Хватаюсь за ручку тяжелой входной двери и резко толкаю вперед — тяжелая, зараза, — но тут же притормаживаю. Нельзя шуметь — если отец дома, и увидит, в котором часу я вернулся, мне точно худо придется.
В холле пусто и прислушавшись, я ничего не слышу. Облегчение быстрым потоком смывает напряжение, устремляясь вниз. Я перехватываю школьный черно-желтый рюкзак с Флэшем на лицевой стороне и, стараясь не топать, иду на кухню.
Мой желудок урчит от голода — в мастерской дяди Питера я перехватил пару сандвичей после школы, но с тех пор прошло несколько часов, а аппетит у меня будь здоров, особенно в последнее время. С тех пор, как стал заниматься спортом, кажется, что мне постоянно хочется есть.
На кухонном островке стоит тарелка, накрытая фольгой и записка от мамы: «Милый, просто поставь в микроволновку на три минуты».
Разогреть себе ужин — это не сложно — мне не так уж и редко приходится делать это. Я ставлю еду на разогрев, а тем временем достаю молоко из холодильника и наливаю в стакан.
Наверное, я слишком увлекся, а потому не услышал, когда отец вошел в кухню. Только когда его покашливание раздалось у меня за спиной, я понял, что видимо, расшумелся, раз привлек его внимание из кабинета — в основном, когда он был дома, то проводил свое время там.
Вздрогнув от неожиданности, я пролил немного молока на стойку и тут же с шумом втянул в легкие воздух — так он мне этого не оставит. Любую мою оплошность отец считает нужным выделить и не редко наказать за нее.
Даже если это чертово пролитое молоко!
— Ты видел, который сейчас час, Джейсон?
То, как звучит голос отца, заставляет мои поджилки трястись. Он вкрадчивый, даже немного снисходительный, но так он говорит всякий раз, когда хочет подольше помучить меня перед наказанием.
— Да-а, сэр, — в моем голосе проступает предательская дрожь, и отец хорошо ее улавливает — его лицо презрительно кривится. Отец ненавидит слабаков, а меня он считает именно таким. Для него я слабак, и каждый раз, когда он говорит мне это, я думаю, что мой отец ненавидит меня.
У меня почти не осталось сомнений в этом.
— Разве ты не должен приходить домой вовремя?
— Извините, сэр. — Я очень стараюсь, чтобы на этот раз голос звучал тверже и не дрожал, но я невольно ежусь под холодным, неприязненным взглядом.
Отец не из тех родителей, кто тщательно следить за тем, чтобы его ребенок не нарушал комендантский час. Он сам часто задерживается в офисе, или и вовсе не приходит домой ночевать, оставаясь в городской квартире. Но если уж поймает за таким поздним возвращением — считай, что не повезло. Для него это еще один повод проявить свой железный авторитет и непримиримый характер в стенах дома.
— Где ты был? — Он делает несколько шагов в мою сторону, и я тяжело сглатываю, едва удерживаясь на месте, а, не отступая назад, в недосягаемость от него.
— В мастерской дяди Питера, — мое горло словно набили битым стеклом, когда я произношу эти слова.
Знаю, что отец не обрадуется моему ответу — нет ничего, связанного со мной, чтобы могло его обрадовать, или хотя бы вызвать слабую улыбку.
Дядя Питер старший брат моего отца, но он совершенно другой, и между собой они не ладят, сколько я себя помню. Точной причины я не знаю, хотя и пытался выведать ее у дяди, но тот только всегда отшучивается. Отцу удалось создать огромную телекоммуникационную компанию буквально с ничего, а дядя Питер простой механик — все его богатство — это небольшая автомастерская. Но именно там я чувствую себя как дома, и подолгу торчу с тех пор, как мне исполнилось восемь.
Иногда я думаю, что неприязнь моего отца ко мне из-за того, что я больше похож на дядю Питера — как внешне, так и характером — а с отцом у нас ничего общего кроме фамилии.
— Опять ошивался у этого неудачника, — словно у него во рту гадость, сплевывает отец. Его лицо искажается от неприкрытой ненависти, и маска равнодушия вмиг слетает с него. — Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не ходил к нему.
Я скашиваю глаза в сторону, глядя на стиснутый кулак отца, которым он уперся в гранитную стойку. В горле пересыхает, а желудок скручивает узлом, но уже не от голода.
— Этот нищеброд ничего полезного тебе дать не сможет, — цедит отец, и его лицо становится таким красным от гнева, что мне хочется все бросить и бежать до тех пор, пока ноги не подогнуться и больше не останется сил. — Однажды ты станешь главой компании, которую создал я. — Он бьёт себя кулаком в грудь. — И мне становится страшно, что кто-то вроде тебя, — он с отвращением махает рукой в мою сторону, — угробит дело всей моей жизни. Твоя нерадивая мать так и не смогла дать мне наследника, которому я мог бы довериться, не боясь, что он все разрушит.
