— Не нравится мне это дело, Сергей, — признался Никита Мещерскому, как до этого не раз он признавался и Кате.
— И мне оно тоже что-то перестало нравиться, Никита. И Лыков Ваня мне тоже что-то не понравился сегодня. — Мещерский покачал головой. — Вот здесь он сидел, на этом же самом месте. И был, ты, Никита, не представляешь, просто сам на себя непохожий. Никогда раньше я не думал, что он может всерьез обсуждать такие вещи, про которые мне говорил. И что он способен вот так по-хамски разговаривать с сестрой. Они ведь выросли вместе, всегда были очень близки, дружны. Они рано потеряли родителей. Аня всегда так заботилась о Ваньке. И он всегда, насколько я помню, заботился о ней. Былтак ей предан!
— А у него есть девушка? — спросила Катя, отрываясь от собственных невеселых мыслей.
— Понятия не имею. Наверное. Ты ведь его видела — чтобы у такого и не было девушки? Но я не в курсе, а поэтому, — Мещерский развел руками, — никаких сплетен. Я же тебе говорил: мы давно с ним не виделись и встретились случайно. И даже не здесь, в Москве, а на Невском.
— Из таких вот случайностей порой вырастают целые истории, — заметила Катя. — А как он воспринял известие об убийстве Филологовой?
— Да практически никак, — Мещерский нахмурился. — Ну, положим, и я дурака свалял. Начал врать ему. Он мог и догадаться. Он сразу начал рассказывать про бестужевский клад и буквально облил ядом беднягу Романа.
— Я еще в Лесном заметила, что Лыков не любит Салтыкова, — сказала Катя. — И по-моему, Сережа, это… Ладно, я тоже не буду пустыми догадками вас грузить. Никита, — она строго обратилась к Колосову, — а вот скажи, мне, зачем ты позволил Анне Лыковой присутствовать на допросе Салтыкова, а?
— Мне захотелось понять, почему она мне солгала, представившись его переводчицей.
— И ты это понял?
— Мне показалось, что она… красивая женщина, Сережа, — Колосов обратился к Мещерскому. — Тоже родственница твоя? Завидую. Короче, Катя, — он повернулся к Кате, — мне показалось, что она к Салтыкову неравнодушна. Я, правда, плохой эксперт в таких делах. Это больше по вашей части, по женской, — он вздохнул, -Вы это сразу сечете…В общем, ощущение у меня было такое — любовь у нее к нему.
— Любовь? — Мещерский удивленно захлопал глазами. — У Ани? Тебе так показалось? М-да… Ну тогда я не знаю. В принципе, Романа Салтыкова есть за что полюбить, конечно, Но… Но он ведь женат, дети у него… Ужасно, что все они, в Лесном, оказались замешаны в деле об убийствах. И еще этот параноидальный бред с поисками клада… Салтыков богатый человек. Он и так все уже имеет и здесь, и за границей. И потом, он умный человек, вы понимаете? Очень умный, трезвый. Несмотря на всю свою пылкость, весь романтизм, он — человек дела. И чтобы он всерьез мог заняться поисками сокровищ? Я допускаю, что Ваня Лыков по страстности, неуемности своего темперамента мог влипнуть в нечто подобное. Мог! Авантюризм у него в крови. Лыковы все бешеные были, на шести шагах через платок стрелялись. И потом, Ванька сейчас, судя по всему, сильно на мели. Я даже не знаю толком, работает ли он. Аня работает, зарабатывает, а он". Но все равно — все это так дико…
— Лыков постоянно нигде не работает, — заметил Колосов. — Мы справки начали наводить, уж извини.
— Ну вот, — Мещерский поник. — Черт, как же все это неприятно. Насчет Ивана я еще допускаю, чтобы он в черные археологи подался. Но чтобы Салтыков этим занялся — нет" хоть зарежь меня. В это я не верю. Отказываюсь верить.
