– Вот и ладно, беги к сыночку, заждался маму. Ты знай, из каждого безвыходного положения обязательно найдется два выхода.
Я не знаю, как звали ту женщину, она спасла незнакомую девушку от смерти и растворилась в толпе, но последняя сказанная ею фраза осталась со мной навсегда. С тех пор я абсолютно уверена: безвыходных положений не бывает, просто никогда не надо сдаваться.
На дрожащих ногах я пошла к вагону, продолжая сжимать десятирублевку, которой откупился от меня Генрих. Внезапно на меня накатила злость, я швырнула ассигнацию на платформу и вскочила в поезд. Спасибо, нам не нужны подачки, я сильная, железная, стальная, каменная, сама справлюсь со всеми обстоятельствами, выращу сына, получу работу, и все у меня обязательно будет хорошо.
К этому же периоду относятся и первые мои попытки стать писательницей. К перу меня тянуло всегда. С раннего детства я сочиняла рассказы, а в двадцать пять лет замахнулась на повесть, криминальную. Наваяла детектив и отправилась в журнал «Юность».
Меня там весьма любезно приняла редактор из отдела прозы и велела оставить рукопись. Через какое-то время последовал ответ:
– Бабы детективы не пишут, лучше создавай произведения о производстве или работай, как Людмила Уварова, в жанре городского романа.
Я решила не сдаваться и пошла на третий этаж нашего подъезда, где жил писатель Попов. Попав к нему в кабинет, я сразу взяла быка за рога и попросила:
– Дядя Володя, дайте совет, о чем лучше писать!
Владимир Федорович оживился чрезвычайно:
– Конечно, о сталеварах, детка. Всю жизнь я воспеваю работников мартена и очень хорошо живу.
С невероятным энтузиазмом Попов рассказал мне, как устроена доменная печь, и я быстренько создала повесть, которую тоже оттащила в «Юность». Та же редакторша приняла ее у меня. Примерно через месяц она, вызвав меня к себе, сердито сказала:
– Уноси эту лабуду!
– Но почему?
– Я уже сказала: криминальный жанр не для женщин!
– Перед вами производственный роман! – воскликнула я. – О сталеварах!
Редактор покраснела и прошипела:
– Груня, на пятьдесят седьмой странице твоего опуса директор завода падает в кипящий металл, на восемьдесят девятой его жена выбрасывается из окна, а потом ее сын начинает поиски убийцы. И мне все равно, что сюжет крутится вокруг победы в соцсоревновании.
Я ушла из «Юности» страшно расстроенная. Значит, не судьба мне стать писательницей, я могу придумывать только детективные сюжеты.
Потом произошло событие, сильно изменившее привычный ход мой жизни.
Как-то раз я, собираясь домой, увидела, что одна из наших курьерш, Наташа, плачет в дежурной комнате.
– Хватит сырость разводить, – сказала я. – Что случилось?
Наташка хлюпнула носом:
– Мне жить негде, из дому выперли.
Честно говоря, ее родственников можно было понять. Наталья отличалась редкостной безголовостью и детским эгоизмом. Еще она любила выпить, таскалась по мужикам, лихо курила, ругалась, словом, совсем не походила на нежную тургеневскую барышню. Но жить-то ей где-то надо было!
Я посмотрела на зареванную Наталью и вздохнула:
– Пошли, у меня своя квартира, будешь спать в холле на раскладном диванчике.
Так мы стали жить вместе, вечно озабоченные поиском денег. Подработать пытались изо всех сил. Я мыла полы в стоматологической поликлинике, расположенной на улице Усиевича, бегала на почтамт, там давали мне разматывать пуки бечевки, выгуливала чужих собак… Наташка носилась по подъездам с ведром и тряпкой. У нас с ней были на двоих одни джинсы, день, когда у американских штанов от ветхости просто отвалилась задняя часть, стал катастрофой для обеих.
Удивительно красивая, Наташка пользовалась бешеным успехом у парней. Ее останавливали на улицах, предлагали руку и сердце, но она только хихикала. Для нее главным в жизни была любовь. А теряла голову она мгновенно, причем из стада окружавших ее кавалеров непременно выбирала самого сволочного. Около нее было много честных, умных, интеллигентных парней, можно было смело брать любого. Но нет, она непременно связывалась либо с алкоголиком, либо с хамом.
Один раз я стала свидетельницей совершенно потрясающей сцены. В тот день я заболела гриппом и валялась в кровати с высокой температурой. Из полудремы меня вырвал звонок в дверь, я глянула на будильник – час ночи. В то время я жила в доме на улице Усиевича, в соседях были сплошные актеры и писатели, у таких людей в час ночи кипела жизнь, поэтому, совершенно не удивившись, я хотела встать, но меня опередил восьмилетний Аркадий.
