Она настолько глубоко задумалась, что чуть не свалилась с кресла, когда рядом зазвонил телефон.
Стремительно схватила трубку, заботясь лишь об одном: чтобы не проснулся Александр. И только потом доехало: звонок-то междугородний! Неужели Михаил? Вот это, называется, вовремя!
– Алло?..
– Алена? Привет. Ты как?
Она сразу узнала его голос, хотя по телефону не слышала ни разу. Хотя почему? Только что на автоответчике прослушала – даже дважды!
– Игорь... Привет.
– Ты как, как себя чувствуешь? – настойчиво спросил он. – Когда тебя увозили, ты совершенно никакая была. А сейчас голос поживей.
– Спасибо, со мной все в порядке. Посидела в ванне, поела хорошо. Поспала немножко. Правда хорошо!
– Я тебя разбудил? – обеспокоился Игорь. – Если да, извини. Я очень, ну очень за тебя волновался.
– Неужели? Это трогательно! Меня ты не разбудил, не переживай. Вдруг проснулась и поняла, что больше не усну. Сидела, прослушивала автоответчик. Ты звонил, да?
– Звонил. Очень, ну очень хотел тебя увидеть! И сейчас хочу!
– Ну, увидимся, когда в следующий раз приедешь. Ты говорил, девятого-десятого?
– Если честно, я сейчас все еще в Нижнем, – смущенно признался Игорь.
– Как так? Звонок был явно междугородний! А, понятно. Ты звонил по мобильнику, да? Потому что в этом случае тоже длинные звонки.
– Догадливая девочка, – усмехнулся Игорь. – Это у тебя чисто профессиональное?
– В каком смысле? – искренне удивилась Алена.
– Да я сегодня, пока по городу бродил, книжку взял на лотке. Называется «Последняя дамская глупость». Думаю, что за название такое забавное, ведь не бывает последней дамской глупости, она всегда существует, она бесконечна и повторяема! Потом смотрю – автора зовут Алена Дмитриева. Так мне приятно стало – вот, думаю, твоя тезка, тоже Алена. Повернул книгу, а там – портрет автора... Вот, думаю, сюрприз! Что же ты мне не сказала, что ты знаменитая писательница?
– Во-первых, я скромная девочка, – чинным голоском ответила Алена. – Во-вторых, никакая я не знаменитая. Так, рядышком постояла... А в-третьих, когда ж было говорить?
– Это уж точно, нам было не до разговоров, – промолвил Игорь, и Алена по голосу услышала, что он улыбается.
Помолчали затаенно, словно каждый ждал от другого первого слова.
– Слушай, – нерешительно сказал наконец Игорь, – а ты в окно давно смотрела?
– Ну вообще-то в данный момент смотрю. Прямо против моего кресла балконная дверь. И я вижу, как с неба валится совершенно невероятный снег.
– Это ты правильно сказала – невероятный. А тепло как! Ни ветерка. Сказочная ночь. Никак не могу загнать себя в гостиницу. Нарезаю, нарезаю круги по улицам, надышаться не могу. Не хочешь составить компанию?
– То есть? – изумилась она. – Компанию круги нарезать? Прямо сейчас?! Ночью?
– А днем такой тишины и красоты не будет. Ты как, девушка рисковая? Готова погулять со случайным знакомым? Или... извини, я не врубился... может, ты не одна? Может, кто-то из твоих верных трех мушкетеров тебя проводил до...
Голос его стал едким, но вдруг оборвался, и Алена поняла, что Игорь с трудом удержался, чтобы не договорить: «Проводил до постели».
Интересно, как он отреагирует, если честно и откровенно признаться: да, мол, один из мушкетеров не только проводил, но и до сих пор пребывает в этой самой постели?
Нет, еще не настало время роковых признаний. Может быть, чуть позже...
– Если тебя интересует, одна ли я дома, то я одна.
