Получше завернувшись в плащ–палатки, они залегли, после чего Венде распределил сектора наблюдения. Тяжелые дождевые капли, срывавшиеся с деревьев, падали на них, навевая дрему.
Фриц Гейман отвечал на вопросы Венде все ленивее и медленнее, а вскоре и вообще замолчал.
Роберт посмотрел на него и увидел, что тот уткнулся лицом в траву и, кажется, спит.
Венде рассердился и поднял было руку, чтобы разбудить коллегу, но помедлил и не сделал этого, подумав; «Пусть. Фриц — человек новый, еще не привык к ночным дежурствам. Пусть подремлет минутку, это поможет. Я же не сплю, да и Альфа бодрствует».
Роберт дружелюбно почесал у овчарки за ушами, улыбнулся, вспоминая, как Фриц, прибыв в их отделение, представлялся им. Высокий и худой, он встал, смущенно улыбнулся и начал рассказывать о том, что до армии он работал продавцом и что у его отца есть своя небольшая лавочка. Разумеется, по патенту, подчеркнул Роберт, увидев, как некоторые солдаты переглянулись и заулыбались.
«Интересно, почему только он стал проводником служебной собаки? Видимо, только потому, что очень любит животных, а у его отца живет настоящий немецкий дог».
Время шло ужасно медленно. Внизу на краю села прокричал какой–то сумасшедший петух. Сам Роберт впал в такое состояние, когда про человека нельзя сказать, что он бодрствует, но нельзя утверждать и того, что он спит. Такое состояние обычно продолжается недолго и характеризуется тем, что ум, сознание еще работают, а тело, охваченное тяжелой дремой, уже не подчиняется тебе.
Крик какой–то птицы вернул Роберта к действительности. Он вздрогнул, испуганно оглянулся по сторонам, но ничего не заметил.
Гейман все еще мирно дремал. Овчарка спокойно лежала на земле. Вдруг она подняла голову и, навострив уши, уставилась на дорогу.
— Что случилось, Альфа? — шепнул вдруг проснувшийся Гейман. — Там кто–то есть, Роберт.
Овчарка не ошиблась, «кто–то» оказался унтер–офицером Йонасом, который пришел проверить посты.
— Товарищ унтер–офицер, никаких происшествий не случилось! — доложил ему Венде.
Около трех часов пришла смена.
— Дружище, я вот уже почти три недели у вас, а ничего не произошло, — сказал по дороге новичок. — Если так будет и дальше, скука заест.
— Радуйся, что Ничего не происходит, — буркнул Роберт. — Для этого, собственно, мы здесь и находимся.
Дойдя до опушки леса, они сели в машину, которая увезла их на заставу, где Венде, сам не зная почему, не доложил дежурному о том, что Гейман заснул в наряде.
Почистив оружие, они поели и легли спать.
* * *
Августовское солнце стояло высоко в небе, и в комнате, несмотря на закрытые шторы окна, было жарко и душно.
Унтер–офицер Йонас, сидя на краешке стула, потихонечку барабанил пальцами по столу, а сам внимательно разглядывал лица солдат. Однако ничего особенного он не заметил. Штабс–ефрейтор Шустер затачивал карандаши, ефрейтор Венде неторопливо покусывал уголки рта, а остальные просто ничем не занимались. И только рядовой Гейман был возбужден и все время вертелся, как–будто ждал чего–то необычного.
Через несколько минут в комнату вошел лейтенант Раувальд и, выслушав доклад унтер–офицера, сел и начал перелистывать свой блокнот. Брови у него сошлись на переносице.
— Товарищи, на нашем участке зафиксировано нарушение границы! — медленно сказал он.
Нарушение границы! Такое равносильно взрыву газа в шахте или же града, упавшего на поля, на которых уже созрел урожай. Нарушение границы сводит все усилия пограничников на нет. Разница заключается только в том, что взрыв газа и град рассматриваются как стихийное бедствие, за которое никто никакой ответственности не несет, а за нарушение границы несет ответственность застава, и никто этой ответственности с нее не снимет.
Лейтенант по очереди осмотрел солдат, в глазах которых застыл немой вопрос.
— Сегодня ночью на участке Верлхаузен — Бурчхаген нарушена государственная граница, на территорию республики проник враг. И проник он через проход в минном поле. Следы нарушителя обнаружены на контрольно–следовой полосе.
Раувальд отыскал взглядом ефрейтора Венде и уже не отводил от него глаз, а говорил и говорил, как–будто специально для него.
— Точное время нарушения границы установить не удалось, однако, по всей вероятности, это произошло между часом и четырьмя часами. Перед этим шел дождь, а после четырех уже стало светать. Начиная с трех часов этот участок находился под охраной первого взвода, а до этого на посту находились ефрейтор Венде и рядовой Гейман.