– Кто идет? – забубнил он. – Мать спит уже!
– Привет, – послышался голос Наташки.
– Явилась! – принялся отчитывать ее мальчик. – Во! На кого похожа! А ну иди в ванную! Ты чего, от метро на пузе ползла?
Послышались всхлипывания.
– Не реви! – сурово заявил Кеша. – Умывайся и топай на кухню! Хочешь, картошечки поджарю?
– Нет, ты скажи, отчего он меня бросил? Я-то его люблю…
Воцарилась тишина. Я осторожно приоткрыла дверь и глянула в щелочку. На диване, в холле, сидели Кеша и Наталья. Подруга уткнулась в плечо мальчика, а тот, нежно гладя ее по копне спутанных кудрей, неожиданно сказал:
– Эх, Наталья! Мужики в основном сволочи, ни один твоей слезинки не стоит. Ты же красавица!
– Полагаешь? – перестала хлюпать носом Наташка.
– Точняк, – ответил Кеша. – Какие твои годы!
– Двадцать четыре уже, – вздохнула Наташка.
– Ерунда, – отмахнулся Кешка, – вот матери двадцать восемь, а совсем не старо выглядит. И потом, ну зачем тебе муж?
– Так, – протянула Наталья, разглядывая себя в зеркало, – чтобы был.
– Если никого не найдешь, – пообещал Кеша, – я сам на тебе женюсь, не волнуйся!
Наталья вытащила из кармана мятую, раздавленную шоколадку и абсолютно серьезно сказала:
– Ну спасибо тебе! Неохота в старости одной куковать, кстати, и картошечки хочется.
Кеша прищурился:
– Лады, сейчас пожарю, а ты потом мне за это спинку почешешь.
Я легла в кровать и попыталась заснуть, голова болела немилосердно. Через некоторое время я пошла в ванную, где висела аптечка. Путь лежал мимо Кешиной комнаты, я заглянула туда.
В детской горел ночник. Аркашка лежал на диване, обнимая плюшевого медведя, около него сидела Наташка. Она чесала ребенку спинку и тихо пела «Марсельезу» на французском. Наталья абсолютно свободно владела языком Золя и Бальзака, в свое время она закончила спецшколу.
Несмотря на крайнюю безголовость, Наташка, как вам это ни покажется странным, была человеком ответственным, и еще она очень любила Кешку.
Он ужасно учился в школе, да еще ему попалась отвратительная первая учительница, самозабвенная взяточница. Это сейчас ребенка можно перевести из одного учебного заведения в другое. В восьмидесятом году такое даже не приходило в голову. Чтобы задобрить гарпию, родители таскали ей подарки. Но какой презент могла принести нищая журналистка? Максимум коробочку конфет, и на каждом родительском собрании на мою голову выливался ушат помоев: Васильев двоечник, хулиган, идиот, его надо сдать в интернат для умственно отсталых, безотцовщина…
Справедливости ради следует сказать, что Кешка совершенно не хотел учиться, но это была не его вина. Кроме школы, он ходил на «Динамо» заниматься теннисом и плясал в самодеятельном ансамбле. Это сейчас надо платить гигантские деньги за подобные мероприятия, во времена Кешиного детства занятия были бесплатными. Так вот, тренер по теннису и педагог по танцам нахвалиться не могли на мальчика, но учительнице в школе он решительно не нравился.
Один раз, забирая сына из школы, я увидела дневник с очередными двойками и, не сдержавшись, отвесила ему оплеуху. В этот момент мы собирались садиться в автобус. Кешка, не ожидавший от матери нападения (тот случай был единственным, когда я подняла на него руку), споткнулся и стукнулся головой об автобус.
Послышался глухой удар, на борту образовалась довольно глубокая вмятина. Я разинула рот. Аркашка, всегда соображавший быстрее меня, мгновенно ухватил мать за руку и поволок по тротуару, приговаривая:
– Двигай ногами скорей, сейчас водитель выйдет и заставит ремонт оплачивать!
Мы мухой пролетели через пару улиц и сели на скамеечку в скверике.
– Мать, – строго сказал он, – ребенка нельзя бить головой об автобус!
– Похоже, она у тебя железная, – вздохнула я, – таблицу умножения никак не выучишь, а борт помял.
Аркашка пожал плечами:
– Да ну, нормальная. Слышь, мама, сколько будет семью восемь?
– Сорок восемь, – машинально ответила я, думая о том, найдется ли в кошельке полтора рубля, чтобы купить сейчас мальчику модель для склеивания.
В конце концов, он сам очень расстроился из-за двойки, надо его подбодрить.
– Фигушки, – отозвался Кеша, – пятьдесят шесть!
Я удивилась:
– Да ну?
Я удивилась:
– Да ну?