– Может, лучше я тебе составлю компанию? – Голос Игоря напрягся.
– Я бы с удовольствием, но здесь такой беспорядок... Я все собиралась сделать уборку перед Рождеством, да влипла в эту дурацкую историю.
– Кстати, а что произошло? Как ты попала в ту жуткую квартиру, к той кошмарной бабе?
– Долго рассказывать.
– Ну и что? Выходи со мной погулять – заодно и расскажешь. Выйдешь?
Совершенно детская лексика. Алена вдруг вспомнила себя девочкой. Вот она стоит на крыльце и слушает, как сосед Витька Васильев (впоследствии ее первая любовь!) орет за забором:
– Алена, выходи! Выходи гулять! Выйдешь?
Что ответить? Ночь... этот странный, практически незнакомый человек... и в то же время знакомый до такой степени!.. Вдобавок злоключения, которые выпали на ее долю за последние сутки... Нет, надо быть просто сумасшедшей, чтобы потащиться сейчас куда-то!
А если Игорь сочтет ее после отказа трусихой или слабачкой?
А на фиг ей этот Игорь и его мнение?
И вдруг Алена заметила на стуле около телевизора коробку от видеокассеты. Один из любимейших фильмов: «Адвокат дьявола» с Аль Пачино и Киану Ривзом. Смотрела его еще перед Новым годом, да так и оставила кассету в видеомагнитофоне.
Как это там в финале говорит Дьявол, которого играет Аль Пачино? «И все-таки тщеславие – мой любимый грех!»
Что характерно, не только его.
– Охотно нарежу с тобой парочку кругов, – сказала бодренько. – Где встретимся?
– Сколько тебе надо времени собраться?
– Ну, минут пятнадцать от силы. Сможешь через четверть часа быть на углу около моего дома?
– Запросто, – отозвался Игорь.
Она положила трубку и несколько секунд посидела, зачем-то разглядывая свои пальцы. На правой руке на безымянном пальце еще оставался тоненький белый след от обручального кольца. И кольцо, и цепочку с венчальным крестиком, с которым прежде не расставалась, она сняла, прежде чем поехать в агентство «Выбор для вас». Не захотела осквернять их тем, что могло там произойти и произошло-таки?.. Не потому ли все это на нее обрушилось, что святые небесные силы отступились от нее, из-за того, что была без креста? Да и сегодня все еще гуляет нечисть по белому свету. Ночь перед Рождеством! Некогда в такую же ночь черт украл месяц, что было занесено в литературные анналы великим русским писателем Гоголем. Чем, какой бесовщиной окажется ознаменована нынешняя ночь?
Да, зачуроваться на всякий пожарный случай не мешает.
Алена вошла в спальню, прислушалась к глубокому дыханию Александра. Минутку постояла, глядя, как он спит на ее любимом синем постельном белье. По странному совпадению, белье изображало ночь – правда, не снежную, а ясную, лунную и звездную.
Господи, какой же он красивый, с этими его четко вырезанными (лук Амура!) припухшими губами и стрельчатыми ресницами! Алене ужасно захотелось поцеловать россыпь родинок на его шее, но побоялась разбудить.
Тихо-тихо отыскала на комоде цепочку с крестиком, потом вынула из шкафа одежду. Александр не шевельнулся, дышал все так же глубоко и спокойно.
Может, никуда не ходить? Остаться дома, лечь в постель рядом с этим чудесным психологом, разбудить его поцелуями, опять предаться тем же упоительным движениям, которые привели обоих к взаимным восторгам... Может, плюнуть на свой «любимый грех»? Как всегда, ответить на все вопросы в романе, выдумав ответы, а не найдя их в жизни? Как всегда, спрятаться от реальности? Не довольно ли с нее приключений на сегодня и вообще навсегда?
Вздохнула, как бы дивясь своему упрямству, и вышла из комнаты.
