! – уже кричит, а не говорит Раундайк.
Аббас оглядывается. Журналист часто моргает своими маленькими глазками и не выглядит отчаянно храбрым. Он уже на несколько шагов отступил и готов скрыться в пурге. Оставаться одному против неведомого и невидимого противника совсем не хочется. Аббас отходит спиной вперед, пятится, спотыкаясь, но не падает и продолжает стрелять. Он нажимает на спусковой крючок истерично, со страстью, со злобой, с азартом и не сразу понимает, что не слышит больше выстрелов. Потом соображает, что патроны кончились, снимает рожок, переворачивает, чтобы вставить спаренный запасной, примотанный к основному изоляционной лентой, но опять выстрелов не слышит и только тут понимает, что в пылу боя уже менял рожок и патронов у него больше нет...
Он оборачивается. В снежной кутерьме уже едва угадывается спина отходящего Раундайка. И только тогда Аббас бежит, догоняя единственного оставшегося с ним участника группы. Однако, уже оказавшись с журналистом рядом, Аббас вдруг вспоминает, что около убитого боевика лежит его автомат. Там еще могут быть патроны. Он пытается рвануться туда, но сильная рука Раундайка ловит его за локоть и тащит по тропе.
– Патроны! Там – патроны...
– Там – федералы... Они нас видят... У них ПНВ...
Аббас соглашается. И торопится, пробираясь как можно дальше от места засады.
Самое плохое: ни он сам, ни Раундайк не знают, куда эта тропа приведет их. Она может вывести одинаково и на вершину перевала, и спустить вниз, в долину. И что лучше – непонятно, потому что засада может быть везде.
– Патроны есть? – спрашивает Аббас.
– Два выстрела, – на ходу отвечает Раундайк.
– Один тебе, один мне... – Аббас шутит мрачно.
И снова идут, торопятся до тех пор, когда наконец понимают, что тропа идет ровно, а долина поднимается почти до ее уровня. И пурга, словно завершив спектакль в темноте, распахивает шторы – стремительно стихает, делая видимость пусть и не полной, но, можно сказать, удовлетворительной. Впрочем, Аббас знает, что это ошибочное мнение, пурга не стихает, а уходит куда-то в сторону, чтобы и там кого-то накрыть, спрятать или, напротив, заманить в ловушку. Пурга в горах часто ходит полосами.
– Патроны есть? – спрашивает Аббас.
– Два выстрела, – на ходу отвечает Раундайк.
– Один тебе, один мне... – Аббас шутит мрачно.
И снова идут, торопятся до тех пор, когда наконец понимают, что тропа идет ровно, а долина поднимается почти до ее уровня. И пурга, словно завершив спектакль в темноте, распахивает шторы – стремительно стихает, делая видимость пусть и не полной, но, можно сказать, удовлетворительной. Впрочем, Аббас знает, что это ошибочное мнение, пурга не стихает, а уходит куда-то в сторону, чтобы и там кого-то накрыть, спрятать или, напротив, заманить в ловушку. Пурга в горах часто ходит полосами.
– Дукваху надо искать, – решает Аббас.
– Где его искать?
– Там, где он был.
И Аббас, присмотревшись к склону, решает, что момент и обстановка подходящие, и прыгает, чтобы просто съехать в долину. Высота небольшая. Даже оттого, что он переворачивается и лицом в сугроб ныряет, не расстраивается. Не до того сейчас. А по противоположному склону, еще более пологому, можно до тропы подняться. Где-то там Дукваха...
* * *Аббас не думает о том, что может случиться, если Дуквахи больше нет, а по тропе навстречу ему выдвигаются федералы. А это вариант не просто допустимый, но даже вполне естественный. Это прекрасно понимает Раундайк, но он почему-то встречи с федералами не боится. И смело идет за Аббасом, у которого даже патронов в рожке автомата нет.
