– Вы можете обращаться в какую угодно газетенку, – проговорила Алена, стараясь держаться максимально стойко, – но пропуск – еще не доказательство, что я была здесь. Мало ли где я могла его потерять! В конце концов, у меня его могли просто стащить из кармана. Как вы стащили его у этого придурка из кармана косухи.
Взгляд Катерина снова вильнул, и Алена поняла, что ее догадка верна.
– Это первое, – продолжала она, загнув палец и пытаясь воздействовать на Катерину тем, что самой Алене всегда помогало лучше всего: элементарной логикой. – А второе вот что: информация о моих так называемых нетрадиционных пристрастиях, о каком-то там скандале и прочем будет не более чем «уткой» – причем клеветнической «уткой», – до тех пор, пока не будет назван сам публичный дом и не приведено хоть одно конкретное доказательство моего здесь пребывания. А ведь сейчас пресса стала осторожной, уже не печатает что попало, одни только голословные измышления. Вы недавно сказали, что не можете допустить даже подобия скандала. А вообразите, что я подаю в суд на газету, которая опубликовала эти порочащие сведения? И выиграю процесс, потому что заметка окажется ничем не подтвержденной. Ну в самом деле, кто будет меня обличать? Где свидетели? Вы, что ли? – Она хмыкнула со всем возможным презрением. – Я не очень хорошо знаю ваш бизнес, но не сомневаюсь: ваши боссы и постоянные клиенты вас за это просто по стенке размажут. Это же прикроет лавочку однозначно! Влад начнет описывать складочки и родинки на моем теле? Тоже о-очень сомневаюсь: после такого скандала его никто и никогда не пригласит выступать ни в одном клубе. Ведь всегда и везде есть свои маленькие тайны, болтунов не любят. Очень не любят! Таксиста вы разыщете? И он сообщит, что я назвала точный адрес вашего борделя? Это довод, конечно, однако я могу сказать, что просто-напросто перепутала адрес. Пыталась-де найти свою массажистку, чтобы договориться с ней о следующем сеансе, да забыла номер дома и квартиры. Кстати, массажистка моя и в самом деле тут через квартал живет... Видите, какие заморочки... Так стоит ли игра свеч? Стоит ли вся эта суета, и скандалы, и трата огромных денег, и разборки с вашими боссами – сомнительного удовольствия, которого вы внезапно взалкали? Надо полагать, у вас тут полным-полно девочек-профессионалок, готовых на все. Не лучше ли обратиться к ним?
Катерина, которая во время этой речи неотрывно смотрела на Алену, так-таки и ела ее взглядом, вдруг эти свои распутные глазищи резко отвела, и Алена мгновенно просекла ход ее мыслей: девочки требуют деньги, даже с товаркой по работе не желают иметь дело бесплатно. А может, не нравится она им. Но платить Катерине неохота. Вот она и решила поиметь удовольствие на халяву, запугав неосторожную дуреху...
Катерина снова вскинула на нее глаза – и стало ясно, что ход мыслей Алены ей понятен. Лицо исказилось от ярости, зубы сверкнули в поистине зверином оскале.
– Ничего, не думай, что такая умная, – хрипло выдохнула она. – Я тебя все равно достану, достану!
И с этими словами она вдруг выскочила из комнаты, захлопнув за собой дверь. И прежде чем ошеломленная Алена успела пошевелиться, она услышала, как повернулся ключ в замке.
***– Гоша, подвезти?
Высокий парень, медленно, нога за ногу, спустившийся с крыльца ИПФАНа и остановившийся в раздумье, словно не зная, куда идти дальше, исподлобья поглядел на синюю «Ауди», которая затормозила с ним рядом.
– Да нет, спасибо, я лучше пройдусь.
– Садись, садись. Прокачу с ветерком. Если честно, мне с тобой посоветоваться надо.
Олег Кирковский постарался придать своему взгляду самое что ни на есть озабоченное выражение.