Надела джинсы, футболку и свитер. Обулась в высокие сапоги на толстой подошве, заправила в них джинсы. Вместо роскошной шубки, которой за последние сутки здорово досталось и которая нуждалась в заслуженном отдыхе, надела короткую дубленку с капюшоном. Может, и тепло на улице, но зима – она и есть зима.
В последнюю минуту подумала – и взяла из сумки сотовый телефон. Сунула его в карман дубленки, схватила перчатки – и заперла за собой дверь.
Ну, вперед?
***Воропаев иногда диву давался своим поступкам. Совершал их без видимых побудительных причин, не планируя, а словно бы следуя некой подсказке свыше. Неслышимой подсказке! Просто делал, и все, повинуясь, может, предчувствию. С некоторых пор он в свои предчувствия не просто верил – верил свято. И был научен горьким опытом, что значит – не слушать их. Не мог забыть того разговора с Милой. Она волновалась из-за дружбы отца с каким-то Царегородским. Видела в этом предвестие крупных неприятностей. Ну, учитывая, какие были отношения у Милы и ее отца, неудивительно, что она так переживала за каждый его шаг. Удивительно другое: что два человека, для которых Мила была истинным светом в окошке и единственной радостью в жизни, которые старались предупреждать все ее желания и тряслись над ней, как няньки над болезненным младенцем, – эти два человека пренебрегли ее откровенным страхом и сделали вид, что ничего не происходит. Ладно, Счастливцева ослепили быстрые, видимо, легкие, безопасные, как ему казалось, деньги. Все-таки деньги он, как оказалось, любил больше дочери. Больше Милы. Ну вот такая натура...
Его натура и мать Милы свела в гроб, когда Счастливцев еще в 90-м году, в эпоху безумных авантюр, завербовался матросом на какой-то танкер, хрен его знает, в Тимбукту или на Тасмановы острова? Наверное, все-таки на эти самые острова, потому что танкерам нужно море, а острова все-таки это часть суши, со всех сторон омываемая морем. Что касается Тимбукту, может, оно находится в самом центре Центральной Африки и танкеры там такая же нелепица, как туалетная кабинка в дебрях Борнео. Короче говоря, русский танкер затонул со всем экипажем, до берега добрались Счастливцев (не иначе, как он сам потом шутил, благодаря своей фамилии) и старпом. Пока вышли к людям, пока добрались до русского консула... Информация о гибели русского танкера, переданная каким-то досужим журналистом, не проверившим всех фактов, прошла по ОРТ. В ту пору такие случаи были редкостью – на экране даже список погибшего экипажа появился. Мать Милы увидела фамилию мужа... И Мила осталась сиротой.
Его натура и мать Милы свела в гроб, когда Счастливцев еще в 90-м году, в эпоху безумных авантюр, завербовался матросом на какой-то танкер, хрен его знает, в Тимбукту или на Тасмановы острова? Наверное, все-таки на эти самые острова, потому что танкерам нужно море, а острова все-таки это часть суши, со всех сторон омываемая морем. Что касается Тимбукту, может, оно находится в самом центре Центральной Африки и танкеры там такая же нелепица, как туалетная кабинка в дебрях Борнео. Короче говоря, русский танкер затонул со всем экипажем, до берега добрались Счастливцев (не иначе, как он сам потом шутил, благодаря своей фамилии) и старпом. Пока вышли к людям, пока добрались до русского консула... Информация о гибели русского танкера, переданная каким-то досужим журналистом, не проверившим всех фактов, прошла по ОРТ. В ту пору такие случаи были редкостью – на экране даже список погибшего экипажа появился. Мать Милы увидела фамилию мужа... И Мила осталась сиротой.