Я стискиваю зубы и невольно сжимаю кулаки — сам я давно привык к оскорблениям отца, но никогда не привыкну к тому, как он порой отзывается о маме. Иногда, когда он унижает ее, мне хочется наброситься на него и бить его головой об пол до тех пор, пока он не заткнется.
Но я знаю, что не могу сделать этого. И не потому, что он мой отец. Наши силы не равны — отец занимается боксом и в два счета меня скрутит. Но однажды...
Этим «однажды» я все время себя успокаиваю.
— Дядя Питер многому учит меня, — отваживаюсь возразить отцу, вскинув подбородок.
Зря я это. Понимаю тут же, что совершил ошибку. Глаза Престона сужаются до состояния щелочек, и когда он вновь заговаривает, слова с шипением проскальзывают сквозь надменно сжатые губы.
— Учит? Чему же, Джейсон?
Собственное имя из уст отца как звонкая оплеуха — в нем все его разочарование, недовольство, презрение. Я всегда знал, что не достоин носить фамилию Рид — ведь мне вдалбливали это едва ли не с тех пор, как я научился ходить. Не достоин быть сыном Престона Рида, не достоин благ, которые имеет моя семья. Не заслуживаю, потому что не умею ценить.
Каждый мой шаг, каждый вздох вызывали недовольство в родителе. Видимо сам факт моего рождения был ошибкой.
— Он рассказывает мне о машинах, — не выдержав прессующего взгляда со временем побледневших голубых глаз, я потупился, внутренне кипя из-за гадкого, скребущего чувства, что собственный отец загнал меня в угол и наслаждается, наблюдая, как я корчусь, пытаясь вырваться. — Показывает, как что устроено внутри, — продолжаю едва слышно, а внутренний голос вопит, чтобы я заткнулся. Просто заткнулся.
— Что ты мямлишь! — рявкает отец, хлопнув ладонью по столу, и я непроизвольно вздрагиваю всем телом.
— О машинах, говоришь, рассказывает тебе? — уже спокойней — но я знаю, что это ложное — переспрашивает он. Тянет время, путает меня, только для того, чтобы продлить мучение.
Напряжение охватывает все мышцы тела, почти достигая пика. Каждую клеточку будто заковывает в лед. Я смотрю на свои руки — сжатые пальцы стали почти белыми — кровь, жизнь покинула их.
— И что же ты собираешься делать с этой информацией? — Отец опирается о кухонную стойку и скрещивает руки на широкой груди.
Устроился поудобней, приготовившись к своему любимому развлечению.
— Мне нравятся машины, — глядя себе под ноги, негромко, но твердо отвечаю ему. Знаю, что если промолчу, будет еще хуже. Думаю, не стоит посвящать отца в то, что однажды я хочу связать свою жизнь с автомобилями. Мне и правда приносит удовольствие возиться в мастерской, наблюдать, как дядя Питер разбирает внутренности по деталям, приводит их в порядок, если требуется — заменяет, а потом вновь собирает, словно давая машине вторую жизнь.
Есть в этом какой-то чарующий, определенный порядок, который успокаивает меня.
— Отлично — нравятся машины, так иди и смотри на них! Для этого не обязательно копаться в них, как в каком-то дерьме!
Отец с силой хватает мою правую руку и вздергивает вверх, кривясь при виде мазута на моих ногтях.
— Прекрати! — Не выдерживая, я дергаю рукой и, не ожидая сопротивления, он отпускает меня.
Глаза отца неверяще таращатся на меня — мои сейчас такие же — ни он, ни я не ожидал, что я стану кричать на него.
— Ты только что повысил свой голос на меня, щенок?! — с тихой угрозой цедит он. С его губ разве что слюна от бешенства не капает.
Сердце падает на пол — я почти слышу этот противный, шмякающий звук.
— Нет, сэр, — выдавливаю из себя каким-то чудом, но уже поздно. Я вижу мутную пелену на его глазах — в них такая жажда наказать, приструнить, задавить за непослушание, за порыв воспротивится, что пока он не сделает этого, не успокоиться.
— Следуй за мной, Джейсон, — с протяжным шипением велит отец, потом разворачивается и больше не оборачиваясь, направляется туда, куда я бы не за какие блага в мире не хотел возвращаться.
На слабеющих ногах, опустив голову, плетусь за ним в личный спортзал Престона Рида. Для большинства людей нет ничего страшного и опасного в обычном спортзале, но не для меня. Именно здесь отец так любит преподносить мне свои «уроки».
