Теперь улыбнулся отец, но лицо его вновь приняло серьезное выражение: — Горько осознавать, что ты действительно прав. Я не заметил, как ты вырос…вон… на голову обгоняешь. Я не предполагал, что у тебя могут возникнуть проблемы, в которых понадобится моя помощь. — Отец замолчал. Потом, спохватившись, с нотками сожалению добавил, — и речь пойдет о школе и твоих проделках?
— Увы, о школе, но серьезнее, чем ты думаешь, — Генка засомневался, стоит ли вообще тревожить отца, но потом сказал себе, что стоит, раз нужна поддержка. — Представь себе отец, человека, который через месяц войдет в самостоятельную жизнь.
— Допустим.
— Не перебивай, отец, это еще не все, — взорвался Генка и душой понял, что нить, сдерживающая разговор, лопнула. Они говорили на равных. И уже непринужденно, даже с некоторым пафосом, поразившим его самого, продолжил: — Но это выпускник, комсомолец в комсомоле для карьеры. Потому что ему надо. И поступки, честно говоря, у него не комсомольские, даже не человеческие. Так вот, название ему — паразит.
— За что же так?
— А живет он за счет других. Фарцовкой занимается. Легко обижает слабого и никогда никого не защитит. Честно говоря, комментарии излишни. А если это ему не под силу, тогда он воспользуется услугами ватаги дружков. Он хулиганил — его покрывали. Совершил преступление опять покрывают. Сначала за то, что молод, и жаль ломать жизнь, потом, — Генка выдержал паузу, — необходимо закончить школу, выпуск через месяц. А он привык к безответственности. И сейчас вроде поздно наказывать, не исправишь. Упустили, не прижали вовремя не внушили, а он способен натворить…
Я предложил исключить его из комсомола, таким не место. Потом его легче раскусить, а то говорит правильно, а поступает наоборот, — Генка усмехнулся, — знаешь, что ответила одна учительница. «Как же он без комсомола?» То есть даже она, кому по праву доверено обучать, видит в нашей организации прикрытие.
— Что ты трещишь? Погоди. Я кое–что понял, но не разобрался в одной детали — дело подсудное?
— И да и нет. Да, потому что до, но этого не допустит директор.
Генка замолчал.
— Что ты намерен делать?
— Пойду в райком, к Андрею Горенко. Он мне комсомольскую путевку вручал.
— И что? Тебя загрызли сомнения правильно ли ты поступаешь?
— Нет, честно говоря, мучает, как отнесутся к этому ребята.
— Геннадий, за людей необходимо бороться. За их умы, сердца, души. И бороться как можно раньше и настойчивее. Иначе потом будет трудно. Этот парень тоже не потерян. И главное — на твоей стороне правота дела. Не пасуй! Некоторым покажется, тчо ты его стараешься утопить, но на самом деле ты его спасаешь из гнили. И он когда–нибудь поймет это. А спасать всегда было делом благородным. Не забывай народную мудрость: если птица не летает, у нее отмирают крылья, если человек не творит добро, у него отмирает сердце. А ты не задумывался откуда берутся такие, как Хомяков.
— Нет, честно говоря. Родители виноваты…
— В меньше мере, Геннадий, уж поверь моему жизненному опыту. Конечно, вот Андре Моруа писал, что взрослые живут рядом с миром детей, часто не пытаясь понять его. Но здесь вина не родителей, а всех взрослых, то есть нас. Раньше, я вот детство свое вспомнил, мы были дружны, хотя и жили не сладко, здесь я тебе даже завидую. Но мы четко видели кто друг, а кто враг. Сейчас все невероятно усложнилось. И дать правильный ориентир должны мы, взрослые. К сожалению, не все это делают. Скептики не желают копаться в проблемах молодых, а у тех появляется равнодушие и недоверие. Их воспитало время.
— Спасибо, отец! — Генка впервые по–дружески хлопнул отца по плечу и затворил дверь.
«Надо же, это был только первые шаг к сыну!» — изумился Юрий Владимирович.