— Знаешь, Сережа, я прежде тоже как-то от всего этого отмахивался. Катя вот мне рассказывала — легенда, сокровища, пятое-десятое… — Колосов встретился глазами с Катей. — Я даже эту фигню в расчет не брал, но…
— Что? — спросила Катя с любопытством. — Что-то изменилось?
— Металлоискатель на сцене появился, вот что изменилось. — Колосов крутил на столике пустой пивной стакан. — Металлоискатель… Видели бы вы его. Я специально с нашими спецами из оперативно-технического управления проконсультировался. Это не просто магнитная пищалка для профанов. Это новейшее многофункциональное устройство. Стоит, между прочим на нашем рынке от восьми до десяти тысяч баксов в зависимости от. комплектации.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Мещерский.
— Я хочу сказать, что этот металлоискатель и стал для меня своеобразным пунктом поворота. Мерилом веры, если хотите, — Колосов вздохнул. — Если бы все это была игра, любительство или чья-то прихоть, купили бы оборудование подешевле и попроще. Не такое навороченное и профессиональное, понимаете?
— Салтыков может себе позволить дорогие игрушки.
— Авто — да, допускаю, самолет даже — пусть, — Колосов стукнул ладонью по столу, — но ты же сам говоришь — он человек дела, бизнесмен. Такие зря на ветер денег не бросают. И бесполезных вещей не приобретают. Они точно знают, что, зачем и почем.
— Значит, металлоискатель убедил тебя, что бестужевский клад все-таки существует? — спросила Катя.
— Он меня убедил… почти уже убедил, что в Лесном есть люди, которые верят в то, что он существует. И сегодняшние откровения Лыкова — лишнее тому подтверждение.
— Ну а Малявин, у которого ты непосредственно и обнаружил его в багажнике? Он ведь категорически отрицал, что…
— Катя, он кричал и разорялся, что все это чушь и брехня, но… — Колосов помолчал, — орал как-то уж чересчур. Слишком уж открещивался от всего — и от этой дорогой вещицы, и от Салтыкова, своего нанимателя. Разыгрывал передо мной полное неверие и полный собственный нейтралитет. А выходило фальшиво.
— Но как же все это может быть связано с убийствами отца Дмитрия и Филологовой? — спросила Катя. — Как, по-твоему? У тебя какие-то мысли появились?
Колосов молчал.
— А как быть с тем, что наговорил тебе этот психиатр? — растерянно спросил Мещерский. — Это вообще что-то нереальное.
— Почему это нереальное? — Колосов усмехнулся криво. — Убийство-то в Лесном было в ноябре 82-го. Больной Кибалко убил главврача Луговского. Это вполне реальный, достоверный факт.
— Но мотив этого убийства, названный психиатром… Голоса…
— Психически больные, как они сами это часто говорят, слышат некие голоса, заставляющие, их делить то или другое, в том числе и убивать, — заметила Катя. — И ты сам это, Сережечка, отлично знаешь. Сколько таких случаев! Вот в Швеции женщину-министра убили. Убийца объяснил все голосами — сделал, как они велели.
— Чушь все это. Притворяются они, — Мещерский брезгливо поморщился. — Все это не доказано, это домыслы? Но не в этом сейчас дело… Ну я не знаю, ребята. Это все так странно. Просто фантасмагория какая-то!
— Значит, тебя заинтересовали степень их веры в легенду? — спросила Катя Колосова после некоторого молчания. — Вот уж не думала, что ты об этом заговоришь… Кто угодно, Никита, но только не ты.
— Почему это? — спросил Колосов.
— Да так, — Катя пожала плечами. — Но нам-то что с Сережей теперь делать в этой ситуации? Ехать в Лесное или не ехать?
— Ехать, — твердо оказал Колосов. — Обязательно. Сережа, ты поможешь?