На слабеющих ногах, опустив голову, плетусь за ним в личный спортзал Престона Рида. Для большинства людей нет ничего страшного и опасного в обычном спортзале, но не для меня. Именно здесь отец так любит преподносить мне свои «уроки».
— Надевай!
Он бросает мне боксерские перчатки, не сводя поверхностного, победного взгляда с моего бледного лица, пока надевает свою пару.
Вес моего отца составляет девяносто один килограмм, он двадцать лет занимается боксом и достиг хороших успехов в нем.
У меня нет шанса. Я знаю это, он знает это, но пощады мне ждать не стоит. На ринге я для него противник и обращение соответствующее. Даже при том, что мы в очень разных весовых и возрастных категориях.
— Ну же, умник, покажи, чего ты стоишь, — глумится он, разогреваясь. Пружинит по импровизированному рингу, рассекая воздух руками, а мои внутренности тем временем холодеют — сейчас будет больно. Я слишком хорошо знаю это.
— Давай же, бей, — подначивает отец, сверкая злорадным блеском глаз. Он всегда разрешает мне бить первым — обманная тактика. Мой удар едва ли причинит ему существенного повреждения, тогда как...
— Я не хочу, — стиснув зубы, заявляю я, исподлобья глядя на него. Мои руки в боксерских перчатках висят вдоль туловища — ни за что не поддамся ему. Пусть даже отлупит меня до потери сознания.
— Что ты только что сказал? — Отец наклоняет голову набок, словно ослышавшись.
— Я не хочу драться с тобой! — громче повторяю я, зная, что мне в любом случае несдобровать.
— Слабак! — отец сплёвывает себе под ноги, а потом, потеряв терпение, сражает меня таким сильным апперкотом, что вмиг вышибает из меня весь дух. Я падаю на пол как подкошенный, больно приложившись левой стороной лица. Зажмурившись, лежу, подогнув колени, до крови прикусив губу, только бы не заплакать.
— Ну что, не научил тебя твой дядя Питер мужиком быть, а? — рявкает он, склоняя ко мне свое рассвирепевшее лицо. — Ты ничто, Джейсон! Мелкий, бесполезный паразит! И если ты не начнешь думать, — он тычет рукой в перчатке в свою голову, — то так и останешься никчемным неудачником. А теперь прекрати хныкать как сопливая девчонка и поднимай свою задницу!
Хныкать? Разве я хныкал? А ведь так старался и звука не издать, чтобы еще больше не злить его.
Вся левая сторона моего тела болит, лицо горит огнем и пульсирует — наверняка опухнет. А через секунду понимаю, что моя левая бровь рассечена — из раны струится ручеек теплой, липкой крови, заливая глаз. Я моргаю, поднимаю руку и рукавом рубашки пытаюсь вытереть кровь, но делаю только хуже.
— Дерись, дерись, мать твою! — кричит отец, и одним глазом я вижу летящие брызги слюны из его рта. Вены на его шеи вздулись, став похожими на синие, толстые трубки. Я представляю, как эти трубки лопаются, и артериальная кровь хлещет во все стороны, заливая собой все вокруг.
Если она окажется черного цвета, я ничуть не удивлюсь.
— Давай еще, расплачься, как девчонка! — Его лицо искажается, будто он почувствовал тошнотворный, отвратительный запах гниющих отходов.
Боль горячим потоком планомерно разливается по телу, наполняя каждую молекулу. Я не заплачу. И не потому, что не хочу дать ему лишний повод унизить меня. Я не стану плакать, потому что я зол — нет, я в ярости. На своего отца, на свою слабость перед ним, на неспособность стать лучше, быть таким, чтобы мной можно было гордиться.
Я неудачник. И я не хочу быть им. Я должен. Должен перестать быть слабаком и жалким слюнтяем.
Закричав так громко, чего и сам не ожидал, я пригибаюсь и несусь на отца, обхватываю его пояс руками и пытаюсь повалить на спину. Ничего не выходит. Он изворачивается, ловко расцепив мои руки, и отскакивает в сторону, в то время как я на всей скорости лечу лицом на твердый пол. Только выставленные в последний момент руки немного смягчают падение, но оно все равно болезненное. Мои колени и грудная клетка взрываются адской вспышкой боли и, не выдержав, я издаю скулящий, задавленный стон.
Поражение. Полное. Абсолютное. Его ядовитый язык жалит меня, лишая остатков воли к сопротивлению. Лежу, уткнувшись лицом в пол, мечтая о том, чтобы умереть в сию же минуту. Лучше смерть, чем подняться и посмотреть в глаза отца, только чтобы увидеть в нем совершенное презрение.
Я ожидаю, что сейчас его руки схватят меня, поставят на ноги, только за тем, чтобы заставить и дальше продолжать этот абсурд.