Осунувшееся лицо его коллеги оставалось унылым, но в глазах что-то проскользнуло, что-то живое, сочувственное. Закон природы – собственное горе кажется не таким тяжким, если рядом страдает кто-то еще.
Олег искоса поглядывал на Гошу, пока тот медленно усаживался на переднее сиденье, вяло натягивал ремень безопасности. Такое ощущение, что у парня нет ни на что сил. Эти впалые щеки, чернота под глазами, истончившиеся пальцы. Он когда ел в последний раз, интересно? Да еще и эта черная одежда, которую он носит второй месяц, подчеркивает резкую худобу и болезненный цвет лица. И дело не только во внешности. В Гошке что-то словно бы надломилось, нет, сломалось вообще!
Олег знал его давно – они когда-то учились вместе в школе, правда, в параллельных классах, потом вместе поступили на физтех в университет, потом попали по распределению в престижный ИПФАН. Работали в разных отделах, но как-то общались. Внезапную перемену в Гоше не заметил бы только слепой. Олег отлично помнил, какой это был веселый, компанейский, жизнерадостный парень. Он словно бы светился изнутри – всегда, всю жизнь! А как его любили женщины! Еще в школе, класса с седьмого, Гошка Воропаев был кумиром всех девчонок. В институте продолжалась добрая традиция всеобщих ухаживаний за «нашим солнышком». Что характерно, у него был настолько легкий, дружелюбный нрав, что даже парни его любили и не злились на своих подруг, когда те вдруг, одна за другой как заговоренные «западали» на Гошку. То есть на подруг-то они как раз злились, это само собой, но только на них, а не на Гошку. На него просто невозможно было сердиться. Посмотрит своими жуликоватыми сверкающими глазищами, улыбнется виновато: «Парни, да при чем тут я? Разве я виноват? Знали бы вы, как бы я хотел, чтобы они все во мне разочаровались! Устал – не могу!» И все вокруг – в покатуху, столько искренней досады в этом мягком голосе, так демонстративно сгибаются плечи, такой истомленный беспрерывными бессонными ночами делается у Гошки вид.
Женщины его любили, он их любил, но все его романы были однодневками, девчонки, девушки, женщины ему мгновенно надоедали, а расставаться с ними он умел легко и просто, без взаимных обид. Кончалась постель – сохранялись ни к чему не обязывающие дружеские отношения. Ему вечно таскали то конфеты, то яблоки, то домашние пирожки, то какие-нибудь фирменные салатики, по нему вздыхали, лили слезы – и при этом посмеивались над ним.
Однако не надо думать, что Гоша был этаким тепличным дамским угодником. Стрелял отлично, занимался какими-то восточными штучками, а если внешне не напоминал качка, то лишь потому, что его худое тело было просто-таки перевито мышцами. Насколько знал Олег, Гоша был призером каких-то соревнований, его пытались переманить из ИПФАНа в некие структуры, обеспечивающие безопасность частных богатых фирм, но он пока что, как дурак, держался за физику и только иногда, когда зарплату начинали сильно зажимать, грозился, что плюнет на все и уйдет в секьюрити.
Короче, Гоша Воропаев был в полном смысле слова идеальным образчиком мужского пола, и ипфановские дамы здорово напряглись, когда он вдруг появился на новогодней вечеринке не один. И сразу всем стало ясно, что эта высокая зеленоглазая девушка рядом с ним – не просто так, лишь бы время провести. Он держал ее за руку, он кругами вокруг нее ходил, он не спускал с нее глаз, словно страж, охраняющий нечто свое собственное . В девушке был найден миллион недостатков – женской частью ИПФАНа, понятно, – ну а мужская часть сошлась на том, что задница у нее, строго говоря, так себе, зато ноги и грудь – что надо. Глазки, губки, носик, волосы – все это тоже было в полном ажуре. Конечно, Гоша мог бы найти девушку с талией и потоньше, но ведь для любви не это главное! А что имеет место быть пылкая и пламенная, причем взаимная любовь и даже страсть, это не подлежало сомнению.
