А я утверждаю как раз обратное. Я убежден в том, что опыт не обладает такой внутренней двойственностью, и деление его на сознание и содержание происходит не путем выделения или вычитания, а путем сложения – путем прибавления к данному конкретному опыту целого ряда других, в связи с которыми может видоизменяться в частности смысл или функция его. Краска также послужит здесь иллюстрацией. Выставленная в магазине красок, вместе с другими красками, она в совокупности своей служит, как известное количество товара. Между тем на полотне, окруженная другими красками, она представляет собою штрих на картине и исполняет духовную функцию. Я утверждаю, что подобным же образом и единая часть опыта, взятая в определенном контексте, играет роль познающего, душевного состояния, «сознания», тогда как в другом контексте тот же единый отрезок опыта будет играть роль познанной вещи, объективного «содержания». Одним словом, в одном сочетании он фигурирует, как мысль, в другом – как вещь. И так как он может иметь значение в обоих сочетаниях одновременно, то мы имеем полное право считать его зараз субъективным и объективным. Правда, что при таком истолковании все еще сохраняется дуализм, определяемый двухствольными терминами, вроде «опыт», «феномен», «данность», «Vorfindung» – терминами, которые, по крайней мере, в философии, все чаще и чаще заменяют одноствольные термины «мысль» и «вещи», – но я утверждаю, что этот очищенный дуализм перестает быть таинственным и неуловимым; он конкретизируется и поддается проверке. Он переходит в область отношений, усматривается извне, а не изнутри данного частного опыта, и может быть ограничен и определен в любой момент.
Первый клин для такого более конкретного метода истолкования дуализма был вбит Локком, применившим слово «идея» безразлично к вещи и мысли, и Беркли, указавшим, что здравый смысл подразумевает под реальностью совершенно то же, что философ под идеями. Ни Локк, ни Беркли не выяснили своей мысли до конца, но мне кажется, что заслуга защищаемой мной теории заключается только в том, что она последовательно развивает «прагматический» метод, впервые примененный ими.
Пусть читатель уяснит себе мою мысль на личном опыте. Пусть он начнет с отвлеченного опыта над так называемым «представлением» какого-нибудь предмета, его настоящего поля зрения, комнаты, в которой сидит, поставив в центре его книгу, которую он сейчас читает; и пусть он пока рассмотрит этот сложный объект с точки зрения наивного реализма (common sense), как будто он и «в действительности» есть именно то, чем кажется, т. е. ряд вещей, вырезанных из окружающего их мира вещей, с которыми он находятся в актуальном или потенциальном взаимоотношении. Но мы утверждаем, что разум в то же время воспринимает эти же самые вещи; и вся философия восприятия со времен Демокрита и до наших дней представляет собою упорную борьбу над разрешением парадокса, по которому то, что кажется единой реальностью, в действительности занимает два места: одно – во внешнем пространстве, а другое – в уме воспринимающего субъекта. «Репрезентативные» теории восприятия избегают этого логического парадокса, но зато они производят насилие над чувством правды читателя, не отмечающего промежуточного мысленного образа и усматривающего комнату и книгу непосредственно в их физическом существовании.
В сущности загадка, как может одна и та же комната находиться в двух местах, сводится к вопросу о том, как одна и та же точка может находиться на двух линиях. Вполне может, раз она падает на место их пересечения; и подобно этому, раз «чистый опыт» комнаты представляет собою место пересечения двух процессов, связывающих его, соответственно каждому случаю, с различными группами явлений, то на нем можно остановиться два раза, по поводу каждой группы, и свободно говорить о его существовании в двух областях, хотя он неизменно оставался бы количественно единичным объектом.
Итак, опыт представляет собою звено разнообразных процессов, развивающихся вдали от него в совершенно различных направлениях. Та же самая вещь состоит в таком множестве взаимоотношений с остальным опытом, что ее можно вкладывать в диспаратные системы ассоциаций и рассматривать ее под углом зрения противоположных контекстов. В одном случае она будет вашим «полем сознания»; в другом, – «комнатой, в которой вы находитесь», причем в оба контекста она входит целиком, так что нельзя сказать, будто она принадлежит сознанию одной своей частью или одной стороной, а внешней реальности – другой. Но что же это за процессы, в которые таким образом одновременно входит опыт комнаты?