Кеша протянул мне тетрадку, на обороте которой была написана таблица умножения.
– Смотри. Семью восемь – пятьдесят шесть, а не сорок восемь, как утверждаешь ты. Мама, мы с тобой просто не способны к арифметике, у тебя чего по математике в школе стояло?
– Два, – честно ответила я.
– И у меня два, – вздохнул Кеша. – Вот водитель удивится: ни с кем не сталкивался, а на автобусе вмятина!
Прошло много лет, ко мне, писательнице Дарье Донцовой, пришла корреспондентка из «Учительской газеты». Интервью крутилось вокруг проблем воспитания, я, пытаясь изображать из себя Макаренко, рассуждала о детской психологии. Тут появился Кеша, уже сам ставший отцом. Журналистка мигом обратилась к нему:
– Скажите, а как вас воспитывала мама?
Кеша хмыкнул:
– Сурово. Била головой об автобус за двойки.
Корреспондентка чуть не упала со стула.
– Вы шутите?
– Вовсе нет, – ответил гадкий Аркадий. – Очень хорошо помню, какая вмятина на борту осталась.
Но если я, расстраиваясь, ругала Кешку, то Наташка решила исправлять ситуацию иным способом.
– Сегодня я сама пойду на родительское собрание, – заявила она. – Сиди дома.
Она сбегала в школу и вернулась страшно довольная.
– Все в порядке.
Я удивилась, но ничего не сказала. Представляете, после ее похода к училке двойки в дневнике сына сменились на четверки!
Потом наступила зима, и я увидела, что Наталья продолжает ходить в тонких осенних ботиночках.
– Послушай, – не выдержала я, – тебе же на день рождения подарили сапоги «Аляска», замшевые, на меху. Отчего не надеваешь?
– Берегу, – на полном серьезе заявила подруга. – Еще не так холодно.
Но и в двадцатиградусный мороз она продолжала щеголять в баретках, а потом я пришла в школу за Аркашкой и увидела на толстых ногах противной училки новые, красивые сапоги «Аляска», замшевые, на меху, и все сразу поняла.
Спустя несколько лет Наташка совершенно неожиданно познакомилась с итальянцем, вышла за него замуж и укатила в Милан.
В своих книгах «Крутые наследнички» и «За всеми зайцами» я вывела ее под настоящим именем, там она Наташка, ближайшая подруга Даши Васильевой. Я переселила ее из Италии во Францию, сделала вдовой барона Макмайера, очень богатого человека. В действительности же Наташка мирно проживает сейчас в Милане, ее супруга никто, слава богу, не убивал, он никогда не владел огромным состоянием. Муж Натальи скромный инженер, у моей подруги есть сын и полнейшее семейное счастье. В моих романах все выходит слегка по-другому, но ведь я не пишу исторические повести, это просто детективы.
Несмотря на все трудности, я вспоминаю «Вечернюю Москву» с благодарностью и всегда говорю, что профессионального журналиста из меня сделали именно там. Люди, работающие в ежедневном издании, очень хорошо знают: выпускать подобную газету очень тяжело, а самый сумасшедший отдел тот, который обязан поставлять новости, все эти маленькие заметочки, начинающиеся словом «сегодня». Я не писала очерков и рецензий на театральные постановки. Нет, высунув язык, я носилась по Москве, «нарывая» информацию. Столицу изучила вдоль и поперек, людей повидала немерено, интервью брала в жутких количествах.
Сейчас, когда мне самой начали звонить журналисты, я первым делом спрашиваю:
– Когда вы должны сдать интервью? Если через десять дней, то один разговор, а коли велено завтра… давайте приходите.
Один раз девушка с фотокамерой, хитро прищурившись, поинтересовалась:
– Это пиар такой?
– Что? – растерялась я.
– Ну, предложение приехать прямо сейчас, чай, пирожные, ласковые мопсы… Стараетесь произвести приятное впечатление? Думаете, тогда о вас хорошо писать станут?
Я не нашлась что ответить. Моя невестка Наташка, разливая кофе, вздохнула и ехидно ответила:
– Ага, сплошная реклама! Знаешь, трудней всего пришлось с мопсами, они вообще-то гостей насмерть загрызают, а вот при виде журналистов делаются просто душками!
Корреспондентка захлопала ресницами. Мне внезапно стало ее жалко, такая молодая и глупая. То, что я стараюсь сделать визит работников диктофона приятным для них, – просто цеховая солидарность. Мне в жизни встречались разные экземпляры. В бытность журналисткой я отлавливала некоторых знаменитостей по месяцу, выслушивала грубые заявления: «Отвяжитесь!» или «О боже, как опостылели газеты!».
