Конечно, многое здесь зависит от определений и от того, будем ли мы точно придерживаться их смысла. Кого легко смутить словами, тот скоро согласится, что незамечаемые явления суть явления, которые не являются или же ощущения, которых мы не ощущаем и, следовательно, противоречивые понятия. Мы предложили бы ему оставить в стороне также слово «явления» и заменить его такими выражениями, как «элементы» (Мах) или «материал мышления»42.
Эта самостоятельная изменяемость явлений относительно функций заходит далее также в область едва заметного. Прежде полагали, как нечто само собой разумеющееся, что все едва заметные различия ощущений, конечно, равны между собой. Фехнер на этом основал свой закон. Но и это отнюдь не само собою разумеется. Брентано впервые указал на то, что едва воспринимаемые различия могут как явления, даже при равномерно-максимальном внимании, обладать различной величиной, Кюльпе пришел на основании опытов, поставленных под его руководством, к заключению, что такое расхождение в различных областях чувств действительно существует, а именно, что едва заметные различия возрастают при сравнении светлостей с увеличением абсолютной светлости, при сравнении времен – с удлинением сравниваемых времен.
Если экспериментальная основа этих остроумных выводов из новейших опытов и нуждается еще в новой разработке, то избранный путь нужно признать многообещающим. Тем же логическим путем я пришел на основании наблюдений к убеждению, что едва заметные различия уменьшаются с возрастанием высоты тона (следовательно, увеличиваются вместе с увеличением длины волн). Таким образом последние, поддающиеся еще прямому наблюдению, минимальные различия могут косвенным путем стать доступными даже для количественных сравнений; при этом речь идет не о различиях раздражений, а о различиях самих явлений.
Итак, не только о внешних вещах и процессах можно сказать, что им присущи свойства и отношения, которых мы не замечаем более даже при самом внимательном прямом наблюдении и о которых мы лишь умозаключаем с большей или меньшей вероятностью на основании сложных выводов: то же самое относится также к непосредственно данным явлениям. Наши собственные содержания ощущений не поддаются прямому наблюдению до последних тонкостей. Мы должны как бы во второй раз разграничить вещь в себе и явления в области самих явлений. Если отграничение действительных явлений от явлений – явлений было бы бессмысленно, так как здесь перед нами именно непосредственно данное, то это означает только, что наше познание явлений адекватно общей природе его предмета. Этим не сказано, что все свойства, различия, отношения внутри явлений заметны в каждый данный момент, и что все свойства, различия отношения, которые остаются незамеченными, ео ipso не существуют. Такое расхождение явлений с направленными на них интеллектуальными функциями (включая сюда суждения, основанные на восприятии) не противоречит «очевидности внутреннего восприятия»; во всяком случае нужно это понятие понимать так, чтобы можно было примирить с ним такое расхождение. Последовательная психология чувств как будто требует этого.
Явления второго порядка, чистые представления также в широких границах ведут независимое существование, а именно, во всех случаях так называемой механической памяти или обыкновенной ассоциации, когда представления развертываются совершенно так же, как впечатления внешних событий, протекающие перед нашими глазами независимо от нас. Эти процессы чисто механической ассоциации и репродукции подчинены, – как показывает изучение памяти, начатое Эббингаузом и продолженное в особенности Г. Э. Мюллером и его школой – сложной внутренней закономерности, которая оказывается родственной законам физиологических процессов43.
Особенного внимания заслуживают выводы, покамест, правда еще только более или менее вероятные, относительно существования ассоциации в бессознательном. Представления, которые в данный момент не находятся в сознании, т. е. существуют лишь как явления под порогом заметности или же лишь как совершенно внесознательные процессы, при известных условиях, по-видимому, образуют друг с другом ассоциации таким же образом, как и представления в обычном смысле.
Что касается, наконец, области чувств и волевых функций, то и тут можно придерживаться взгляда, что изменения явлений в установленном в начале нашего исследования широком смысле, включая сюда и органические ощущения (visceral sensations), не проявляются необходимо и непосредственно как изменения эмоциональных функций. Если уже простое наблюдение показывает, что симпатия и антипатия, хотение и отклонение и твердая воля могут быть направлены неизменно на определенный предмет, между тем как явления, образующие наглядную основу в сознании, а также и остальные чувственные ощущения, которые лежат в основании чувств или присоединяются к ним, значительно изменяются, то точный анализ вряд ли принципиально опровергнет это наблюдение, а скорее поможет точно выразить и объяснить его выходящими далеко за пределы явлений основами жизни наших чувств. В общем, разумеется, и здесь также вместе с изменением ощущений и представлений меняется и само эмоциональное состояние. Вопрос только в том, является ли эта параллельность изменений абсолютной и не допускающей исключений, или же нет.