Один из них заключается в личной биографии читателя, другой – в истории дома, в котором находится комната. Представление, опыт, одним словом, вот это (в виду того, что пока мы не решили, что это такое, приходится обозначать его, просто, как это) является последней вехой целого ряда ощущений, эмоций, решений, движений, классификаций, ожиданий и т. д., заканчивающиеся в настоящем, а со стороны читателя первым звеном целого ряда однородных внутренних процессов, простирающихся в будущее. С другой стороны, то же самое это представляет собою terminus ad quem множества предшествующих физических действий столяра, обойщика, маляра, процесса отопления и terminus a quo множества будущих действий, которые коснутся его в течение хода их развития в качестве комнаты, существующей в физическом мире. Любопытно, что физические и душевные процессы совершенно не совместимы. В качестве комнаты, данный опыт занимал определенное место в пространстве в течение тридцати лет. В качестве вашего поля сознания он до сих пор, может быть, вовсе не существовал. Рассматривая его, как комнату, внимание еще откроет в нем множество новых деталей. В роли всего лишь вашего душевного состояния, внимание едва ли уследит в нем много новых черт.
Необходимо землетрясение или толпа людей или, по крайней мере, известное количество времени, чтобы разрушить комнату. Достаточно закрыть глаза или перенестись воображением к чему-нибудь другому, чтобы прекратить ваше субъективное состояние. В реальном мире он может погибнуть в огне. В вашей душе, – вы можете без всякого для него вреда окружать его мысленно огнем. Вы вынуждены платить столько-то помесячно, чтобы жить в нем как во внешнем предмете. Вы имеете возможность занимать его, сколько хотите и бесплатно, как внутреннее содержание. Одним словом, если вы последуете за ним в направлении душевном, наряду с событиями исключительно личной вашей жизни, то вы усмотрите много истинного и много ложного, обратного тому, что будет справедливо, если вы обратитесь с ним, как с действительно существующей вещью, известной из опыта, если последуете за ним в направлении физическом и свяжете с другими факторами внешнего мира.
IIIПока все чрезвычайно ясно, но мое положение, вероятно, покажется читателю менее убедительным, когда я перейду от восприятия к понятиям или от вопроса о наглядно представимых вещах к вещам отдаленным. Но все же мне кажется, что и здесь приложим тот же закон. Возьмем составы мыслей, воспоминания, воображения; первоначально они тоже – лишь отрезки чистого опыта и, как таковые, единичные эти, действующее в одном контексте как объекты, а в другом – проявляющееся как душевные состояния. Рассматривая их в первоначальном их значении, я намерен игнорировать их отношения с возможным постижимым опытом, с которым они могут быть связаны, к которому они приводят, или в котором завершаются и который таким образом «представляют». Так что, рассматривая их сперва только так, мы ограничиваем нашу задачу исключительно миром мыслимым, а не непосредственно ощущаемым или видимым. И мир этот, подобно миру восприятий, сначала открывается нам как хаос разнообразных опытов, но скоро выступают и путеводные линии. Мы находим, что любой отрезок его связан с определенными группами, подобно нашему опыту в мире восприятий, что группы эти связаны с ним многими звеньями53, и что одна из них составляет историю внутренней жизни какого-нибудь лица, а другая проявляется в качестве безличного «объективного» мира, пространственного или временного, или просто логического или математического, или, иначе «идеального».
Первое возражение читателя против признания наряду с субъективностью и объективности этого не-воспринимаемого (non-perceptual) опыта, будет, вероятно, вызвано внедрением в его ум восприятий, этой третьей группы спутников не-воспринимаемого опыта, который в общем «символизирует» (represent) их, как мысли символизируют вещи. Эта важная функция не-воспринимаемого опыта усложняет и затемняет вопрос; дело в том, что мы так привыкли видеть в восприятиях единственную подлинную реальность, что если мы не оставим их пока в стороне, мы невольно склонны упустить объективность, заключенную в не-воспринимаемом опыте самом по себе. Так как опыт «познает» восприятия, то мы утверждаем, что он в корне субъективен, состоит из одной материи, именуемой сознанием, понимая под этим словом какую-то сущность, то есть придерживаясь воззрения, противоположного моему54.