…Сила действия равна силе противодействия, угол падения — углу отражения, — не преложенные законы физики. Но если человеку ежедневно кричать на ухо «не сори!», то слово в конце концов потеряет свой первоначальный смысл, а человек, несомненно, насорит. Если вы пожелаете на центральной площади города, в выходной день, когда тьма народа, пройтись голышом — не сделаете этого. Почему? А попробуйте, ведь бегали же в детстве в таком виде. Не хочется? А–а–а… Сила общественного мнения задавит желание. Возражаете? Тогда проделайте этот эксперимент.
О чем дума Геннадий, когда шел в райком? Может о том, что дело, за которое он взялся, не по плечу, может о последствиях поступка, когда в классе за спиной пополнел шепот: «Стукач». Он колебался, взвешивая за и против, вспоминал отца и завуча, Груце и директора. А что, если и там, куда он спешит, его не поймут. А что скажут ребята, не вслух, конечно? Он добивал себя вопросам и терял пыл.
Вот и здание в тени развесистых деревьев. Ему захотелось вернуться, но рука уже потянула дверь. И тут он искренне признался себе, что не скажет по сути, а будет вилять. И когда вошел в светлый кабинет, и когда поздоровался и сел, и когда заговорил, разом почему–то сконфузившись, то признался опять, что струсил.
Генка уже выходил из дома, когда позвонил Костя: — Геннадий, ты? Привет! Ты, наверное забыл какой сегодня день? Так я и знал. У кого день рождения!? Как не можешь? Ну ты даешь! В следующий раз через год увидимся, а то и через два–три. Короче, жду у себя. Пока…
«Не побывать у Кости нельзя, — размышлял Генка, — а черт с ним, с театром, пропадай билеты и прекрасный вечер. Но Лена? И почему я не могу отказаться от чужих желаний, предложений и навязать свою волю?»
Но приглашение было принято, и он решил явиться к старому другу с девушкой. «Только согласится ли Лена?»
Ее квартиру он нашел сравнительно быстро. НО еще в прохладном подъезде прочем на стене надпись «Олег + Лена = любовь!. Слово любовь было тщательно зацарапано, но все равно догадаться можно было, и в Генке молнией вспыхнула беспочвенная ревность.
Дверь открыла Лена. Она, видимо, недавно проснулась. Глаза, да и выражение лица казались потерянными, не пробужденными до конца. Девушка вопрошающе смотрела на неожиданного гостя. Ткачук первым вступил в разговор, протягивая одинокий застенчивый цветок.
— Доброе утро, Лена. Ты вроде не узнала меня?
— А, Гена, — радостно перебила она, — странно, почему долго не появлялся? Я думала, что обиделся. Ну заходи. Чего стоишь на пороге? Не стесняйся.
В легком халате с розовыми и желтыми ромашками, с искренним удивлением и радостью в глазах, с еще неприбранными разлетевшимися волосами, Лена показалась Генке очень милой. Что–то детское и очень милое доброе не успело скрыться в застигнутой врасплох девушке.
Разговор тек непринужденно. Но Генка никак не мог пустить его по нужному руслу. Выручила сама Лена: — Гена, я абсолютно не хочу сидеть дома. Пойдем куда–нибудь
— Ты, честно говоря, читаешь мои мысли. Пойдем, но не куда–нибудь, а на день рождения.
— Твой?
— Нет, друга.
— Вот это да?! Подожди чуть–чуть.
Лена вышла переодеваться, а Генка, помня о том, что обстановка рассказывает о человеке больше, чем сам человек о себе, не без любопытства изучал комнату Лены. Здесь царил полный порядок. Каждая вещь знала определенное место. Аккуратными стопками расположились на полках книги по истории, учебники, много художественной литературы. «Она мечтает об историческом, — вспомнил Генка слова Филина, кода они прощались. — Береги ее, старик. Она верит, так сказать, в самое доброе и прекрасное. Не спорь, я знаю ее лучше тебя, — поучающе говорил он. — Может это ее беда, ведь сегодня, как говорится, ценят за практичность, умение жить, а она не признает никогда то, что противоречит ее идеалам. Но повторяю, береги ее. Она может сломаться».