— Конечно, зачем спрашивать? — Мещерский начал горячиться. — Я и Роману Салтыкову чисто по-человечески хочу помочь. Прояснить все. И Ане. И хочу сказать тебе, Никита, они глубоко порядочные люди, уверяю тебя. Иван тоже парень неплохой. Отчаянный, правда, силу свою иногда не соизмеряет, но… В общем, я готов помочь разобраться в этом деле. Когда нам с Катюшей ехать? У меня в делах сейчас на фирме застой полный, ничего срочного. Так что смело располагай мной.
— Я думаю, вам лучше всего появиться в Лесном, когда туда и мы с Кулешовым нагрянем. В отделение выдернем этого пацана — Изумрудова, которого так кстати вдруг «вспомнил» Волков.
— Ты хочешь его задержать? — спросила Катя тревожно.
— Я хочу его допросить. Узнать, зачем он приходил к отцу Дмитрию в тот день. Сейчас на данном этапе эти самое главное. Мы приедем забирать Изумрудова. Поведем себя как утюги, — Колосов усмехнулся. — Немногая всколыхнем атмосферу.
— Никита, только я тебя прошу… — испугался Мещерский.
— Легонько, Сережа, легонько, в интересах дела исключительно. В критические моменты как раз ярче всего и высвечиваются характеры и обостряются противоречия. Классический ведь пассаж, — Колосов покосился на Катю. — Мы их слегка проутюжим, а вы понаблюдаете их реакцию. Как они воспримут наше вторжение. Кто испугается, кто запаникует. В прошлый раз, когда мы туда явились, там одного, Журавлева, чуть с горшка не сдуло.
— От таких подробностей меня уволь, — Катя состроила гримаску — фу! — И когда же ты намерен выдергивать Изумрудова?
— Как только узнаю наверняка, что Салтыков в Лесном. Честно говоря, он меня больше остальных интересует.
— Почему? — спросил Мещерский. — Ты его все-таки подозреваешь?
— Я подозреваю всех и никого, Серега. Эхма! — Колосов сокрушенно покачал головой. — Когда такое было-то, а? Дожили, называется, доработались в славном краснознаменном и легендарном областном уголовном розыске — всех и никого! Салтыков после нашей с ним встречи мне очень любопытен и пока непонятен. Ясно лишь то, что он главная направляющая всего, что происходит в Лесном.
— От таких подробностей меня уволь, — Катя состроила гримаску — фу! — И когда же ты намерен выдергивать Изумрудова?
— Как только узнаю наверняка, что Салтыков в Лесном. Честно говоря, он меня больше остальных интересует.
— Почему? — спросил Мещерский. — Ты его все-таки подозреваешь?
— Я подозреваю всех и никого, Серега. Эхма! — Колосов сокрушенно покачал головой. — Когда такое было-то, а? Дожили, называется, доработались в славном краснознаменном и легендарном областном уголовном розыске — всех и никого! Салтыков после нашей с ним встречи мне очень любопытен и пока непонятен. Ясно лишь то, что он главная направляющая всего, что происходит в Лесном.
— Ты имеешь в виду реставрацию усадьбы?
— И реставрацию, и эти фокусы с осушением парка. И воскрешение старых легенд… Интересный человек этот твой родич, Сережа.
— А остальные там тебе, менее интересны? — задумчиво спросила Катя.
— Я не знаю, — Колосов вздохнул. — Суди об этом сама.
Глава 19 ОТСТОЙ
Плохо стало в доме. Ой плохо. Отстой, полный отстой! Леша Изумрудов ощущал это всем своим существом — и умом, и сердцем, и кожей. О смерти в доме не говорили. Но все ощущали ее присутствие.
Леша Изумрудов, со школьных лет писавший стихи, сравнивал жизнь человеческую с искрой, вспыхнувшей и погасшей. Сравнение было избитым, но он этого не замечал. Наверное, потому, что собственную тлеющую искорку внутри себя он ощущал дочти реально. И всячески старался поддержать ее горение. Поддержать любыми доступными способами, вплоть до самых радикальных.