Порой, договорившись с каким-нибудь актером или писателем, я приходила на встречу и утыкалась носом в крепко запертую дверь. Иногда меня не пускали дальше коридора, стучали пальцем по наручным часам и предупреждали:
– Девочка, у тебя четыре минуты, задавай коротенько свои вопросы и уходи.
Но были и другие, среди них вдова маршала Катукова. Я не помню, к сожалению, как ее звали, но прием, оказанный мне в этом доме, забыть невозможно.
Я прибежала к ней ледяным декабрем, готовился материал к годовщине победы советских войск в битве за Москву, и я должна была задать вдове высокопоставленного военного несколько вопросов. Замерзла я в тот день ужасно, курточка из собачки совершенно не грела.
Вдова маршала глянула на синюю корреспондентку и моментально притащила тарелку, нет, тазик борща, страшно вкусного, восхитительно горячего, потрясающе ароматного. Никогда больше я не ела такого!
На выходе супруга Катукова сунула мне пакет.
– Это что? – удивилась я.
– Бери, деточка, – улыбнулась она, – скоро праздник, там небольшой подарок.
Дома я раскрыла пакет и нашла батон докторской колбаски из спеццеха, коробочку шоколадных конфет, баночку обожаемых Кешей шпрот и с десяток домашних пирожков с мясом.
Я была очень гордой девочкой, нервно реагировавшей на унижение. Десять рублей, сунутых мне папиным приятелем Генрихом, остались лежать на платформе станции метро «Киевская». Даже умирая с голоду, я ни за что в жизни не взяла бы от него подачки. Но жена маршала Катукова, как и Нина Петровна Хрущева, положившая мне тайком на кладбище в сумочку деньги, сделала это исключительно по доброте. Одна пожалела девчонку в курточке из искусственной собачки, другая решила помочь плачущей на могиле отца девушке. Никакой позы, никакого самолюбования собой доброй в их действиях не было.
Мы радостно слопали содержимое пакета, вот почему я всегда улыбаюсь всем журналистам, даже тем, кто приходит в мою квартиру с заданием «нарыть компромат», вот по какой причине покупаю к их визиту торт и предлагаю чай и кофе. В конечном итоге представители прессы должны быть за это благодарны не мне, а Нине Петровне Хрущевой и вдове маршала Катукова.
«Вечерка» научила меня работать. Володя Пахомов вбил мне в голову несколько постулатов.
– Имей в виду, раззява, – учил он меня, – опаздывать нельзя, если встреча назначена на пятнадцать часов, это не четверть четвертого и не половина третьего. Всегда тщательно проверяй информацию, визируй статью. Если берешь интервью, то в момент разговора старайся полюбить собеседника, он это обязательно почувствует и станет откровенным. Не перебивай, дай человеку выговориться.
После очередной тирады Вова хватал мою заметку и начинал орудовать ручкой, вычеркивая целые абзацы.
– Краткость – сестра таланта, – бормотал он.
Я только вздыхала, получив пять строчек, оставшиеся от трехстраничной заметки. Спорить с Пахомовым было нельзя, он моментально краснел и орал:
– Пошла вон!
Но, несмотря на противный характер и ярко выраженную любовь к алкоголю, Володя был настоящим, очень талантливым журналистом, меня он обучал старательно, применяя только один известный ему метод воспитания – розги. Доставалось мне по любому поводу. Не нашла информацию – идиотка, плохо написала материал – дура, трепалась в коридоре с коллегами – лентяйка.
Приходя домой, я падала на диван и рыдала от обиды. Но именно Вовка пошел к главному редактору и уговорил того брать меня временно на оклад, когда кто-то из сотрудников уходил в отпуск. Именно Вовка бросал мне на стол пару пирожков из столовой и бурчал:
– Вот черт, обожрался, эти не влезли. Засунь их в шкаф, кто-нибудь слопает с чаем.
Только Вовка, обозвав меня идиоткой, дурой и лентяйкой, выписывал мне за трехстрочную заметку гонорар в десять рублей, а потом лаялся в бухгалтерии, когда там не желали платить такую огромную сумму за крошечную информацию. Порой он доводил меня до истерики своими придирками, но именно Володя сделал из меня профессионального журналиста, и я всегда вспоминаю его с благодарностью.
«Вечерка» семидесятых – это особое место. Газета «Вечерняя Москва» стояла особняком среди прочих партийных советских изданий. Ее приносили москвичам после восемнадцати часов, и городской комитет партии разрешал допускать на страницах некоторые вольности. Первая и вторая полосы заполнялись официозом, третья посвящалась культуре и рассказам о москвичах, а вот на четвертой по пятницам печатали юморески, милые рассказы, допустим, о новых жителях зоопарка, кулинарные рецепты и кроссворды. Тираж у «Вечерки» был огромным, ее расхватывали в мгновение ока, и я очень гордилась, что служу крохотным винтиком в этой машине прессы.