«Что значит сломаться? — подумал Генка. — Н нет, Филин напрасно говорить ничего не будет».
— Я готова, — раздался из передней мелодичный голос Лены.
Они вышли из квартиры.
Не спалось. Постель казалась жесткой и неудобной. Ворошась с бока на бок, Генка напряженно думал над тайной, обладателем которой стал.
«Почему мне не бросился в глаза тот факт, что Костик пригласил меня без Леры? Просто я не хотел спрашивать об этом. Думал, сестра будет сама собой. Но Константин молодец, как мужчина поступил, никому не рассказал. А мне? Но его можно понять, — такое трудно носить в себе, скрывать, а, поделившись со мной, Костик несколько очистил себя. Это точно! Но и Лерка хороша. Сюрприз приготовила. А тут и день свадьбы уже назначен. Ха! Решила тихо–мирно серьезное мероприятие провести. И как я буду выглядеть в роли дяди?»
Мысли путались в голове.
«Я думаю не о том, не то тревожит меня. Что же все–таки произошло? Костик встретил девушку, которую когда–то любил. Она его тоже любила, но уехала жить в другой город. Писала подругам, чтобы передали адрес, но те решили по–своему, приревновали. Случайность? Увидеть через столько лет? Но чувства вспыхнули вновь… А день свадьбы уже назначен. Что же мешает расстроить его? Малость, такая малость, но от которой никуда не денешься. У Лерки и Костика будет ребенок… Костик сказал, что любовь к Лере перебила старую любовь. Он слишком долго достигал желанной цели, и на финише марафонской дистанции выдохся окончательно. Но к Лере у него осталось чувство уважения. Странно? Как может оставаться чувство уважения к человеку, который является преградой на пути к своему счастью, а я к преградам, честно говоря, испытывал только чувство ненависти. И Костик наверное… Но обманывать он меня не может. Что же он сказал насчет подлости? А, боится стать подлецом, последним подонком. Почему же он будет им? Я опять запутался… Костик сказал, что расстанется с той навсегда. С Лерой будет, как и было. Он все сделает для ее счастья. А бросить Леру сейчас — это равносильно подлости. Так считает Костик. А как я? Я… да уж! Положение. Но по–моему так нельзя, жениться не на любимой. Жить–то можно только с любимым человеком. А так, обманывать всю жизнь. Лучше сломать сейчас, пока не поздно. По–моему, если уйти в такой ситуации, будешь не подлецом, а просто поступишь правильно. Ну даже, если будешь подлецом, черт с ним! Подлец в квадрате — хуже. Ломать жизнь и себе и другому…
Но Костик не собирается ломать жизнь Лере, он сказал, что сделает все, чтобы искупить свою вину перед ней. А раз она ничего не знает, значит, перед самим собой. Нет… Но как можно так жить? Надо помешать как–то. Рассказать Лере? Нет. Нельзя. Я ведь обещал Костику, что никому, да и он посвятил меня в секреты, не сомневаясь в этом. А я буду рассказывать?! Не годится. И почему все считают, что можно передо мной исповедоваться? Ведь тайна, которую знаю двое — уже не тайна… Но ко мне это не относится, погибнет, как в могиле.
Нет, говорить Лерке не буду. И что у меня за характер. Во все надо вмешиваться. Они разберутся сами. Если Костик сочтет нужным, то сам все расскажет Лере. Непременно. А может он и не разобрался в чувствах. Может все не так, как он думает. Жизнь — сложная штука. Однако моя позиция абсолютно расходится с позицией Костика. И по моим взглядам он негодяй, а я не перестаю уважать его, как он Лерку».
Генка почувствовал, что в голове у него скачуще загудело, как в трансформаторной будке. «Хватит! — приказал он себе.
— А то залезу в дебри и…» Он опять покрутился и незаметно уснул.
…О, Хомяк! Кати сюда, посмотри на парочку, — Ходанич отодвинул рукой кофейную велюровую штору и прицелился по указательному пальцу, как бы из пистолета, в проходящих под окном Генку и Лену.