Это у них было наследственное – болезнь сердца. Мила после смерти матери болела долго – так долго, что вернувшийся отец иногда терял надежду на ее выздоровление. Конечно, он пытался загладить вину перед ней, конечно, возил ее по самым лучшим врачам. Для этого нужны были большие, иногда даже очень большие деньги. Счастливцев привык брать их везде, где они шли в руки. И когда со здоровьем дочери все вроде бы наладилось, уже просто не мог остановиться: хапал, хапал, хапал... Ну и дохапался. Не странно ли, не жутко ли, что именно страсть к деньгам привела к тому, что он стал причиной смерти двух самых любимых своих женщин!
Наверное, мстить следовало прежде всего ему. Наверное, Воропаев убил бы его – если бы у него была хоть малейшая возможность. Разве что в зале суда... Но к тому времени, как начался суд над группой Царегородского, Воропаев уже знал, что Счастливцев не сам прокололся – на него донесли. А увидев за решеткой крошечного, сморщенного, сплошь лысого старикашку, в которого превратился широкоплечий, цветущий крепыш, которому очень подходила его фамилия – Счастливцев, – он понял, что марать рук об эту развалину не станет. Счастливцев сам себя наказал такими угрызениями совести, что любой, даже самый суровый приговор ему был просто семечки. Одна надежда – что у него не вовсе отшибло разум и он все-таки сумеет вспомнить тот роковой день на АЗС, сумеет вспомнить, хотя бы предположительно, человека, из-за которого умерла Мила.
Воропаев вспоминал свое состояние после похорон. Все так и мело в глазах запоздалой мартовской метелью, торопливо заносившей крашенный серебрянкой временный крест с фотографией Милы и табличкой в два слова: «Мила Счастливцева». Это потрясающее сочетание имени и фамилии (ее так и назвали – Мила, это было не уменьшительное имя, а полное, ее по паспорту звали Мила Витальевна) невольно вызывало у людей улыбку. И каким же нелепым казалось оно на этом холодном кресте! Было в сочетании серебряного металла и этого имени нечто кощунственное.
Он тогда твердо решил умереть, но сначала хотел отомстить. Процесс мести затянулся, он мучился от того, что вынужден выживать. Понял, что станет легче, если вообще перестанет думать о том, что происходит, если отключит в себе все чувства: сострадания, тоски, жалости, брезгливости, страха. Он превратился в некоего биоробота, одержимого одной страстью – найти человека, из-за которого погибла единственная женщина, которую он любил. Другие женщины для него стали либо средством к достижению цели (Ольга и Любка), либо мимолетным развлечением (та женщина в поезде). Он провел с ней время даже с некоторым удовольствием, тем более что она так плакала... Общение с людьми, которым было горько, доставляло ему подобие удовольствия.
Еще тогда лицо ее показалось ему знакомым, но он никак не мог вспомнить, где и когда видел его. Дошло до него только через два дня, поэтому он срочно сорвался в Нижний и несколько часов маячил по Покровке в безумной надежде отыскать иголку в стоге сена. Удивлялся своей беспамятливости! С другой стороны, прошло ведь немалое время с тех пор, как Мила показала ему в театре высокую женщину в зеленом платье и ее светловолосого мужа, о котором он запомнил только то, что тот был владельцем «Пежо» с московскими номерами.
Это поразительно, какие шутки иногда вышучивает судьба. Мог ли он в тот вечер знать, что Мила показывает ему своего собственного убийцу?
И как странно, что это произошло, когда они выходили с балета «Жизель» – может быть, самого прекрасного, трагичного, мистического балета на свете?
Итак, Воропаев мысленно благословил тот день и час, когда начал следить за младшим Поляковым, искать к нему подходы, – чтобы найти подходы к его старшему брату. Операция «Сахарок» практически не разрабатывалась, все произошло на чистом вдохновении. Какая-то сила словно бы вела в тот день Воропаева – ему все удавалось. Самым опасным моментом было вранье насчет того, что в другой машине сидят его люди, которые все слышат и видят. Как в русской сказке: высоко сижу, далеко гляжу! Поверили и Зернов, и Поляков, не усомнились ни на миг. Отчасти помогло то, что в это время в городской прессе усиленно муссировалась тема всяких там подслушивающих устройств, которыми напропалую пользуются как государственные спецслужбы, так и многочисленные охранные ведомства частных фирм. Головы у ментов были заморочены этим прессингом прессы накрепко. С другой стороны, кого боги хотят погубить, того они лишают-таки разума!