Лейтенант захлопнул записную книжку и замолчал.
«Вот тебе и положеньице! — подумал про себя Венде. И вдруг его словно кольнуло: — А ведь как раз в это время Фриц дремал, да и сам я был не в лучшем состоянии. Правда, у меня такое состояние продолжалось всего несколько минут, так что не стоит об этом и говорить. Да и Альфа заметила бы. Проход же в минном поле был от нас всего лишь в каких–то ста метрах. Не может быть, чтобы нарушитель проник как раз на этом участке».
Роберт встряхнул головой, посмотрел на солнечный луч, в котором танцевали миллиарды мельчайших пылинок, и стал мысленно убеждать себя в полной невиновности, однако он с неприязнью подумал о Фрице Геймане. Как твердо он сейчас выступил бы, если бы не этот сон на посту! И в то же время нет ничего удивительного в том, что Фриц задремал.
Накануне, было это около девяти часов, Венде вошел в комнату осторожно, чтобы не потревожить сон товарищей. Гейман уже встал, в одних трусиках он стоял перед зеркалом и с помощью расчески и березового экстракта пытался пригладить свои непокорные вихры, которые ему несколько дней назад чуть–чуть укоротили. Однако, как он ни старался, у него так ничего и не получилось: волосы упрямо торчали во все стороны, придавая лицу выражение зеленого юнца. Выругавшись про себя, Фриц бросил расческу на стол и, скорчив перед зеркалом самому себе гримасу, пошел к своему шкафчику.
— Нам разрешено отдыхать до двенадцати, — заметил Роберт, на что Фриц лишь рассмеялся.
— Я совсем не устал, спать не хочу, а вот родителям написать письмишко давно надо, — сказал он, спрятав улыбку.
— Тогда, по крайней мере, не мешай другим спать, — пробормотал Роберт и отвернулся к стене.
Зато после обеда, на занятии по политподготовке, когда командир взвода объяснял солдатам, кого им следует считать друзьями, а кого — врагами, Фриц вдруг начал клевать носом, и лейтенанту пришлось не один раз поднимать его с места. Роберт тогда даже немного позлорадничал, но, что ни говори, новичкам многое прощается, что не прощается старослужащим.
Все это было бы не очень важно, если бы отделения не соревновались за звание «Лучшее отделение».
«Если будет точно доказано, что нарушение границы произошло во время нашего дежурства, тогда нам, — думал Роберт, — не видать первого места как своих ушей. И все это как раз в тот самый момент, когда по всем другим показателям мы в полку тянем на «Лучшее отделение». Через несколько недель я демобилизуюсь, вернусь домой, к своим родным, своим ребятам. Интересно, дадут ли мне мой прежний «Икарус»? Не будут ли дрожать руки, когда я снова возьмусь за баранку? Я все время служил хорошо. Оставшееся время прослужу так же. Ничего особенного не должно произойти. Мы должны завоевать звание «Лучшее отделение».
Роберт поднял голову и посмотрел на командира взвода, который вопросительно смотрел на ефрейтора.
* * *
Фриц так потянул пальцы, что захрустели суставы. Чуть смущенно он посмотрел на Венде: с его мнением считались в отделении, и казалось, что для него не существует неразрешенных проблем. Временами Фриц завидовал ему и, сам того не замечая, подражал ему в жестах и даже употреблял некоторые из его выражений.
«Неужели и на самом деле граница была нарушена в то время, пока я дремал, — думал он с раздражением. — Вряд ли. Как–никак рядом был Роберт, а уж он–то бывалый волк. Перед его носом не так–то легко проскользнуть. Да и Альфа была там, она бы сразу почувствовала приближение нарушителя. Но если это будет доказано и выяснится, что я как раз спал, то я пропал: с первых же дней я стану посмешищем для всего взвода. Ну и начал же я службу, ничего не скажешь! А служить мне еще целый год! Тогда мне покажут где раки зимуют. Признаться же нельзя. Здесь, на границе, не та дисциплина, что в учебном батальоне! Да может, Роберт и не заметил вовсе, что я спал? Да это и сном–то, откровенно говоря, назвать никак нельзя.
Да чего я ломаю голову черт знает над чем. Нужно только держать язык за зубами, и все. Как говорил мой предыдущий начальник: самое важное — вверх не подниматься, но и вниз не упасть. Не нажить себе врагов. А уж он–то знает, как надо служить: как–никак всю войну просидел писарем в штабе полка. К тому же есть еще и самокритика. На всех собраниях начальство так охотно слушает тех, кто бичует сам себя. А если я еще в чем–нибудь отличусь, ну, например, заслужу значок спортсмена, то все будет в порядке, больше того, они еще будут говорить, что это они меня таким воспитали. Вес ясно, — мысленно успокаивал себя Фриц. — Буду поступать так же, как сам Роберт. Он, собственно, старший дозора. Ничего, следовательно, и не случилось».