— Ты что? Знакомая, — таким же витлявым, как и сгорбленная фигура, голосом проскрипел Хомяков. — Чем она допекла тебя?
— Как? Дружки еще не напели? Роман у меня с этой козой был.
— Черта с два?!
— Лапшу не вешаю, абориген! — голос Ходанича как всегда раздражал, и сам о опрятно одетый, аккуратно подстриженный, отталкивал этим лоском. Он любовался собой, заслушивался густым басом в товарищеской беседе; после очередной фразы, казавшейся ему неоспоримой, он неизменно свысока оглядывал присутствующих, оценивая произведенное впечатление. В такие минуты стеклянные глаза горели самовлюбленностью, явной и грубой. В чванливо–назидательном тоне улавливалась привычка верховодить, презрение к слабым, заискивание перед сильными, не обязательно физически и тем более духовно, а только перед теми, за чьей спиной стоит целая стая, готовая в любой момент разорвать кого угодно за своего обиженного члена. В этом дворе Ходанич поставил себя вожаком. Несмотря на рано округлившийся живот, он был силен и в драках никому не уступал. Откуда исходила дикая злоба, выплескивающаяся в ярость, с которой он коршуном набрасывался на неосторожного парня, не понравившегося ему независимым видом — чаще всего в баре — никто сказать не мог. Но это было его второе, подлинное лицо, хотя, собственно, Ходанич–двойник существовал исключительно в узком кругу. В школе же он предпочитал свое второе лицо скрывать и ясно почему. Во дворе все и все ему казалось дозволенным и только Лена из класса была недоступна.
— Я с ней крутил… Ничего девочка! — Ходанич угрюмо прищелкнул языком. Первый сорт, но сорвалась. Впервые не я послал, а меня. Плевать! Я не очень страдал. Но задело, — возмущенно воскликнул Ходанич и ударил себя в грудь.
— Вот коза! — подстраиваясь под тон компаньона, дополнил Васька. — А этого–то я как облупленного знаю.
— Плевать! Ведь заявил я ей тогда — или я, или никто. Доканывал непрерывными звонками по телефону, часами простаивал в подъезде, домой не пропускал, ревел во всю глотку под гитару, даже отшил одного хахаля. Он больше не появлялся, понял с полуоборота. А она ни в какую! Но потом другой приштукатурился, здоровый, шрам на скуле. Да, ты его на дискотеке видел.
Несколько секунд он молчал, провожая бычьим взглядом исчезавшую за поворотом пару.
«Ишак… не только видел», — ругнулся Хомяков и съежился, вспомнив пудовые кулаки Филина и его угрозу.
— Так–то оно так… А что же теперь?
— Врубись, Хомяк, — ядовито улыбнулся Ходанич, — защитника–то нет, ушел Филин, в армию забрали аборигена. Я добью ее любыми путями. — Он впился глазами в Ваську. Под сморщившимся лбом хаотично бродили черные мысли. Резким движением он задернул штору.
— Так–то оно так… А, может настукаем и этому, всей компанией? — несмело предложил Васька.
— Нет, — грубо отрезал Ходанич.
— Но ты же интеллект! Мозг! Думай!
— Отвянь! Я знаю, что делать. Трогать его мы не будем. Но предпримем последний натиск на Лену. Устроим с тобой соревнование, сыграем злую шутку, — в комнате зазвенел напряженный смех.
— Ты, Хомяк, новичок в этой истории. Эта подруга не догадывается кто ты и с кем. Слепи страдальца, безумно влюбленного… Увидел и сошел с ума, не можешь жить без нее…Нашел идеал. А я буду продолжать свой натиск, даже попытаюсь якобы отшить и тебя, но здесь ты сыграешь непоколебимого, сильного духом, и я отступлю. И если все получится, как мы хотим, рассмеемся ей прямо в глаза. Это будет неотвратимый удар. Удар по ее гордости! Ну как? Завтра же начнем, налаживай связь, звони, пиши письма. Тебе, Хомяк, и карты в руки.
— Так оно так… А Ткачук? — поинтересовался Хомяков, глядя на Ходанича несмелым взором.