До недавнего времени свою жизнь в Лесном и близкую дружбу с Романом Валерьяновичем Салтыковым он считал редкой удачей. Прежде ему везло не всегда и не во всем. С семнадцати лет он пытался жить так, как подсказывали ему его желания и возможности. Но получалось это не ахти как, потому что желания сильно опережали возможности.
Леша Изумрудов перебрался в Питер из Выборга, где родился, вырос и закончил школу, где учился играть в клубном музыкальном кружке на фортепьяно и гитаре. Перебрался в надежде устроиться в какую-нибудь начинающую молодежную рок-группу, пусть и не раскрученную, но продвинутую. За хорошие музыкальные данные его с ходу взяли сразу в две. Но питерские рокеры были нищие, как церковные крысы. У них не было пока ни спонсоров, ни приличной аппаратуры, ни приглашений в ночные клубы. И случилось так, что на этом отрезке своей молодой жизни Леша Изумрудов от всех городским соблазнов вкусил лишь горечь разочарований. Питался основном сухими суповыми концентратами и китайской лапшой из пакетиков и, когда все это стало у него поперек горла, решил, что так существовать больше нельзя и начал искать иные пути, по мере сил приспосабливаясь к окружающему неласковому миру.
Объявление в интернетовском чате с фотографией в полный рост свело его с рекламным агентством «Балтия». Однако предложение, поступившее оттуда, не было связано ни с рекламированием товаров, ни с демонстрацией одежды.
В принципе, до этого момента Леша Изумрудов не рассматривал свою внешность как нечто такое, что поможет ему как-то устроиться и пробиться наверх. Но в «Балтии» сидели дальновидные многоопытные деловые циники. И они сразу сбили с Леши Изумрудова этот постмладенческий флер невинности, объяснив все по бук вам: вот так и вот так. Вот так одна ставка в у…, а вот так — совсем другая.
Но с Салтыковым Леша познакомился не через агентство. Случай свел их или судьба — как знать? Словно в безбрежном океане отыскали они друг друга в Интернете. Салтыков в каждый свой приезд в Россию из Франции обязательно посещал Северную Пальмиру. Программа у него была обширной — Эрмитаж, Мариинский театр, филармония, Царское Село, Петергоф, где его предок некогда был так счастлив объятьями юной Екатерины… И непременно Михайловский замок. Салтыков изыскивал возможности его посещения, даже когда он был закрыт для туристов. В роду Салтыковых среди многочисленных легенд жил и миф о прямом родстве с Павлом Первым.
Михайловский замок в Петербурге, как и Лесное под Москвой, всегда притягивали Салтыкова как магнитом.
В Интернете он с завидной настойчивостью искал для себя «спутника и друга, молодого, интеллигентного, обладающего вкусом и тактом, привлекательного внешне и желательно блондина, чтобы разделить всю сладость путешествия по Северной Пальмире и приятно провести время».
Когда они вот так случайно встретились в Петербурге год назад, Леша Изумрудов и не предполагал, что это начало больших перемен в его маленькой жизни. Понимать он начал, когда они с Салтыковым переехали сначала в Москву, потом в Лесное и когда Салтыков объявил, что принял окончательное решение развестись с женой. Это были памятные дни для них обоих. Майские, июньские, июльские ночи, жаркие, слишком короткие…
Их было так отрадно и так больно вспоминать особенно теперь, когда нормальной жизни в Лесном практически не стало. Леша Изумрудов все чаще обращался мыслями к тому времени, когда здесь, в стенах усадьбы, была психиатрическая больница. Психушка. Все знали, что в этой больнице когда-то было совершено убийство. Леша Изумрудов порой пытался представить себе, как именно это было, где — в центральной ли части дома, в левом ли флигеле, где все еще продолжались реставрационные работы, или же…
Однажды ночью он проснулся от странного ощущения. Ему приснился кошмар, но он никак не мог его вспомнить, хотя и пытался. Напрягал память изо всех сил. Сосредоточивался — казалось, это так важно, просто необходимо. Казалось — вот-вот он уловит то, что ускользало, увидит то, что видел перед тем, как очнулся в кромешной темноте с бешено колотящимся сердцем и испариной на лбу, но…
Сон не позволял вспомнить себя. Уходил. И это Лешу Изумрудова почему-то сильно беспокоило и даже пугало.