При решении этого вопроса важно также выяснить, что мы относим к понятию движения чувств. В более широком смысле слова, т. е. когда речь идет об описании общих состояний, обозначаемых словами «уныние», «гнев» и т. д., движение чувств заключает в себе также наличные органические ощущения44.
Если мы будем придавать этому выражению такой смысл, то нельзя будет настаивать на нашем тезисе. Но в более узком смысле, когда мы только имеем в виду дать определение при помощи существенных отличительных признаков, известное движение чувств отграничивается от других движений чувств наличностью определенных интеллектуальных функций45. В этом более узком смысле движения чувств, так же, как лежащие в основе их интеллектуальные функции и в тех же границах, независимы от различия явлений.
Мы ответили, кажется, на поставленные вопросы, поскольку это было возможно по современному состоянию психологических исследований в рамках общего обзора относящихся сюда данных. Здесь в особенности имеет силу правило, что в течение каждого отдельного исследования следует без предвзятого мнения принять во внимание различные возможные точки зрения и проследить, какие следствия вытекают из них для данного частного случая, чтобы таким образом проверить их. Отдельные исследования ставятся не для того, чтобы подтвердить уже заранее установившиеся убеждения. Кто чувствует чрезвычайную трудность психологических проблем и принимает в соображение те многочисленные изменения уступки, которые должна была сделать не только старая ассоциационная и современная феноменалистическая психология, но и психология функциональная, ее учения об интенсивности, о внутреннем восприятии и т. д., тому не грозит опасность заменить сенсуалистический догматизм функционалистическим. Я считаю решенным только то, что для описания непосредственно данного, – следовательно, если отвлечься от всего того, что нужно мысленно прибавить, чтобы установить причинную связь, – одни явления недостаточны даже при том условии, если в придачу к ним мы примем еще и явления второго порядка в самом широком объеме. Учение Джемса о «fringes», учения более молодых психологов о «положениях сознания» (Bewusstseinslagen), «сознательностях» (Bewusstheiten) и т. п. основаны на том же убеждении46. Могут сказать также, что здесь следует обратить внимание не на различия функций, а лишь на разные скрытые полусознательные трудноописуемые явления, явления третьего порядка. Об этом пришлось бы спорить в каждом отдельном случае. Для одних случаев это было бы верно, для других – неверно. Достаточно, если согласятся с тем, что анализ непосредственно данной психической жизни останется неполным, если ограничиться элементами, которые мы привели вначале как явления, что то, что нужно прибавить, имеет другой характер и что именно оно и составляет ядро психической жизни, явления же вместе со всякими сгибаниями и разгибаниями мышц – только скорлупу.
Наметим лишь некоторые выводы. Для вопроса о локализации психических функций в мозгу, разумеется, далеко не безразлично, будут ли считать, что психическое без остатка сводится к явлениям и их соединениям, или же что функции со всеми их «образованиями» составляют истинную сущность психической жизни. Для сторонников функциональной теории возникает вопрос, не локализованы ли функции в совершенно ином смысле, чем явления, и не касается ли все, что до сих пор доказано относительно специальных очагов локализации в мозгу – локализации явлений и их ассоциаций47.
В другом направлении получаются некоторые выводы для классификации наук. Оказывается, что описание явлений, как таковых, и исследование законов их структуры, с точки зрения теоретической не относятся ни к задачам естествознания, ни к задачам психологии в узком смысле слова, а составляет особую область знания. Так как развитие этой мысли связано с более общими вопросами о правильном делении всей области науки, то я имею в виду рассмотреть это в особом докладе.
Перевела П. О. ЭфруссиУильям Джемс. Существует ли «сознание»?