Дукваха появляется из-за поворота тропы буквально через две минуты. Вернее, сначала появляется Николай, а через пару секунд Дукваха, отстающий и зажимающий рукой плечо. Оба они останавливаются, не сразу сообразив, кто идет по тропе впереди, и вскидывают оружие. Но узнают быстро и прибавляют шагу. Аббас с Раундайком останавливаются, дожидаясь.
– Что произошло? – спрашивает Дукваха с десяти шагов. Ветер уже не такой, чтобы отнести слова в сторону. – Нас обстреляли снайперы с вашей позиции. Снайперы и автоматчики...
– Нас атаковали в спину, – говорит Аббас и опускает голову. Ему стыдно, что он и свою группу потерял, и Дукваху подставил.
– Это была ловушка, – решает Раундайк. – Они ожидали нашего появления.
– Если бы это была ловушка, вы не вышли бы... Они перекрыли бы тропу и с другой стороны.
– Сил не хватило.
– Хватило бы пары человек, чтобы вас запереть. Кроме того, ловушку делали бы с двух сторон долины. И нас бы заперли... Это были «волкодавы», что вышли преследовать мой джамаат. Их вертолет высадил. Они перебили мои заслоны. И добрались до нас...
– Весь твой джамаат – ты один, – говорит вдруг Раундайк, словно намекая, что время командования Дуквахи прошло и теперь, скорее всего, командовать будет Аббас, у которого остался хотя бы один боец.
Раундайк успел хорошо изучить характер чеченцев. И знает их неукротимую тягу к власти над другими. Аббас обязан попасться в такую ловушку и обязан быть после этого благодарен Раундайку.
Но Аббас ожидания журналиста оправдывать не собирается:
– Мы все теперь – твой джамаат. Командуй, эмир... Но у меня нет патронов, у Раундайка два патрона.
– У меня у самого на пару очередей, – как настоящий двузуб, скалится в сторону Раундайка Дукваха. – У Николая...
– Пустой рожок.
Николай для наглядности стучит костяшками пальцев по жестяной стенке автоматного рожка. Звук звенящий, какого не бывает при полном.
– Это называется – босиком, но в шляпе... Идем в отряд! – Дукваха решает быстро и конкретно. – «Волкодавы» умеют читать следы не хуже собак. Они уже знают, сколько нас, и понимают, куда мы направляемся. Будет погоня. Время терять нельзя...
– Тебя надо перевязать, – говорит Николай.
– На ходу... – Дукваха убирает руку от плеча. «Камуфляжка» пропитана кровью. – На ходу перевязывай!
И он, не останавливаясь, а только скалясь от боли, снимает с одного плеча куртку, нисколько не боясь замерзнуть. Николай, пристраиваясь к быстрому шагу эмира, на ходу начинает делать перевязку.
– Сильно задело? – спрашивает со спины Раундайк.
– Кость перебило. Пуля в плече застряла.
– Значит, нужна операция...
– Операция будет, – отвечает Дукваха, – если мы к обеду доберемся до отряда, если отряд в четыре часа, как и должен, снимется с места, если отряд за сутки доберется до границы. Вот тогда и будет мне операция... Парамидол я уже вколол, – останавливает он жестом здоровой руки руку Николая со шприц-тюбиком.
– К обеду мы можем успеть... Но идти придется, – Аббас не договаривает последнюю часть фразы. Все и без того понимают, что идти им придется на пределе возможностей. А сможет ли это сделать раненый? – А Анвар? Что с Анваром?
– Если не расстреляли спящего, то в плену...
Аббас думает о том, что оставил на груди товарища свой дневник. Вообще-то, ничего плохого в том нет, что дневник попадет в руки федералов, потому что никаких секретных сведений Аббас не раскрывает. Даже рассказывая о беседах с мирными жителями, он не называет имен, только указывает первую букву фамилии. Тем не менее мысль, что его записи будет читать и изучать какой-нибудь следователь, неприятно кусает...