Ну а дальше он намеревался играть по правилам. И когда Валька Поляков притащился из командировки с ответами Счастливцева, он был просто счастлив. Потому что старик отчетливо вспомнил человека, который устроил ему тогда дикий скандал – его якобы обсчитала кассирша. Счастливцев извинялся, но тот парень пер как танк. На самом деле жаба его заедала: рядом с его траханым «Пежо» обслуживался суперневероятный «Лексус», и видеть, как обслуга стелилась перед хозяином этой новехонькой дороженной тачки, хозяину довольно обыкновенного «Пежо» было нестерпимо. Злобу свою он попытался сорвать на Счастливцеве, ну а потом этого показалось ему мало. Когда увидел пришедший «КамАЗ» с ворованным топливом...
Нет, конечно, Счастливцев и не подозревал, что этот человек на него донес. Как все, был уверен, что обязан всеми своими бедами Карасеву. Но он отчетливо помнил и «Пежо», и его номер. Прежде всего потому, что номер был московский, а цифры на нем совпадали с годом рождения Милы: 977. То есть она родилась в 1977 году.
Прочитав записку Счастливцева, Воропаев немедленно вспомнил, где и когда видел этот московский номер. Вспомнил мужчину, московского журналиста, мужа местной детективщицы. Правда, лицо женщины осталось где-то за гранью его памяти, да это и не нужно было, и не важно казалось в тот миг. Он был одержим одним желанием – как можно скорей найти владельца «Пежо».
Поляков, который держался теперь за Воропаева, как за дойную корову, ретиво взялся по милицейским каналам установить адрес и фамилию владельца «Пежо». Узнал его имя, фамилию, московский адрес. А сознание Воропаева было словно бы по-прежнему завешено некоей занавесью. И только после той ночи в СВ, когда он понял, что переспал с женой человека, который фактически убил его жену, он выстроил четкий план того, как не просто взять этого человека, но и измучить его нравственно. Пусть душа его содрогнется в ужасе. Когда он увидит жену связанной, измученной, быть может, перенесшей побои и пытки. Нормальный мужчина не может не кинуться спасать свою женщину.
Воропаев судил по себе. Он был счастлив чуть ли не впервые за эти годы – оттого счастлив, что наконец-то начал подчинять себе обстоятельства. И все сходилось, все так великолепно сходилось! Получили объяснение его прежние, казалось бы, непредсказуемые поступки.
К примеру, он никак не мог даже себе объяснить, зачем украл и спрятал предсмертное письмо этого палача, Ольгиного мужа, который удавил столько народу, а потом взял да и повесился сам. Повесился именно потому, что ему изменила жена... изменила с ним, с Воропаевым!
Письмо ничем ему лично не грозило. Вообще он был в полной безопасности. Знал, что в случае чего Ольга его не выдаст. Никто из сообщников Кутькова его в глаза не видел, ничего о нем не знал. В интересах Любки тоже было о нем помалкивать. Вполне можно было не трогать письма. Однако он его спрятал. Потому что хотел, чтобы Любка осталась ему благодарна. Чтобы чувствовала себя обязанной ему.
Он ей и потом помог, когда банду накрыли. Причем по-глупому: нашли в той самой тачке Горбачева, которую парни не смогли стронуть с места, милицейскую лычку, отпоровшуюся от мундира Сайкова. Уж неизвестно, как и что там начали мотать, но установили, что именно такие лычки были на форме, которую носила охрана метрополитена. И вот добрались до Сайкова.
Потом до всех остальных.
Так что Кутьков повесился вовремя.