Фриц еще раз посмотрел на Роберта, на этот раз уверенно и обнадеживающе, словно хотел сказать; «Выступай смело, я тебя не подведу».
* * *
Роберт молча рассматривал лица товарищей, стараясь отгадать по их выражениям, о чем они думают, но так и не отгадал, зато вдруг до него дошло, что слова лейтенанта относились, собственно, только к нему. И вот сейчас все они сидят и ждут, что же он скажет.
«Им хорошо сидеть и молчать, когда этот случай не касается их лично. Но и меня не так–то просто сбить с толку!»
— Ефрейтор Венде, мы ждем вашего ответа, — сказал лейтенант. — Вы были старшим дозора как раз на том участке границы.
— На нашем участке он не мог пройти! — решительно произнес Роберт, упираясь руками о стол. — Не может такого быть!
Лейтенант сдвинул брови. Его раздражало столь решительное заявление Венде, но офицер сдержался:
— Этого никто не утверждает. Я не имел намерения переложить вину за случившееся на вас, однако нам нужно выяснить причины столь тревожного инцидента. Расскажите нам о том, как проходило ваше дежурство.
Спокойствие, с каким лейтенант произнес эти слова, произвело отрезвляющее действие на Венде. Он пожал плечами, затем, уставившись глазами в одну точку, начал рассказывать. Рассказал подробно обо всем, однако умолчал о том, что Гейман задремал на посту.
Такое поведение ефрейтора обрадовало Фрица: он сразу же почувствовал себя уверенно.
— Скажи, а почему ты переместил сигнализацию, когда она еще не была нарушена? — спросил Венде Шустер.
— Мне было так приказано! — ответил Роберт, бросив взгляд в сторону унтер–офицера Йонаса. — Я не думаю, чтобы меня кто–нибудь мог видеть.
— А как же появился мужчина в гражданском возле западных пограничников, которого вы раньше не видели?
— А я откуда знаю, — почти грубо огрызнулся Венде. — Ты что, не знаешь, какая там местность: целая рота подойдет к границе и то не увидишь!
— Я это прекрасно знаю. А вот ты–то утверждаешь, что там никого не видел. Может, ты объяснишь, как нарушитель может обойти сигнализацию, если он не знает, где именно она находится. К тому же при смене ты не сдал как положено пост. Это не порядок! Если бы ты это сделал, тогда нам сейчас не пришлось бы гадать на кофейной гуще.
Унтер–офицер Йонас внимательно слушал перепалку пограничников. Его раздражали настойчивые вопросы Шустера.
«Куда он клонит? — думал Йонас. — Говорит он так, как–будто все давно ясно. Я прилагаю все силы для того, чтобы отделение заняло хорошее место в соревновании, а тут на тебе! В конце концов, Венде может доказать, что он ничего не видел. Лишь бы они мне не испортили результаты соревнования».
Как только Шустер кончил говорить, унтер–офицер попросил дать ему слова.
— Я думаю, — начал он, — что до сих пор Венде исполнял свои обязанности не хуже любого из нас. Он находился в секрете как раз напротив прохода в минном поле. Нужно было спать, чтобы не заметить, как кто–то у тебя под носом переходит границу. — Унтер–офицер оглянулся, наблюдая за эффектом своих слов. — Я не имею оснований не доверять ефрейтору Венде. Потом не забывайте и о том, что у нас идет соревнование.
— Соревнование — это не самоцель, — не отступал от своего Шустер. — Оно должно помогать нам лучше охранять государственную границу, а если это не так, тогда мы можем нести службу, сидя на печке.
— Вы меня не агитируйте, товарищ штабс–ефрейтор. Я прописные истины и без вас знаю! — вспыхнул Йонас.
— Тихо, товарищи, тихо! — прервал лейтенант спор. — Будем корректны. Товарищ Гейман, а вы что можете сказать по данному поводу?
Фриц немного испугался и быстро вскочил с места.
— Все было так, как объяснил здесь ефрейтор Венде. Абсурдно утверждать, что переход границы произошел как раз на этом месте. Овчарка никого не подпустит к себе на целый километр. Потом, насколько мне известно, в нашем отделении еще никогда не было такого случая, чтобы на его участке была нарушена граница. Я думаю, сначала надо посмотреть, как несут службу солдаты взвода, который сменил нас.
— Хорошо, товарищи, я доложу о нашем собрании командиру роты. Все свободны. Товарищ Йонас, вы останьтесь!
* * *
Лейтенант пригласил унтер–офицера к себе в комнату.
— Садитесь, — предложил офицер и сел сам. — У меня лично такое чувство, — задумчиво произнес он, — что вы всеми правдами и неправдами стараетесь снять всю вину со своего отделения.
— Вина пока еще не доказана, — сказал Йонас. — Совсем не доказана. Все пока в стадии предположений.