А затем несколько раз по ночам случалось так, что он опять и опять просыпался в холодном поту. Лежал, дышал, чутко прислушивался к тишине и темноте. Все чудилось ему — он не один в комнате. Вот скрипнет пол, колыхнется штора, хлопнет незакрытая форточка…
Но все было тихо в доме. И от этой могильной тишины сердце Леши начинало колотиться так, словно он, распростертый на кровати, полусонный и неподвижный, бежал, мчался как марафонец, спасаясь и прячась от кого-то. Кого?
Однажды он не выдержал этой ночной гонки — это было в такую же дождливую и непроглядную осеннюю ночь, — сделал над собой усилие. Буквально сбросив себя с постели, поднялся, вышел в коридор и… наткнулся в темноте на белую фигуру, безмолвно припавшую к соседней двери.
Леша пережил шок" новее разъяснилось мгновенно. Привидение обернулось Долорес Дмитриевной Журавлевой, одетой в белую ночную пижаму и шлепанцы. Она стояла у двери в комнату своего сына Вали.
Наутро Изумрудов рассказал обо всем приятелю. От Вальки у него не было секретов. Они как-то сразу подружились, сблизились. У Вальки был деятельный характер — по крайней мере, так считал Изумрудов. И еще его подкупало в Вальке то, что тот относился к нему абсолютно нормально, по-мужски, как к равному. Выслушав рассказ о ночном происшествии, Валька только хмыкнул и совершенно спокойно пояснил, что «мать сильно переживает, потому что догадывается о вас с патроном».
— Она и за меня поэтому боится, — сказал он насмешливо. — Как бы и меня патрон, когда тут, в Лесном бывает, не охмурил. Вот она и проверяет, где я ночью — у себя ли в кроватке бай-бай.
Несмотря на всю дружбу, это объяснение произвело на Лешу гнетущее впечатление. И он дал себе слово, что и с Журавлевой теперь будет вест" себя предельно осторожно.
С женщинами вообще следовало быть начеку; Женщины, по мнению Изумрудова, вились вокруг Романа Валерьяновича как мясные мухи, с ними все было ясно. Они жужжали, гундосили, ныли о своей любви, а хотели денег и только денег. В них не было ничего высокого, благородного, жертвенного. Ничего привлекательного. И музыку современную продвинутую они не переваривали. Леша помнил, как зло отозвалась однажды покойная Наталья Павловна о его любимейшем клипе группы «Ногy свело». Он и Валька фанатели от «Ноги». Особенно от этой их песни — помните? «Люди больше не услышат наши юные смешные голоса…» Валька, например, мог раз по пятьдесят вдень прокручивать этот диск, уплывая мыслями куда-то далеко-далеко…
Но то был Валька. А то были женщины. Они как курицы рылись вдвоем домашнем хозяйстве, в тряпках, в сплетнях, в мужиках, в диетах, модных журналах. Музыки, стихов, новых пьес они не понимали. И вообще в них было что-то такое, что Лешу отталкивало, возможно, все они были заражены слепой жаждой обладания мужчиной и тем, что ему принадлежало.
А еще отталкивала, пугала Изумрудова женская ненависть. С ней он сталкивался и прежде не раз. Но в Лесном ему пришлось особенно солоно. У каждой обитательницы Лесного, как он считал, ненависть эта проявлялась по-разному. Покойная Филологова, например, внешне относилась к нему невозмутимо, но очень уж им командовала: принеси то, подай это, рабочие ждут, съезди за этим. Она помыкала им как рабом. Долорес Дмитриевна им тоже командовала вовсю и вдобавок еще «оберегала от его дурного влияния» Вальку. Может быть, ничего этого и не было на самом деле, но ему это чудилось, казалось, а значит…