Но мысли успокаиваются, и сердце начинает биться ровнее, когда Аббас входит в ритм движения. Он идет замыкающим, смотрит не вперед, а только себе под ноги и старается, чтобы каждый последующий шаг был точно такой же длины, как предыдущий. Необходимо соблюдать установленный ритм. Тогда легче...
3
Мочилов только время теряет на узле связи. Никак не удается связаться с нужными группами. Начальник штаба группировки лишь руками разводит:
– Погода... Она только господу богу подвластна...
Пока радисты возятся со шкалой поиска, Юрий Петрович пользуется телефоном ЗАС и просит пригласить к аппарату генерала Спиридонова. Его соединяют с генералом сразу, как только Мочилов называет свою фамилию.
– Как у тебя обстановка, Юрий Петрович?
– Познакомился с двумя генералами, – сообщает полковник. – Они очень рвутся принять меня под свое командование. Я почему-то, товарищ генерал, не поспешил подчиниться... Обещают скорый звонок из Москвы с прямым приказом...
– Ты подчиняешься только мне. Пусть хоть министр обороны звонит. Только мне!
– Это я и хотел услышать, товарищ генерал. В остальном все согласно плану. В настоящее время в Ханкале садится вторая рота, вот-вот подлетит третья. Только вот установить связь с мобильными группами, задействованными в операции, пока не удается. Погода... Я сейчас как раз на узле связи. Радисты стараются...
– Старайтесь... И никаких посторонних приказов не выполнять!
– Так точно, товарищ генерал.
Мочилов кладет трубку и возвращается в кабинет к радистам.
– Товарищ полковник, Прыгун и Волга пробились.
– Сообщите им резервную волну.
И идет в соседний маленький кабинетик, где установлена рация для конфиденциального разговора. Рация настроена в обычном телефонном режиме. Младший сержант-радист ждет на нужной волне. Как только Кордебалет выходит на связь, младший сержант протягивает полковнику наушники и микрофон, а сам молча выходит из кабинета.
– Слушаю вас, товарищ полковник.
– Это я слушаю. Докладывай...
– Здесь Рапсодия. Он сам расскажет.
– Давай!
Мочилов перекладывает наушник из руки в руку и садится, чтобы слушать с большими удобствами. Полковник Согрин сначала прокашливается, что микрофон достаточно четко доносит, потом начинает говорить:
– Я Рапсодия... Мы получили задание преследовать джамаат, уничтоживший взвод чеченского ОМОНа. Задачу выполнили. Одновременно совместными действиями с армейским заслоном уничтожен другой джамаат, доставляющий Имамову шесты для перехода через ледник. Захвачен раненый боевик... Совсем мальчик... Без сознания... Подозреваю, что это Аббас Абдутабаров. Его дневник у меня... Передам вместе с санитарным вертолетом. Сам выхожу в преследование четверых боевиков, прорвавшихся через заслон...
– Понял, Игорь Алексеевич... Дневник не передавай никому. Пусть пока у тебя будет... Как ведет себя пополнение?
– Двое держатся, остальные показали себя плохо. На спецназ не тянут... Лейтенант Юров ранен. Отправляю его вместе с ранеными из армейского заслона.
– Будь осторожен. Они не совсем те, за кого себя выдают... – Юрий Петрович коротко передает Согрину данные, полученные на лейтенантов генералом Спиридоновым. – Дело достаточно серьезное. Штатским, что начали вами командовать, запрошенные данные не передавать. Все лично мне в руки. В том числе и пленных... Ты понимаешь, о ком я говорю... О тех самых людях, которых поручили тебе люди в штатском... Они нужны нам. И только живыми. Захват – и охрана, причем тщательная охрана!
– В курс дела ввести не можете?
– Остальные данные не для эфира. Скоро увидимся.
– Я Волга... Как слышите меня? – прорывается через эфир голос подполковника Разина.
– Слышу тебя, Волга... Что у тебя?
– Веду преследование двух джамаатов... Идут прямым ходом к месту сбора под ледником. Стараюсь не отстать.