— А следы? Разве это не факт? Следы, правда, можно смыть. Но сам–то нарушитель остается. Не так ли, товарищ унтер–офицер?
— Этого никто не оспаривает. Я просто не вижу доказательств, что этот случай произошел как раз тогда, когда на посту стояли мои люди. За своих людей я ручаюсь!
— А за себя самого?
— . Как так? Я вас что–то не понимаю! — удивился Йонас.
— Почему вы приказали устанавливать тайную сигнализацию засветло? Ведь вся местность хорошо просматривается с той стороны.
— Почему?
— Да, почему?
— Так всегда делали…
— И вы приказали сделать это днем?
— Нет. Я полагал, что наряд и сам догадается, когда это лучше сделать.
Лейтенант горько усмехнулся.
— Товарищ Йонас, я, кажется, не раз объяснял вам, что перед нами находится опасный и коварный враг. Теоретически вы это понимаете. До сегодняшнего дня я тоже готов был ручаться за своих унтер–офицеров, потому что считал, что вы действуете так, как говорите.
Йонас сначала хотел выговориться, но затем вдруг замкнулся в скорлупе молчания.
«Он или вообще не поймет меня, или же поймет не так, как нужно, — подумал он о лейтенанте. — Странно, как будто мы не оба с ним несем ответственность. Вот уже четыре года я служу на границе, и ничего…»
— Товарищ лейтенант, — заговорил он наконец, — вы не раз проверяли степень подготовленности моих подчиненных и никаких серьезных ошибок не находили.
Раувальд чувствовал, что Йонасу нужно дать время подумать.
«Ты, конечно, прав, когда говоришь, что я не раз проверял, как ты проводишь занятия с солдатами. Себя и своих солдат ты показать умеешь. Этого никто не отрицает. Только я просмотрел то, как ты обходишься с подчиненными, как ты их воспитываешь. И быть может, твои солдаты стали такими же, как и ты сам. Трудно, очень трудно увидеть собственную ошибку и признать ее».
— Товарищ унтер–офицер, разберитесь, почему ефрейтор Венде не сдал своего поста так, как этого требует устав, и примите соответствующие меры, а потом доложите мне. Можете идти.
— Слушаюсь, товарищ лейтенант!
Рассветало. Ветер гнал по небу облака, которые на востоке окрасились багрянцем от лучей восходящего солнца. Венде остановился, поджидая унтер–офицера Йонаса.
— Где–то здесь должен быть часовой. Уж не Шустер ли сейчас на посту?
— Нет, это не здесь, а немного подальше.
Не успел Венде сделать и десяти шагов, как из кустов вышел Шустер и окликнул унтер–офицера.
Йонас похвалил пограничника за удачно выбранную позицию. И тут он поймал себя на мысли, что ему хотелось обнаружить у Шустера какое–нибудь упущение, но он тут же отогнал от себя эту мысль, застыдившись перед самим собой.
— Хорошо, — сказал он, — продолжайте нести службу.
Когда рассвело, Йонас и Венде залегли напротив заграждения, за которым проходила граница. Венде закурил, пуская дым к небу.
— Скажите, Венде, что я не так делаю?
— Как это не так? Я вас не понимаю!
— Ну, не так, как следовало бы, — пояснил Йонас. — На занятиях и вообще…
— А кто говорит, что вы что–то не так делаете? Я такого не слышал.
— Кто говорит? Вы не были вчера на собрании. Например, Шустер, потом командир взвода…
Йонас чувствовал, что ему не следовало бы разговаривать об этом со своим подчиненным.
— Наше отделение на неплохом счету, все у нас идет как надо, если бы не эта злополучная история. Ну, да хватит об этом.
— А почему вы не установили сигнализацию ночью? Потом, не обязаны же вы приказывать до мелочей.
— Сигнализация была установлена правильно. Нарушитель обошел ее.
— А откуда он узнал, где именно она установлена?
— Этого я не знаю. Может, он наблюдал за нами, но сейчас об этом говорить уже поздно. Нарушитель–то прошел.
— Если бы пост сдавали по–уставному, тогда мы знали бы больше.
— Уж не думаете ли вы, что мы виноваты? Но виновный должен где–то быть. Хорошо, что я скоро демобилизуюсь. Хоть в этом мне повезло.
«Хватит распускать слюни, — решил про себя унтер–офицер. — Я ли их не воспитывал, хотел доказать, что это и есть самое лучшее отделение на всей заставе». Вслух же Йонас проговорил:
— На будущее, товарищ Венде, запомните, что пост нужно сдавать как следует. Для чего в конце концов существуют уставы и наставления? Не забывайте и о том, что мы участвуем в соревновании.
— Ясно, — пробормотал Роберт и выплюнул изо рта травинку.
— Пошли, нам пора!