— Плевать! Он у нее недавно. Все зависит от тебя. Но смотри, не срежься. — Ходанич последнюю фразу говорил твердо, уверенно, как будто затея уже принята и возражений быть не может.
— За счастье!
Рука Хоаякова нащупала тумблер проигрывателя, из колонок вылетел и разбился о стену напротив дикий вой, за которым прыгающими надрывными всплесками поскакали обрывки звуков. Через несколько минут Ходанич смеялся цинично и пошло шутил, предвкушая плоды задуманного…
Они сидели под навесом полюбившейся беседки, искренне наслаждаясь вечерним безмолвием. Белокурая девушка, в которой вы конечно же узнали Лену, смотрела на кроткое расплывшееся в легкой дымке пятно луны, и та, как будто подмигивала ей. На перилах, облокотившись плечом на вертикальную балку, сидел Генка. Он не сводил очарованных глаз с лица Лены, обеленного призрачным светом ночного маслянистого пятака.
— Странно, мне всегда не хватало силы воли, хронически не хватало, задумчиво произнесла она. — Говорят, женщину любят за слабость, а я наоборот, хочу быть сильной. Пока, правда, не получается. Только и проклинаешь себя за характер. Помню раньше, когда училась в другой школе, наша компания после занятий искала себе развлечений. Старое надоело. Додумались до того, что начали ходить вечером и обрабатывать приезжих. Подходил кто–нибудь из ребят, самых безобидных, которых пальцем раздавишь, и «стрелял» у великовозрастного дяди, копеек двадцать. Если тот шел на конфликт, из–за угла вылетали остальные… Иногда вместо ребят посылали девчонку, которая выглядела постарше. Она приводила мужчину в заранее условленное место, а там его уже поджидали. Правда, сначала нравились такие проделки и мне. Но как–то увидела глаза человека, как зверя загнанного в ловушку. В них было все — и испуг, и ненависть, и мольба о пощаде… Потом его били. Как это все отвратительно. Несколько раз хотела остановить, но не могла. Боялась осуждения, остаться одной. Конечно, забавы эти прошли сами собой. Рада, что скоро окончу школу.
Поступить бы в университет. Сейчас вот пропадаю по вечерам в историческом архиве. Оказывается я ничего не знала о будущей профессии, — Лена замолчала. Пальчик наматывал белесый шелк волос.
Генка подхватил разговор, не давая переключиться на новую тему: — В этом мы похожи. И мне, честно говоря, не хватало твердости. И спортом занимался, чтобы обрести ее. Но бесполезно, видимо уступчивость в крови.
— А я не теряю надежды. Помнишь, как мы встретились в этой беседке? — вдруг спросила Лена и зарделась. — Странно. Я тогда не могла бы объяснить свое поведение.
— А я тогда проиграл на соревнованиях. Честно говоря, сломался. Получилось как–то самой собой.
— А Серега обиделся, даже хотел тебя в разборы втянуть. В принципе, он хороший парень. Правда, учился плоховато и в школе хулиганил, но в жизни и дома он другой, совсем другой. Дома постоянно по хозяйству, и сварит, и постирает и в комнате приберет. Теперь вот в армии.
— Я вполне с тобой согласен. Филин простой парень. Я уверен, он и в армейском коллективе найдет общий язык.
— Странно, — завидую вам, Гена. Я бы с удовольствием на два года, да подальше от родных мест. Только тогда, пожалуй, поймешь смысл слов — Родина, мать, друг — Лена хотела добавить еще слово, Генка уловил какое по интонации. «Но почему она не сказала? — спросил себя Генка и тут же нашел ответ, чувствуя от него удовлетворение, значит, сомневается, будет ли искренним последнее…» Мучил вопрос об Олеге. Генка хотел спросить, но все не решался и старался смеяться над зародившейся ревностью: «Что я мальчишка?» Но любопытство взяло верх. Он потер углом сжатого кулака подбородок.
— Извини, а этот Олег, кто он?
— Гена, прошу, не повторяй большей этого имени. Оно принадлежит Ходаничу. Вспомни дискотеку… Двуличен и большой подлец.