Итак, оставив восприятия совершенно в стороне, я утверждаю, что любой не-воспринимаемый опыт может, подобно воспринимаемому опыту, быть рассмотрен с двух сторон, проявляясь в одном контексте, как объект или поле объектов, в другом, – как душевное состояние; причем в самом опыте не замечается никакого внутреннего устремления к сознанию или к содержанию. В одной совокупности он представляет собою только сознание; в другой – только содержание.
Я нахожу, что эта объективность не-воспринимаемого опыта, этот полный параллелизм в вопросе о реальности между непосредственно ощущаемым и мыслимым так прекрасно выведены в «Grundzüge» Мюнстерберга, что я позволю себе привести его слова: «Я могу только думать о своих объектах», говорит Мюнстерберг, «но они выступают в мыслях моих совершенно так же, как и воспринятые объекты, так что генезис постижения их совершенно безразличен. Книга, лежащая здесь на столе передо мною, и книга в соседней комнате, о которой я думаю, для меня обе в одинаковом смысле данные реальности, признаваемые и отличаемые мною. Если согласиться с тем, что воспринятый объект не есть идея во мне, что восприятие и вещь, как одно неразрывное целое, в действительности переживаются там, вне, то нет основания думать, что объект, существующий только в мысли, скрыт внутри мыслящего субъекта. Мыслимый мной объект, существование которого я отмечаю, хоть он и не воздействует сейчас на мои органы чувств, все же занимает определенное место во внешнем мире, совершенно так же, как и объект, «непосредственно видимый мной». «То, что справедливо относительно «здесь» и «там», так же верно относительно «теперь» и «тогда». Я знаю вещь, которую воспринимаю сейчас, но знаю также и вещь, бывшую вчера, а теперь уже исчезнувшую, но которую помню. Обе они могут определять мое настоящее поведение, обе суть части отличаемой мною реальности. Правда, что у меня недостает уверенности относительно многого прошлого, так же как и настоящее не кажется мне достоверным, раз я только смутно воспринимаю его. Но в принципе промежуток времени не изменяет моего отношения к объекту, не претворяет его из известного объекта в душевное состояние… Вещи, находящиеся вот в этой созерцаемой мною комнате, и те, что я видел на далекой родине, то, что происходит сейчас и что случилось в давно-минувшем детстве, – все это одинаково воздействует и влияет на меня с убедительностью, непосредственно переживаемой в опыте. Все это составляет мой действительный мир непосредственно, без предварительного ознакомления и посредничества со стороны идей, иногда возникающих во мне… Из этого внешнего по отношению ко мне характера моих воспоминаний и ожиданий вовсе не следует, что внешние объекты, отмечаемые мною в этих опытах, существуют непременно и для других. Объекты мечтателей и лиц, подверженных галлюцинации, совершенно не имеют силы для всех. Но будь то кентавры или золотые горы, – они все же существовали бы «там», в мире сказок, а не внутри нас»55.
Несомненно, что это – непосредственный, первоначальный, наивный или практический способ схватывания мира мышления. Не будь мира восприятий, служащего ему «редукцией» в Тэновском смысле этого слова, в силу того, что он «сильнее» и более достоверно «внеположен» (так что весь мир мышления кажется по сравнению с ним слабым и внутренним), мир нашего мышления был бы единственным миром, и мы верили бы в его абсолютную реальность. Так бывает во сне и в мечтах, пока восприятия не прерывают их.