Здравый смысл всегда усмотрит противоположность двух миров «мыслей» и «вещей» и противопоставит их на практике. Но, размышляя над этой противоположностью, философия уже в прошлом изменила смысл ее, и есть основания думать, что она в будущем не остановится на нем. «Дух и материя», «душа и тело» представляли собою вначале два ряда субстанций, совершенно равноценных по достоинству и значению. Но вот Кант подорвал душу и ввел трансцендентальное я, и с тех пор это двойственное отношение утратило равновесие. Современные рационалисты заполняют почти весь мир целиком трансцендентальным, тогда как эмпиристы с ним почти совсем не считаются. А по теориям таких философов, как Шуппе, Ремке, Наторп, Мюнстерберг – по крайней мере, первого периода, – Шуберт-Зольдерн и других, духовное начало рассеивается в чисто призрачное состояние, обозначая лишь ту простую истину, что содержание, опыта познается. Оно утрачивает форму личности и активности, перенося их в сферу содержания, и становится голой Bewusstheit или Bewusstsein überhaupt, поддающимся только относительным определениям.
Я утверждаю, что раз «сознание» уже так значительно испарилось, то это значит, что оно скоро совершенно исчезнет. Оно не обозначает какой-либо сущности и не принадлежит к числу первых принципов. Приверженцы его ловят эхо, глухой гул, развеянный исчезающей «душой» в атмосфере философии.
В прошлом году я прочел целый ряд статей, авторы которых были почти готовы отбросить понятие сознания48и заменить его абсолютным опытом, не обусловленным двумя различными факторами. Но они остановились на пути, отрицания их не были достаточно смелы. Вот уже двадцать лет, как я усомнился в существовании сущности (entity), именуемой «сознанием»; за последние семь – восемь лет я старался склонить к этому убеждению своих слушателей, предлагая им в качестве прагматической величины, равноценной сознанию, опытные реальности. Мне кажется, настало время всем открыто отречься от него.
Грубое отрицание существования «сознания», при несомненной наличности его – потому что нельзя отрицать существования «мыслей» – может показаться некоторым из моих слушателей настолько бессмысленным, что они не пожелают вдаваться со мною в исследование этого вопроса. В виду этого я считаю нужным тут же пояснить, что я намерен только отрицать смысл этого слова, как сущности или субстанции, но буду резко настаивать на его значении в качестве функции. Я хочу сказать, что нет первоначальной материи или качества бытия, составляющего наши мысли о вещах, в противоположность самим этим вещам; но мысли исполняют известную в опыте функцию, и исполнение это вызывает необходимость такого качества бытия. Функция эта – познавание. Необходимость сознания вызвана потребностью объяснить факт, что вещи не только существуют, но еще и отмечаются и познаются. Если и изъять сознание из ряда первых принципов, то все же необходимо оправдать действование этой функции.
IМое положение заключается в том, что если допустить существование одного только первоначального вещества или мировой материи, вещества, объемлющего собою все, и если назвать это вещество «чистым опытом», то легко объяснить познавание, как особый вид взаимоотношения, в который входят различные элементы чистого опыта. Само это отношение представляет собою часть чистого опыта; один «член» его становится субъектом или носителем познания, познающим49. Это утверждение потребует немало разъяснений. Для этого удобнее всего сопоставить его с противоположным воззрением; и с этой целью мы разберем современное учение, по которому испарение душевной субстанции дошло до последней черты, предшествующей ее полному исчезновению. Неокантианство изгнало все старые формы дуализма; если нам удастся в свою очередь опровергнуть и его, то мы тем самым опровергнем всякий дуализм вообще.
В настоящее время для философов, называемых мною неокантианцами, слово сознание только отмечает факт неотъемлемого дуализма структуры опыта. Это значит, что минимум возможного включает в себя не только субъекта и не только объекта, а непременно объекта плюс субъекта. Но необходимо заметить, что различие между субъектом и объектом совершенно не похоже на различие духа и материи, тела и души. Души отрывались от тела; судьбы их были отличны от него; у них была своя жизнь. Но ничего не может случиться с сознанием, потому что, будучи само безвременно, оно является лишь свидетелем протекающих во времени событий, в которых оно само не играет никакой роли. Одним словом, оно представляет собою лишь логический коррелят «содержания», опыта, своеобразие которого заключается в том, что в нем факт выступает на свет, что содержание осознается. Сознание, как таковое, совершенно безлично – «самость» и проявления ее относятся к содержанию. Сказать, что у меня есть само-сознание, или что я сознаю себя, как волящее существо, значит всего лишь, что некоторые содержания, именуемые «самость» и «усилие воли», протекают при свидетеле.