С тех пор Гоша периодически занимал телефон вкрадчивым курлыканьем со своей милой Милой (ее так и звали – Мила, но было это уменьшительным от «Людмила» или Гошка сам так окрестил предмет своего обожания, никто не знал); иногда опаздывал на работу и частенько засыпал, устроив голову на папках, сложенных одна на другую на столе, причем так причмокивал губами, что только дурак не мог понять, что снятся ему пылкие поцелуи; живо интересовался предметами дамского туалета, которые иногда притаскивали в институт бродячие коммивояжеры, и скоро всем заинтересованным лицам стало известно, что милая Мила любит духи от Мэри Кэй (безумная цена!), белое и только белое кружевное белье, стринги и комбинации не носит, как и колготки со «штанишками» – предпочитает с «трусиками»... Ну и всякое такое.
И вот однажды всему этому пришел конец. Гоша исчез на несколько дней, а когда появился, даже самые верные поклонницы его не сразу узнали и решили, что их кумира попросту подменили. Вместо «солнечного мальчика» сидел за столом или бродил по коридорам какой-то призрак – бледное, мрачное подобие прежнего Гоши Воропаева. А вскоре медленно, но верно пополз по ИПФАНу слух о причине такого страшного превращения: девушка, которую он любил, внезапно умерла. То есть, как стало известно от кого-то осведомленного, она вообще болела сердцем, с трудом выжила после очень сложной операции, и вот только-только перед ней забрезжила надежда на выздоровление и счастье, как она умерла от какого-то потрясения. Подробностей никто не знал, от Гоши вообще ни слова было не добиться. При малейшей попытке навести разговор на события его личной жизни он мрачнел еще больше, замыкался, отмалчивался – и под любым предлогом норовил покинуть человека, который растравил его рану.
Поэтому Олег даже не пытался задавать кретинские вопросы, типа: «Как жизнь?» или что-то в этом роде, а сразу перешел к своим проблемам и выпалил:
– Слушай, по-моему, у меня баба спятила!
Гоша и бровью не повел, бездумно глядя прямо перед собой. Как будто речь шла о совершенно постороннем человеке. А между тем с Любой Кирковской он был знаком не только через Олега, но и через Любину двоюродную сестру Ольгу Караваеву, которая училась в той же школе, что и Олег с Гошей, правда, на два класса младше. Нечего и говорить, что в школе Ольга принадлежала к числу самых пылких Гошиных поклонниц. Правда, она была девчонка трезвомыслящая и очень скоро поняла, что нет смысла тратить жизнь на вздохи по мужику, который тебя в упор не видит. Ольга очень старательно устраивала свою личную жизнь, у нее появился какой-то мужик, он Олегу не нравился жутко, но главное, чтоб нравился Ольге. Они уже и ребеночка родили, но это Олега, понятно, интересовало мало. Люба раньше тоже затаенно вздыхала при редких встречах с Гошкой Воропаевым, но и она была баба деловая и практичная, не хуже сестры. Вот ее практичность и волновала Олега до такой степени, что он решил хоть с кем-то на эту тему посоветоваться. Разговором с Гошей можно было убить сразу двух зайцев: и встряхнуть этого бедолагу, и выслушать, вполне возможно, толковый совет, ведь раньше Гошка славился своей логикой и доброжелательной житейской мудростью... Но сейчас, поглядев в его пустые глаза, Олег пожалел, что не нашел другого советчика. Похоже, и логика, и все прочие качества у Гоши редуцировались до нуля.
Минуло не менее пяти минут после попытки Олега завязать разговор, и только тут Гоша разомкнул уста:
– Спятила? Любка? И в чем это выражается?
Олег облегченно вздохнул. Нет, серьезно, он так обрадовался, что в Гошином голосе зазвучали какие-то живые, человеческие нотки, что даже собственные проблемы показались не столь уж существенными.