Но ничего не происходит. Через несколько секунд я слышу, как дверь позади меня закрывается. Наконец-то я остаюсь один, но не чувствую облегчения.
Кусаю себя за щеку изнутри, но остановить бегущие из глаз слезы так и не выходит.
Глава 14
Блисс
«Можешь приехать сейчас?»
Мои глаза недоверчиво распахиваются, а предательское сердце с оглушающим грохотом колотится в груди.
Больше недели ни слова, ни строчки, а теперь он просит меня приехать к нему?
И не подумаю!
Я сжимаю губы, отбросив телефон в сторону. Скрещиваю руки на груди, хмуро уставившись в окно, за которым как сумасшедший лупит дождь.
Никуда я не поеду. Не хочу. Не стану. Вот еще!
О, черт!
Я издаю полный поражения стон, потом опускаю ноги с кровати и иду переодеваться. Сменяя домашние джинсы и футболку на бордовые кожаные штаны и светлый свитер тонкой вязки, убеждаю себя, что поеду к нему только для того, чтобы сказать, что он может отправляться к черту.
«Иди к черту, Джейсон. Ты опоздал. Чего бы ты ни хотел, уже поздно». Так и скажу, а потом уеду. И все закончится.
Чувствую себя преступницей, крадясь мимо комнаты Сэм. Знаю, глупо — я не обязана спрашивать у своей сестры разрешения выйти, но у нас эту неделю такие натянутые отношения, и я невольно чувствую себя виноватой.
Разве же это не так? Я и сама понимаю, что все слова и претензии Сэм обоснованные, и лишь из-за природного упрямства не желаю признаться ей в этом.
Как бы ни злилась на Джейсона, я не могу не чувствовать испепеляющего любопытства — зачем он попросил приехать к нему? Что-то случилось, или ему просто стало скучно, и он решил, что неплохо было бы немного развлечься со мной.
«Да, Сара, все, для чего ты годишься — это временное развлечение».
Я отмахиваюсь от противного голоска внутри, садясь за руль. Не стану я с ним спать. Ни за что.
— Никакого больше траханья с Ридом, — глядя на себя в зеркало, строго заявляю я.
Просто хочу видеть его глаза, когда пошлю его.
Злорадно усмехаюсь, поворачивая ключ. Пусть хоть в ногах ползает — что вряд ли — и все же, нельзя что ли помечтать?
Дождь буквально стоит плотной стеной и видимость такая плохая, что приходится улиткой ползти по дороге. Времени слишком много на разные досадные мысли, и так как я в запертой машине, нет ничего, чтобы отвлечься.
Интересно, когда я ушла от него той ночью, он хоть немного расстроился? Или был так занят обхаживанием своей сестрицы, что и не заметил моего исчезновения. Может, пока я рыдала, признаваясь Сэм в том, что совершила, он трахал Фиону. Не просто трахал, а с использованием тех штук из секс-шопа, которые я обнаружила в ящике?
Мой воспаленный мозг не желает униматься, и я представляю, как Джейсон связывает Фиону, потом берет плетку и шлепает ее до красноты, а после долбит ее до тех пор, пока она не теряет сознание.
Или все наоборот — она бьет его, и он едва не кончает от этого.
Ох, блядь!
— Идиотка, — поморщившись, шиплю я, а потом со всей силы давлю на сигнал и ору на замешкавшегося впереди водителя, хотя он и не может меня слышать.
К тому моменту, как я попадаю к Джейсону, я настолько взвинчена, что мои ладони зудят от желания отколошматить кого-нибудь. Его желательно.
Сильно. Больно. А потом оказаться под ним и...
Прижимаю ладони к стенке лифта и, прикрыв глаза, велю себе успокоиться. Так я ни к чему хорошему не приду. Только сама себя погублю.
Дверь в квартиру Рида приоткрыта, и я хмурюсь, толкая ее вперед. Странно это. Осторожно ступаю внутрь — мои каблуки размеренно стучат по отполированному дереву пола.
Джейсон сидит на полу у белой стены, свесив руки с широко расставленных коленей. Рядом стоит наполовину опустевшая бутылка виски и валяется телефон. Глаза прикрыты, но не думаю, что он уснул. Затаив дыхание, я смотрю на него, жадно впитывая его образ. Босые ступни, голый торс — он в одних джинсах с дырками на коленях.
Ток крови в моих венах ускоряется, и я тяжело сглатываю — нужно сейчас же взять себя в руки и прекратить так реагировать на него.
Глубоко вздохнув, неторопливо подхожу к нему. Джейсон открывает глаза — на удивление ясные, темно-голубые, и снизу вверх смотрит на меня несколько секунду, как вдруг его губы слегка приподнимаются в искривлённой улыбке.