И все-таки, подобно тому, как созерцаемая комната (вернемся к нашему старому примеру) есть тоже еще и поле сознания, так же и мыслимая или запоминаемая комната есть тоже еще и душевное состояние; и двуликость опыта в обоих случаях одинаково покоится на одинаковых основаниях. А именно, комната, о которой мы думаем, связана многими мысленными петлями со многими вещами, о которых мы также думали. Некоторые из этих петель крепкие, другие – нет. В личной жизни читателя комната связана с определенным днем – быть может, он видел ее всего раз, год тому назад. Но с другой стороны, в историю дома она входит как постоянная составная часть. Некоторые петли, по выражению Ройса, проявляют своеобразное упрямство, свойственное фактам; в других замечательна текучесть, свойственная воображению, – они приходят и уходят по нашему желанию. Рассматриваемая вместе со всем домом, с именем города, владельца ее, строителя, вместе с ценностью ее и устройством, комната сохраняет определенное положение, к которому, как только мы попытаемся ослабить связующие их петли, она стремится вернуться, чтобы утвердиться в нем с новой силой56. Одним словом, комната сцеплена с этими своими спутниками и не выказывает никакой склонности сцепления с другими домами, городами, домовладельцами. Обе эти группы спаянных с нею и лишь слабо связанных спутников ее неизбежно противополагаются. Мы называем первую системой внешних реальностей, посреди которых существует «действительная» комната; другую мы обозначаем, как поток нашего внутреннего мышления, в котором она на минуту выплывает, как «мысленный образ»57. Итак, комната опять входит в расчет двояко. Она играет две различные роли, будучи и Gedanke и Gedachtes, связанными воедино мыслью об объекте и объектом, и все это безо всякого парадокса или тайны, подобно тому, как одна и та же вещь может быть низка и высока, мала и велика, худа и прекрасна, смотря по отношениям ее к противоположным частям окружающего мира.
Мы говорим, что опыт, поскольку он «субъективен», представляет, поскольку он «объективен», он представлен. Представляющее и представленное в данном случае количественно тождественны; но мы должны помнить, что в опыте per se не заключено дуализма представимости и представливания. В чистом виде, или изолированном, он не расщепляется на сознание и на то, «что» оно сознает. Субъективность и объективность его – лишь функциональные его атрибуты, осуществляющиеся лишь, когда опыт «схватывается», т. е. обсуждается двояко и рассматривается соответственно двум различным контекстам, с помощью нового, ретроспективного опыта, заново и сполна укладывающего в своем содержание всю эту сложную комбинацию прошлого.
Я называю «чистым» опытом то, что во всякое время является непосредственной областью настоящего. В нем пока заключаются лишь виртуальные или потенциальные возможности стать субъектом или объектом. Пока что он является простой неопределенной актуальностью или существованием, простым это. Несомненно, что в этой наивной непосредственности опыт обладает значимостью (valid); он здесь, мы воздействуем на него; и ретроспективное раздвоение его на душевное состояние и реальность, подразумеваемую ею, и представляет собою именно одно из «таких действий». Душевное состояние, сначала ретроспективно рассматриваемое исключительно, как таковое, будет исправлено или подтверждено, и ретроспективный опыт, в свою очередь, встретит такое же отношение; а преходящий непосредственный опыт всегда – «истина»58, практическая истина, по существу своему нечто, поддающееся воздействию. Если бы мир тут же и погас бы, как свеча, она все же осталась бы абсолютной и объективной истиной, потому что она была бы «последним словом», не подверглась бы критике, и заключенную в ней мысль никто бы никогда не противопоставил подразумевающейся под ней реальности59.
Мне кажется, что я имею теперь право утверждать, что я выяснил свою основную мысль. Сознание указывает на известного рода внешнее отношение, но не означает особого вещества или способа бытия. Своеобразие наших опытов, заключающееся в том, что они не только существуют, но еще и познаются, не приходится объяснять якобы присущей им «сознательностью»; оно становится наиболее понятным, если принять во внимание их взаимоотношения, – ведь сами эти отношения опытного порядка.
IVЕсли бы я теперь приступил к исследованию вопроса о познании воспринимаемого опыта с помощью отвлеченного (conceptual), то оно вновь привело бы к признанию внешних отношений. Один опыт представлял бы собою познающее лицо, другой – познаваемую реальность; и не вводя понятия «сознания», я мог бы прекрасно определить, к чему на самом деле и на практике ведет познавание, а именно, оно приводит к восприятиям и заканчивается в них, проходя через целый ряд вспомогательных опытов, поставляемых миром. Здесь, в пределах этой статьи, не место распространяться об этом60. Я предпочитаю рассмотреть несколько возражений, которые, несомненно, будут выдвинуты против всей моей теории в целом.
VПервым делом спросят: «Раз опыт не существует «сознательно», раз он не заключается хотя бы отчасти в «сознании», то из чего же он собственно состоит? Нам понятна материя, понятна мысль, понятно содержание сознания, но мы совершенно не знаем, что такое нейтральный и простой «чистый опыт». Скажите нам прямо, из чего он состоит, потому что должен же он состоять из чего-нибудь, или откажитесь от него!»