– Понимаешь... – хмыкнул он смущенно. – У меня имеются некоторые сексуальные причуды. Не стану тебе подробно рассказывать, это не патология, нет, – это не более чем причуды. Кто-то обожает, когда любимая хлещет его плеточкой по голому заду. Кто-то изображает сцену жуткого насилия собственной жены – и оба, что характерно, ловят от этого невероятный кайф. Ну а есть фетишисты...
Он замолчал так многозначительно, что Гоша не мог не подать реплику:
– Это ты, что ли, фетишист?
– Ну, в некоторой степени, – хмыкнул Олег. – У меня есть свои приколы, но это очень не нравится Любке. И вообрази себе – она так хочет, чтобы я ее больше не трогал, что поселила у нас в доме любовницу для меня!
Такое невероятное известие прошибло бы кого угодно. Не оставило оно равнодушным и Гошу. Впервые за много дней Олег увидел в его глазах проблеск хоть какого-то живого чувства – нормального мужского интереса к происходящему:
– Не понял?
– Да я и сам сначала не понял, что все это подстроено, – сообщил Олег. – Но она мне все рассказала, эта девочка...
Он кратко посвятил Гошу в качество своих отношений с Любой, а также с Нелей. Не утаил, что именно больше всего привлекло его в Неле. Извиняющимся тоном добавил:
– Сам не знал, что так буду от этого заводиться. Но ничего с собой поделать не могу, хоть тресни!
– Наверное, всякое бывает, – вежливо, но достаточно прохладно ответил Гоша. – Я тебя не осуждаю, с чего бы вдруг, но мне этого не понять. С другой стороны, у меня все было очень обыкновенно... и в то же время необыкновенно хорошо. А впрочем...
Он вдруг умолк и уставился на Олега своими странными глазами:
– Я только сейчас это впервые осознал... Может, меня так заводило именно то, что я знал: она может умереть в любую минуту? Я сначала не знал, что ей врачи запретили быть с мужчиной. Но она была такая страстная, что-то необыкновенное. Думаю, опасность смерти ее заводила, в первую очередь именно ее, а уж потом это передавалось мне. Нам нравилось балансировать на самом краю... тем более что мы в плохое и не верили. Мы не сомневались, что уж в постели-то нам ничего не грозит! Нас любовь держала. И ты знаешь, врачи говорили, что она реабилитируется на диво быстро. Надо беречься сильных потрясений, говорили они, а физическая нагрузка – в разумных пределах – ей даже уже показана. Ну, мы и нагружались, конечно... А от потрясений я ее берег. И отец берег. Мы с нее пылинки сдували! Но никто не знал, какую подлянку подстроит нам судьба!
– Слушай, Гошка, тут разное говорили насчет твоей девушки, но никто толком ничего не знает, – неловко проговорил Олег, не удержавшись от того, чтобы не удовлетворить свое любопытство. С другой стороны, открыл же он душу приятелю? Открыл. Вправе требовать ответной откровенности? Вправе. Ну так колись, Воропаев, давай, рассказывай! – Говорят... ну, словом... это правда, что она умерла от сердечного приступа?
– Так считается, – кивнул Гоша. Помолчал, потом прибавил тихо: – Так считается... Но я-то знаю, что ее убили.
В первую минуту Олега мороз пробрал. Было что-то в этом голосе... безумное. Но он покосился на изможденное лицо приятеля – и вдруг проглотил всю ту банальщину, которую собирался выпалить, лишь бы сгладить Гошины страшные слова. Потому что именно после них между ними и наступила минута наивысшего доверия, и Олег понял, что может наконец сказать то, во имя чего он и начал этот непростой, может быть, дурацкий, но такой важный для него разговор. Жизненно важный. А может быть, и смертельно.