Итак, эти запоздалые паломники кантианского источника требуют допущения сознания, как «гносеологически» необходимого понятия, даже не взирая на отсутствие непосредственной очевидности его. Но помимо этого, почти все люди считают, что у них есть непосредственное сознание самого сознания. Когда мы перестаем ощущать внешний мир – только вспоминаем или представляем себе его, то кажется, что сознание выступает наружу и мы чувствуем его, как неосязаемый внутренний поток, который, будучи познан в этой форме опыта, может быть также обнаружен и в представлениях внешнего мира. «Как только мы пытаемся остановить наше внимание на сознании, говорит один современный мыслитель, и отчетливо определить, что оно собою представляет, оно немедленно исчезает. Нам кажется, что мы стоим перед пустотой. Когда мы пытаемся вникнуть в ощущение синевы, то видим только самую синеву, тогда как другой элемент как бы постепенно рассеивается. Но если всмотреться повнимательнее и быть уверенным в том, что есть что искать, то его все же можно различить»50. «Сознание» (Bewusstheit), говорит другой философ, «необъяснимо и почти что не поддается описанию, но сознательный опыт отличается тем, что то, что мы называем его содержанием, находится в особом отношении с центром, именуемым «я» (Selbst), исключительно благодаря которому содержание дано субъективно, то есть представляется… Хотя сознание, то есть известное отношение к «я», является, таким образом, единственным пунктом различения осознанного содержания от иного вида бытия, возможного и без сознающего его лица, оно все же не поддается более подробному объяснению. Существование сознания, хотя оно и представляет собою основной психологический и вполне достоверный факт, может быть обнаружено посредством анализа, но не поддается определению и выводимо только из самого себя»51.
«Может быть обнаружено посредством анализа», говорит автор. Из этого следует, что сознание представляет собою некий элемент, момент, фактор – зовите его, как хотите – опыта, внутренняя структура которого по существу двойственна, так что если вы отвлечете содержание его, сознание все же останется раскрытым самому себе. При таком понимании строение опыта очень напоминает состав красок, которыми пишут живописцы. Состав этот, как известно, двойственный, так как он заключает в себе растворитель52(масло, клей и т. д.) и растворенную в нем в виде пигмента массу содержания. Мы можем получить растворитель в чистом виде, если извлечем осадок пигмента, а чистый пигмент, – предварительно отделив клей или масло. Мы имеем здесь дело с физическим выделением; принято думать, что аналогичным образом мы можем, посредством умственного выделения, разъединить факторы опыта – конечно, не окончательно разобщая их, а различая настолько ясно, чтобы знать, что их два.
IIА я утверждаю как раз обратное. Я убежден в том, что опыт не обладает такой внутренней двойственностью, и деление его на сознание и содержание происходит не путем выделения или вычитания, а путем сложения – путем прибавления к данному конкретному опыту целого ряда других, в связи с которыми может видоизменяться в частности смысл или функция его. Краска также послужит здесь иллюстрацией. Выставленная в магазине красок, вместе с другими красками, она в совокупности своей служит, как известное количество товара. Между тем на полотне, окруженная другими красками, она представляет собою штрих на картине и исполняет духовную функцию. Я утверждаю, что подобным же образом и единая часть опыта, взятая в определенном контексте, играет роль познающего, душевного состояния, «сознания», тогда как в другом контексте тот же единый отрезок опыта будет играть роль познанной вещи, объективного «содержания». Одним словом, в одном сочетании он фигурирует, как мысль, в другом – как вещь. И так как он может иметь значение в обоих сочетаниях одновременно, то мы имеем полное право считать его зараз субъективным и объективным. Правда, что при таком истолковании все еще сохраняется дуализм, определяемый двухствольными терминами, вроде «опыт», «феномен», «данность», «Vorfindung» – терминами, которые, по крайней мере, в философии, все чаще и чаще заменяют одноствольные термины «мысль» и «вещи», – но я утверждаю, что этот очищенный дуализм перестает быть таинственным и неуловимым; он конкретизируется и поддается проверке. Он переходит в область отношений, усматривается извне, а не изнутри данного частного опыта, и может быть ограничен и определен в любой момент.