– Я одному тебе это могу сказать. Не только потому, что мы с тобой с пацанов друг друга знаем. Не только потому, что ты никогда в жизни никому подлянки не только не сделал, но даже и не пожелал. Просто ты... ну, ты с таким столкнулся в жизни, что тебя должно научить понимать ... Вот прикинь, ну кому я могу рассказать, что у меня на душе, какой страх? Только тебе. Потому что ты – поймешь .
– Ну, пока я не врубаюсь, что именно должен понять , – со вздохом сказал Гоша. – Ты поясни. Если какие-то проблемы, ты не бойся, загружай меня на полную катушку. Потому что я уже не могу больше только собой жить, только тем, что было и прошло. Нет, оно для меня не прошло и никогда не пройдет, оно навсегда со мной останется, но если я хочу исполнить то, что должен, мне надо как-то за эту жизнь зацепиться, встряхнуться как-то. Иначе один я просто сдохну, как верный пес, потерявший любимого хозяина... вернее, любимую хозяйку. А мне еще надо пожить – до поры до времени. Так что давай, говори!
– А ты не подумаешь, что я спятил?
– Да не похож ты на сумасшедшего, это я тебе точно говорю, – спокойно констатировал Гоша. – Поверь, я знаю. Да, да, знаю. Сам чуть не съехал с катушек. Только тем и удержался, что есть одно дельце... Но товарищей по несчастью просекаю одномоментно. Ты нормальный, нормальный. В чем проблема, говори.
– Проблема в том, – начал Олег, стараясь, чтобы голос его звучал возможно спокойнее, – проблема в том, что мне кажется... нет, я почти уверен, что моя жена... что Любка намерена меня убить.
Какое-то мгновение Гоша тупо смотрел вперед, потом почесал подбородок и поудобнее откинулся на сиденье.
– Слушай, ты лучше поезжай в какой-нибудь проулок или в карман, что ли, – сказал он совершенно спокойно. – Разговор, как я понимаю, нам предстоит нервный, еще потеряешь контроль над управлением... тут-то все Любкины мечты сразу и исполнятся. А заодно и меня загубишь. Я в принципе против смерти ничего не имею, более того – в любую минуту готов с собой покончить, но только когда свое дело сделаю. Поэтому пока мне еще надо пожить. Вот я и прошу: останови машину.
Олег послушно зарулил в проулок, оканчивающийся тупиком: забором вокруг строящегося нового здания. Только сейчас обратил внимание, что у него ощутимо подрагивают руки. А глазастый Гошка просек это, конечно, куда раньше.
Как только заглох мотор, Воропаев откинул спинку своего сиденья, снял кроссовки и сел, подобрав под себя ноги. Олег помнил эту его привычку – долго устраиваться поудобнее, прежде чем начать слушать. Посидев так, он вытянет свои длинные ножищи и упрется ими в лобовое стекло. Потом еще что-то изобразит. Но выслушает все от начала до конца и если сможет – поможет!
– Теперь давай, – велел Гоша, глядя на него прямо и серьезно. – Говори. Есть предположения, как именно она это сделает?
– Думаю, отравит, – буркнул Олег. – Или инсулинчик в пятку... где-то я что-то такое читал, в каком-то детективе. Машину вряд ли взорвет, потому что Любка жуткая собственница, добро она курочить не станет.
– Ну ты понимаешь, убить человека, даже родимого супруга, не так-то легко, – задумчиво сказал Гоша. – То есть нет, убить как раз легко, а вот выйти сухой из воды... Едва ли! Ведь подозрения падут прежде всего на нее. И она не может этого не учитывать. К тому же есть еще эта твоя Неля. В случае чего ее показания против Любы, ну, насчет того, что она устроила всю эту интригу, лишь бы с тобой развестись, а когда не вышло, озлобилась и спланировала твое убийство, – в случае чего показания Нели могут сыграть очень важную роль. И этого Любка – насколько я помню, она умная баба, логика у нее железная и нервы под стать! – не может не понимать.